В переплёте - Замлелова Светлана 5 стр.

Наше искусство (да и культура в целом) тоже основано на имитации. И в этом нет ничего удивительного. Нужно оговориться, что обобщения не строятся на стопроцентном подтверждении. Иногда в качестве аргумента приходится слышать: «А у меня хорошие друзья!» или «А моя бабушка так не думает!» Всё это прекрасно, да и в самом деле: в любую эпоху возможны проявления разных взглядов и способов самовыражения. Но речь не идёт о крайностях, важно увидеть именно срединное и общее. Любую эпоху отличает своя характерная черта или духовная сила, что действительно оказывает влияние на культуру. Такой силой для античного периода явилась вера в гармонию космоса и божественную предопределённость судьбы. Для эпохи Возрождения – это вера в силу и красоту человека. Хотя наверняка и в те времена водились инакомыслящие друзья и бабушки. Для постсоветской России характерным и общим стали упадок и деградация, потеря веры в себя и как следствие – неспособность к самостоятельному творческому акту. Не станем останавливаться на причинах упадка, это относится к процессу, нас же интересует результат, сводимый к тому, что в силу ряда причин Россия пережила тяжёлый и затяжной кризис, проявлением чего стали творческое бессилие и потеря самостояния и самобытия.

Конечно, любой кризис преодолим. И российский кризис, рано или поздно, должен закончиться. В этом случае изменится человек, а культура приобретёт иные черты. Ведь любые произведения отображают понятные символику и стереотипы, реагируют на смену настроений в обществе. И никакие произведения не могут быть случайными при изучении исторической психологии, отображающейся разными своими сторонами как в шедеврах, так и в произведениях массовой культуры. О том же говорит и статья «Оружием слова», характеризуя советскую литературу как «летопись дел человека, рождённого Октябрём». Кстати, в статье приводится цитата из Отчётного доклада ЦК КПСС XXVI съезду: «Важно… добиваться того, чтобы актуальностью темы не прикрывались серые, убогие в художественном отношении вещи». Можно подумать, что Центральный Комитет обращался к постсоветской России: «серые, убогие в художественном отношении вещи» давно и уверенно составляют сердцевину отечественной словесности, оттеснив на обочину куда более яркие и талантливые произведения и прикрываясь как актуальностью, так и партийностью. Только под «партийностью» следует понимать, конечно, не принадлежность к КПСС.

Раскол литературы на «либеральную» и «почвенническую» или «патриотическую» привёл к тому, что на серость и убожество никто не обращает внимания, главным стало деление писателей по принципу «свой – чужой». Причём деление это стремится к бесконечности, чем напоминает деление клетки. Ведь мало быть просто признанным либералом или патриотом. Важно ещё оказаться в нужной и влиятельной группировке, важно выказать лояльность редактору, важно доказать свою готовность принять бремя славы, важно установить с нужными людьми хорошие отношения, важно соответствовать. О принципах соответствия либерала написано очень много. Взять хотя бы Л.Е. Улицкую, знаменитую, в частности, «Детским проектом Людмилы Улицкой “Другой. Другие. О других”», где в доступной для детей форме рассказывается, что «мужчина, которому женщина не досталась, берёт в “жёны” мальчика». Не пиши Людмила Евгеньевна о мальчиках, берущих в жёны мальчиков, и кто знает, как сложилась бы её литературная карьера. Какой уж тут талант, какая там серость – не до жиру.

В противоположном лагере какой-то самоцелью стало «почвенничество». Талант тоже уходит на второй план. Главное – свой автор или нет, достаточно в его произведении «почвенничества» или не хватает. Ничем хорошим для литературы это обернуться не может. Требования к прозе стать беллетризованной публицистикой убивают прозу. Что мы и видим: «почвенническая» проза – это главным образом очерки. Зачастую нет ни вымысла, ни сюжета, ни яркого художественного языка – одно сплошное «почвенничество». В книгах «о нашей жизни» находишь набор штампов о вымирающей деревне, о пьянстве, о драках, о батюшке, который был раньше десантником, о воинах Чеченских кампаний, о тюрьме и об армии, заодно немного о церквушках, берёзках и колосках. О нашей жизни или не о нашей – это не может быть мерилом качества литературы. Патриотическая проза наводнена воспоминаниями о безмятежном деревенском детстве, о родственниках, разбросанных по просторам бывшего СССР, об обретении веры, о том, как герой был неверующим, а потом стал верующим. И т. д. и т. п. Одни и те же образы, одни и те же сюжеты, даже порядок слов один и тот же… Как будто всё написано под копирку или одним автором. Разница с либералами в том, что те оскверняют всё, к чему прикасаются, а патриоты неумолчно оплакивают. То есть заданность существует и с той, и с другой стороны.

Чего же не хватает? Не хватает именно непосредственного, свободного и самобытного творчества. Знамя «почвенничества» – это, в первую очередь, Достоевский. Но разве Достоевский не выдумщик? Разве он занудно описывает одно и то же? Нет! Он выдумывает невозможные ситуации и невозможных героев, но превращает всё в возможное. Он исследует психологию отдельно взятого человека и сталкивает разные психологические типы. Он мистик и фантазёр, но главное – он абсолютно раскрепощён в своём зрелом творчестве.

Проблема современной русской литературы, в частности, в том, что она не обновляется. И сколько ни говори «новый реализм», во рту слаще не станет и ничего реально нового не появится. Если продолжать настаивать, что хорошая русская проза или поэзия – это непременно что-то плаксивое о нашей жизни, написанное каким-то неслыханным языком, если считать колоски в рассказах и стихах и таким образом измерять «почвенничество» – литература и вовсе зачахнет. И на русской литературной почве не произрастёт ничего нового, масштабного и интересного. Оговоримся: «свобода самовыражения» – это вовсе не патологические излияния и право городить бестолково и неумело. Это когда пишут хорошо и по-разному, а не все на один манер. С точки зрения современного «почвенничества», «Пиковая дама», «Портрет», «Преступление и наказание» – неправильные произведения. Ни колосков, ни берёзок, одни беспокойные выдумки.

Возникновение и существование литературы связано с человеческим желанием найти подход к тому, что недоступно. Литература создаёт иную реальность. Восприятие и осмысление этой реальности преобразует культурный контекст. Происходит это в том случае, когда художник не просто списывает с действительности или подражает кому-то, но когда свободно и непосредственно творит, когда его фантазия проникает в глубины человеческого сознания и повседневного мира. Именно так воображаемое получает форму.

Какой же должна быть литература? Как разобраться: хорошее перед нами произведение или современное? Прежде всего, без художественного языка, без индивидуального почерка нет писателя и нет, соответственно, художественной литературы. И конечно, литература не может быть косноязычной. Но кроме владения языком, писатель должен уметь создавать живые миры, пользоваться языком образов и символов, видеть и описывать целое, подчинять повествование замыслу.

Литература относится к области изящных искусств.

Литературу иначе мы называем «изящной словесностью». В искусстве речь может идти о мастерстве, но не о профессионализме. Творец, вполне овладевший своим инструментарием, становится виртуозом. Виртуоз и профессионал – разные явления, как Моцарт и Сальери. Один творит и делает это более или менее виртуозно. Другой «музыку разъял как труп» и стал профессионалом. Только творцом от этого не стал. Например, очень много профессиональных, но не слишком талантливых стихов. А встречаются стихи талантливые, живые, но, однако, не отделанные, не виртуозные. Различать писателей можно по степени одарённости, что проявляется во вполне определённых, конкретных вещах, и по уровню мастерства или виртуозности. Поздний Пушкин – виртуоз по отношению к самому себе раннему. Но и по ранним его творениям можно было сделать вывод об одарённости. То же и с Достоевским. Некоторые ранние его произведения не вполне хороши. Но талант в них бесспорно присутствует. А бывает, что произведение гладкое, отделанное, но совершенно мёртвое.

Казалось бы, давать оценку издаваемым и широко популяризируемым произведениям должен литературный критик. Но, увы. Сегодня практически нет критиков, которые читали бы не своих приятелей, не тех, кто готов платить за рецензии и не тех, кого «продвигают» по самым разнообразным, не связанным с литературой мотивам. Более того, критик, вынужденный зарабатывать своим ремеслом, хвалит, как правило, то, что нужно издателю. А ведь критик – это главный читатель, он должен уметь читать и обязан научить этому других. Самое же смешное, когда критики, превозносящие посредственность и косноязычие, опрощая тем самым читательский вкус, соловьями разливаются о «литературоцентричности» России и стенают о потере интереса к чтению. Смешнее только критики-«почвенники», состоящие на учёте в ПЕН-центре.

Недовольство современной отечественной литературой стало каким-то общим местом. Об этом говорят и пишут, но ничего не меняется. Издаются книги, раздаются премии, критики хвалят писателей, писатели – друг друга. Словом, жизнь идёт своим чередом. Когда-то министр образования Е.В. Ткаченко заявил, что целью написания новых учебников было разрушение российского менталитета. Очевидно, и новая российская литература либерального толка служит тем же задачам, одновременно позволяя книгоиздателю зарабатывать на одурачивании читателя.

Но и писатели-патриоты, перегнувшие палку с подсчётом колосков, вызывают много нареканий. Их усилиями литературная традиция превращается для многих в жупел, потому что, заслышав о традиционности, читатель тут же вспоминает бесконечную кадриль вокруг деревни. Между тем литературная традиция – это только ориентир. На что ориентирована русская классическая литература? На возвышенную красоту, на справедливость. Всякая литература, как и любое другое искусство, есть плоть от плоти народа, её породившего. Народа не в смысле простонародья, а в цивилизационном, ценностном смысле. Эта связь, если она есть, проявляется всегда в точном понимании и ощущении всего национального. Примеры опять же – в русской классической литературе.

Иван Сергеевич Тургенев. Аристократ, западник, подолгу живавший за границей. Тем не менее – неподражаемое чувство языка, чувство родной природы, чувство национального характера и национальной истории. Чтобы быть хорошим писателем, не надо писать «как Тургенев», надо обладать теми же качествами и писать о своём. Традицию нельзя обновить – она либо есть, либо её нет. Традицию можно сохранить или от неё отказаться. В нашем случае это означает, что либо мы продолжаем ценить талант, врождённое чувство русского слова и виртуозное владение этим словом, продолжаем ценить возвышенную направленность литературы, либо мы от всего этого отказываемся и признаём, что Автор умер, а литература должна развлекать. Либо мы признаём значение Красоты в нашей литературе, либо сквернословим, кто как умеет, и смакуем физиологические отправления. Многие писатели сегодня напоминают попавших под дурное влияние подростков, которые вырвались из-под родительской опеки (традиции) и пустились во все тяжкие. Но чтобы кем-то стать, нужно, прежде всего, оставаться самим собой.

«Национальное искусство – в запахах родной земли, в родном языке, где слова имеют как бы двойной художественный смысл – и сегодняшний, и впитанный с детских лет. В тех словах, которые на вкус, на взгляд и на запах – родные. Они-то и рождают подлинное искусство», – читаем в статье «Оружием слова». Казалось бы, вполне естественно, что произведения, созданные на русском языке, адресованы, прежде всего, русскому читателю. Но в том-то и странность, что написанные о России произведения зачастую не имеют с ней ничего общего. Причина в том, что значительная часть современной литературы создаётся за пределами национальной эстетики, современный писатель, в отличие от Тургенева, не национален, он не обладает чувством языка, чувством родной природы, чувством национального характера и национальной истории. Такой автор ориентирован совсем на другую эстетику, он не любит и не знает то, о чём пишет.

С другой стороны – «почвенники» с любовью к застывшим формам, с бесконечными перепевами одного и того же, с подражательством и эпигонством. Ну, не надо понимать «почвенничество» буквально как описание почв. Любая хорошая литература на русском языке – это и есть почвенничество. Патриотизм писателя – не заявления и не причитания, а бережное отношение к родному языку и «любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам».

Талант подарит хорошую литературу, его отсутствие произведёт суррогат. Нельзя отталкиваться от темы, заданность – это прекрасная основа для агитации, но не для искусства. Иначе получится как у Булгакова в «Записках покойника», где герою предлагают «разразиться революционным рассказом». Ничего хорошего из этого выйти не может. Например, с точки зрения патриотизма, педагогики и воспитания, произведения о героях настоящего и прошлого, конечно, нужны. Но если это опять будет написано кое-как, если актуальность прикроет «серые и убогие в художественном отношении вещи», пострадает уже не только литература, но и патриотическое воспитание.

В литературе происходит обратный процесс: хороший, настоящий писатель не отталкивается от тем и коллизий, он творит непосредственно, пишет о том, что его задевает и вдохновляет. И если его вдохновляют какие-то события, то и выйдет талантливое произведение, которое, прежде всего, не будет скучным и серым.

Но оторваться от своего времени у писателя всё равно не получится, происходящее вокруг так или иначе войдёт в его творчество. Вот уже после, исследуя совокупное творчество эпохи, можно будет судить о том, что волновало писателей, какие темы и коллизии их занимали и нашли своё отражение в их произведениях. А главное – что это были за люди и что за силы торжествовали над ними.

Подмена

В редакцию одной газеты пришло письмо от учителя русского языка и литературы из подмосковных Мытищ. «Женская проза» – так озаглавлено это письмо, содержащее как прямые утверждения или вопросы, так и не высказанные прямо соображения или представления о положении дел в современной литературе.

С первых же строк автор сокрушается об оскудении женской прозы. «Женская проза, мне всегда казалось, – пишет уважаемый учитель словесности, – это нежные и хрупкие строки. Это красота слога и его изящество. Как я ошибался!» В самом деле, далее автор приводит цитаты из произведений Л. Улицкой и Т. Толстой, изобилующие обсценной лексикой, а попросту говоря – матом. «На уроках русского языка, – заканчивает своё письмо возмущённый преподаватель, – дети изучают язык, а на уроках литературы познают его. Названные книги Улицкой и Т. Толстой познанию не способствуют».

Что ж, сложно не согласиться с этим финальным утверждением: едва ли подобного рода чтение может поспособствовать изучению и познанию русского языка. Но… Но хочется всё-таки возразить учителю словесности.

Кроме сквернословия Улицкой и Толстой, из небольшого сравнительно письма нам открывается довольно многое: например, отношение автора к либеральной интеллигенции и Соединённым Штатам Америки, к роману В.П. Астафьева «Прокляты и убиты» и отечественным литературным премиям. Мы узнаём о симпатичных автору певцах и писателях, об опасениях по поводу сокращения школьной программы по литературе и, наконец, о твёрдом убеждении, что авторы книг, напичканных нецензурщиной, «способствуют вытеснению русской классической литературы из учебного процесса в школе». Начав с дамской копролалии, автор постепенно переходит к другим темам и персоналиям, так что по прочтении письма не остаётся цельного впечатления, зато повисает вопрос:

«При чём здесь “женская проза”, если В.П. Астафьев десятилетием ранее писал отборным русским матом?..» Понятно, что от женщины обычно ждут изящества и красоты, но две, пусть даже очень известные матерщинницы, никак не тянут на обобщение. Не встречается мат ни в романах Олеси Николаевой, ни в рассказах Инны Собакиной или Екатерины Наговицыной. Вы скажете, что не всем известны Собакина и Наговицына? Так вот это и есть настоящая беда современной русской литературы.