— Добрый вам вечер, — невозмутимо сказал вошедшим Винслоу.
Кристл кивнул и подошел к Джего; Браун спокойно заговорил со мной и Винслоу; вскоре пробил колокол, возвестивший обед. Когда дворецкий, распахнув дверь, объявил, что стол накрыт, появился запыхавшийся Льюк и пошел вместе со всеми в трапезную. Она встретила нас пронизывающим холодом, так что мы едва дождались конца молитвы. Сегодня трапезная выглядела по-особому неуютно-холодной, потому что продолжались каникулы и за студенческими столами сидело лишь несколько старшекурсников, а на возвышении, там, где обыкновенно обедают члены Совета, нас было всего шестеро.
Винслоу сел во главе стола, другие выбрали себе места так, чтобы оказаться рядом с единомышленниками; Джего не захотел быть соседом Винслоу, и справа от казначея пришлось сесть мне. Джего устроился возле меня, рядом с ним сел Льюк, а напротив нас расположились Браун — по левую руку от казначея — и Кристл: он тоже не хотел сидеть рядом с Винслоу.
Браун глянул на меня с почти неприметной, но грустной усмешкой — его огорчали ссоры между наставниками, хотя он мастерски умел их улаживать, — а потом заговорил с Винслоу о столовом серебре колледжа, хранением которого заведовал казначей. Я почти не слушал их и рассеянно рассматривал один из портретов на стене трапезной. Неожиданно мое внимание привлек резко изменившийся по тону голос Джего: теперь он обращался не к Винслоу, а к юному Льюку.
— По вашему победному виду, Льюк, — сказал Джего, — можно заключить, что вы у себя в лаборатории напали на какую-то золотоносную научную жилу.
Я скосил глаза вправо.
— Надеюсь, — ответил Льюк. — У меня тут родилась одна довольно интересная идея — сразу после рождества. — Льюк стал членом Совета всего несколько месяцев назад. Ему недавно исполнилось двадцать четыре года; когда он говорил о своей работе — торопливо глотая слова и гортанно раскатывая звук «р», — его одухотворенное и по-юношески свежее лицо покрывалось ярким румянцем. Он считался одним из самых перспективных физиков-ядерщиков в Кембридже.
— А вы могли бы объяснить сущность вашей идеи такому профану, как я?
— В общем виде, думаю, смог бы. Но мне еще и самому не все ясно. — Он радостно зарумянился. — Пока что я боюсь говорить об этом слишком определенно.
Льюк принялся растолковывать Джего, чем он сейчас занимается. Кристл перемолвился о чем-то с Брауном, а потом негромко спросил меня через стол, свободен ли я завтра утром. Винслоу, услышав этот вопрос, посмотрел на Кристла и ехидно проговорил:
— Трудолюбивые пчелы колледжа приступают, я вижу, к действиям.
— Через неделю начинается учебный триместр, — сказал Кристл. — У нас появится очень много забот.
— Ну, я думаю, студенты не помешают трудам пчелок. Таким, например, как взаимная поддержка.
— А я думаю, — сразу же, но вполне миролюбиво отозвался Браун, — что за обедом поддержка никому не нужна. Хотя вообще-то единомышленники всегда друг друга поддерживают.
Кто-то весело хмыкнул. Винслоу окинул взглядом стол и, резко меняя тему, сказал:
— Я заметил в профессорской бутылку кларета. Могу я спросить, кому мы этим обязаны?
— Признаю свое самоуправство, — мягко ответил Браун. — Это я заказал. Мне, конечно, следовало спросить разрешения у присутствующих, но я понадеялся, что никто не будет возражать. И мне следовало осведомиться, не предпочтет ли общество портвейн, но я прочитал список обедающих и решил, что мне известны их вкусы. Надеюсь, вы не откажетесь выпить бокал кларета? — обратился он к Винслоу.
— Вы чрезвычайно любезны, — ответил тот. — Чрезвычайно любезны. — И с едва заметной язвительностью спросил: — А могу я узнать, какое радостное событие предстоит нам отметить?
— Нам предстоит отметить, — сказал Браун, — включение Р. С. Винслоу в гребную сборную Кембриджа. Думаю, что я первый об этом узнал. И мне кажется, что мы все с удовольствием отпразднуем выдающиеся успехи сына нашего казначея.
Винслоу был застигнут врасплох. Он опустил глаза и неуверенно, стесненно улыбнулся.
— Вы слишком добры, Браун, — почти застенчиво проговорил он.
— Я очень рад, что могу поздравить вас, — возразил Браун.
Мы вернулись в профессорскую, чтобы выпить после обеда по бокалу вина. За большим овальным столом могло разместиться одновременно двадцать человек, и сейчас, сервированный только на шестерых, он выглядел холодновато пустым; но в комнате было тепло и уютно, поблескивал хрусталь, сияло столовое серебро, и, когда Льюк начал разливать по бокалам золотистый кларет, полированная поверхность стола искристо расцветилась розоватыми бликами. Тост в честь Винслоу должен был провозгласить Джего, потому что именно он, как старший наставник, стоял на ступеньку ниже казначея в должностной иерархии колледжа.
— Здоровье казначея и его сына! — светясь радостным дружелюбием, задушевно проговорил Джего — на него, видимо, подействовала ровная сердечность Брауна, и он почувствовал себя совершенно свободно, хотя наедине с Винслоу наверняка держался бы скованно и неестественно.
Винслоу поднял свой бокал.
— Благодарю, старший наставник. Благодарю вас всех, господа. Благодарю.
Когда провозгласили тост за Брауна, наши взгляды на мгновение встретились, и я заметил в его живых темных глазах мягкое торжество: благодаря ему Джего показал себя с наилучшей стороны, Винслоу утратил свою свирепую язвительность и за столом утвердился мир. Браун с наслаждением прихлебывал из бокала золотистое вино. Ему нравилась атмосфера дружбы, нравилось, что он мастерски умеет добиваться этой атмосферы. И он нисколько не огорчался, если другие не замечали его мастерства. Он был мудрым и дальновидным человеком.
Между тем в колледже его считали безобидным пожилым простаком. «Старина Браун», — вот как обыкновенно обращался к нему Вернон Ройс; «Этот почтеннейший Браун», — саркастически говаривал Винслоу; а молодые наставники прозвали его Дядюшкой Артуром. И однако, он входил — на равных правах с другими — во влиятельнейшую группу пожилых членов Совета, хотя и был самым молодым из них: ему недавно исполнилось сорок пять лет, в то время как Кристлу, его другу и постоянному союзнику, выбранному в Совет чуть позже его, было уже сорок восемь, а Джего — пятьдесят. Историк по специальности, в колледже он занимал должность наставника.
Винслоу с показным безразличием заговорил о своем сыне:
— Ему не добиться настоящего успеха. Он ведь еле ползет. Если его пропустят дальше — то, скорее всего, по ошибке. Только из-за спорта и держится в университете. Для ученья у него способностей не хватает.
Однако на этот раз Винслоу не выдержал саркастического тона: в его словах явственно прозвучала снисходительно нежная озабоченность. Браун возразил:
— Мне трудно с вами согласиться, казначей. Возможно, ваш сын просто не считает экзамены слишком серьезным делом.
Винслоу усмехнулся.
— Должен заметить, наставник, — твердо выговорил он, — что ему совершенно необходимо сдать — хотя бы кое-как — выпускные экзамены в июне. Может быть, тогда его возьмут на службу в колониальную администрацию. Я, правда, не могу понять — хотя мне мало что об этом известно, — почему колониальной администрации нужны неучи-спортсмены. Мальчишка-то считает, что нужны, и ему, вероятно, видней. Как бы то ни было, но его судьба целиком зависит от июньских экзаменов.
— Надеюсь, нам удастся ему помочь, — сказал Браун. — По-моему, это в наших силах.
— Я уверен, что удастся, — поддержал Брауна Джего.
— Мне очень жаль, что мой сын доставляет всем столько хлопот, — размягченно проворчал Винслоу.
Льюк снова наполнил бокалы. Выпив вино, Винслоу спросил:
— Из Резиденции ни о каких переменах не сообщали?
— Никаких перемен там случиться не может, — ответил ему Кристл.
Винслоу удивленно поднял брови.
— Никаких перемен там случиться не может, — повторил Кристл. — До самой смерти ректора. Надеяться не на что. Мы должны привыкнуть к этой мысли.
После его резкой, почти грубой реплики все замолчали. Через несколько секунд Кристл проговорил:
— Нам придется привыкнуть к тому, что он умирает. Иного исхода тут быть не может.
— И нам придется привыкнуть к тому, что он надеется скоро выздороветь, — добавил Джего. — Я сегодня был у него и должен сказать, что это мучительно.
— Я тоже у него был и тоже измучился, — подтвердил Кристл.
— Он убежден, что скоро поправится, — сказал Джего. — И это самое страшное.
— А вы решились бы его разубедить?
— В первый же день.
— Да, решительный вы человек, — с явным осуждением проговорил Винслоу.
— Я решительно уверен, что это необходимо.
— Господа, я думаю, что доктор Джего вряд ли прав. — Винслоу обвел взглядом присутствующих. — Мне кажется, что на месте леди Мюриэл я поступил бы в точности так же, как она. Я подумал бы: ему можно дать несколько счастливых дней или недель. А раз можно, то, конечно же, нужно: ведь никакого иного счастья в его жизни уже не будет, — вот как я бы решил. Разве это не верно? — Винслоу посмотрел сначала на Кристла — но он промолчал, — а потом на Брауна, и тот ответил:
— Я, признаться, об этом не думал.
— Разумеется, не верно, — вмешался Джего. — Вы присваиваете себе право, на которое никто не смеет претендовать. — Он говорил сейчас без всякой неловкости — естественно, спокойно и проникновенно. — Мы редко сталкиваемся с коренными вопросами бытия, но один из них — как встретить свою смерть — человек безусловно должен решать сам, и тут уж никто не вправе навязывать ему своих решений. Нельзя быть тактичным или добрым, когда речь заходит о смерти: в этом случае предельная честность — наш святой долг.
Теперь все взгляды были устремлены на Джего.
— Господин казначей, — продолжал между тем он, — мы редко сходимся во мнениях. И ни вы, ни я не были друзьями Ройса. Нам обоим это известно, и сейчас не время лицемерить. Но в одном, я думаю, у нас с вами не может быть разногласий. Мы оба всегда его уважали. А ведь он неизменно смотрел правде в глаза, какой бы горькой она ни была. И мы прекрасно знаем, что он не захотел бы прятаться от правды перед лицом собственной смерти.
Винслоу молча глядел в свой пустой бокал. Тишину нарушил голос Кристла:
— Я целиком и полностью согласен с вами.
Снова наступило молчание. На этот раз его прервал Браун:
— Долго они смогут скрывать от него правду?
— Три или четыре месяца, — ответил я. — Если не меньше. Врачи утверждают, что через полгода все будет кончено.
— Я все время думаю, — сказал Браун, — как тяжело будет леди Мюриэл, когда ей придется сказать Ройсу правду.
— А я все время думаю, — проговорил Кристл, — как тяжело будет Ройсу ее узнать.
Принесли кофе. Пока Винслоу раскуривал сигару, Браун заговорил о наших житейских делах.
— Мне кажется, — сказал он, — что на очередном собрании мы должны сообщить о болезни ректора.
— Я уверен, что это необходимо, — поддержал его Кристл.
— Собрание состоится в первый понедельник после каникул, — напомнил Браун. — Нам придется обсудить вопрос о выборах нового руководителя колледжа. Это очень мучительный и деликатный вопрос, я понимаю, но другого выхода у нас нет.
— Мы не можем проводить выборы, пока Ройс жив, — сказал Кристл. — Однако я считаю, что нам нужно подготовиться к ним заранее.
И тут Винслоу опять показал свой характер. Он был раздражен удачной речью Джего, а умение Кристла и Брауна направить разговор в нужную им сторону окончательно вывело его из себя. Он сказал — намеренно медленно и неторопливо:
— Вы правы, было бы очень неплохо начать обсуждение этого животрепещущего вопроса именно в нынешнем триместре. Кое-что мы действительно можем решить заранее. — Он остренько глянул на Джего, а потом, как бы размышляя вслух, повернул голову к Брауну. — О некоторых весьма существенных подробностях нам нужно договориться уже сейчас. И вот одна из них — будем ли мы подыскивать нового руководителя на стороне или попытаемся найти его в нашей среде? — Винслоу немного помолчал и обходительно, почти елейно закончил: — Многие наставники считают — и у них для этого есть веские, как мне кажется, основания, — что нам следует пригласить руководителя со стороны.
Я заметил, что Льюк напряженно пригнулся вперед и его лицо ярко пылает от волнения. Жизнерадостный, но уравновешенный и рассудительный, он весь вечер упорно молчал, а сейчас, когда Винслоу обдуманно, с наслаждением разрушал надежды Джего, тем более не собирался вмешиваться. Но он превосходно все понимал: от его острой наблюдательности не могла, конечно, укрыться холодная враждебность, затопившая уютно обогретую камином профессорскую.
— Я не имел в виду, — по-обычному степенно, но с оттенком торопливости проговорил Браун, — что нам следует принимать сейчас столь кардинальные решения. Мне думается, что пока нам нужно только объявить на собрании о смертельной болезни Ройса, и не более того. Это даст нам возможность обсудить некоторые вопросы в частном порядке. Ничего другого мы, по-моему, делать сейчас не должны.
— Я совершенно с этим согласен, — сказал Кристл. — И считаю, что нам всем надо последовать весьма разумному совету Брауна.
— Вы так твердо верите в частное предпринимательство? — спросил у Кристла Винслоу.
— Мы твердо верим, — ответил за Кристла Браун, — что, обсудив кое-что в частном порядке, мы, быть может, придем к решению, которое удовлетворит всех членов Совета.
— Что ж, пожалуй, это прекрасный проект, — сказал Винслоу. Он опять мельком глянул на Джего: тот сидел очень прямо, и его гордое лицо с плотно сжатыми губами было мрачно нахмурено.
Винслоу встал, взял с кресла свою университетскую шапочку и, широко, чуть расхлябанно шагая, пошел к выходу.
— Доброй вам ночи, — сказал он у двери.
Глава четвертая
ВАЖНОЕ ДЕЛО
На другой день я отправился к Брауну: накануне вечером, прощаясь, он предложил нам с Кристлом встретиться у него в одиннадцать часов утра. Его служебная квартира располагалась как раз рядом с моей. Изначально она была распланирована и отделана хуже, чем моя, но, хотя Браун каждый вечер уезжал к себе домой на Уэст-роуд, ему удалось превратить свою служебную квартиру в очень уютное жилище. Когда я пришел, он стоял спиной к пылающему камину, приподняв сзади фалды фрака и придерживая их по бокам засунутыми в карманы брюк руками. Зоркий взгляд его пронзительных глаз был направлен в заснеженный дворик за окном, однако я заметил, что ему явно приятна уютная обстановка его гостиной — мягкие широкие кушетки, глубокие покойные кресла, два полускрытых электрокамина, — глядя в окно, он как бы охватывал все это боковым зрением. Стены гостиной были увешаны акварелями английских художников, и в подборе картин, которых год от года становилось все больше, чувствовался вкус опытного, терпеливого, но отнюдь не самодовольного собирателя и знатока. На столе стояла бутылка мадеры.
— Надеюсь, наши вкусы совпадают, — поздоровавшись, сказал Браун. — Мы с Кристлом считаем, что для утренней беседы ничего лучше не подберешь.
Через несколько минут появился Кристл; он отрывисто, по-военному пожелал нам доброго утра и без всякого вступления проговорил:
— Винслоу устроил вчера прискорбнейший спектакль. Я не мог отделаться от мысли, что попал в балаган.
Меня позабавило сравнение профессорской с балаганом.
— Он всегда был тяжелым человеком, — отозвался Браун. — И годы ничуть его не смягчили.
— Он не смягчится, даже если доживет до ста лет, — сказал Кристл. — Поэтому-то нам и хотелось поговорить с вами, Элиот.
Мы сели за стол, и Браун разлил по бокалам вино.
— Я думаю, что начать надо мне, — сказал он. — По чистой случайности это дело в большой степени зависит от меня. Или, говоря иначе, не будь я наставником, нам, возможно, нечего было бы и обсуждать.
— Правильно, начинайте вы, — согласился Кристл. — Но Элиоту необходимо знать, что все это должно остаться между нами. Никому ни слова, понимаете?