I
Генерал сам инструктировал командира взвода пешей разведки в одном из своих полков. Дело, о котором шла речь, было чрезвычайно важное, и для выполнения его требовались особенно смелые и решительные люди. Комдив долго думал, кому поручить это задание, и остановил свой выбор на лейтенанте Чернове. Приехав в полк, генерал заявил его командиру, подполковнику Шатову:
- Заберу я у тебя Чернова. Хватит ему взводным быть, пусть растет дальше. Вот он мне еще одно дельце сделает, и заберу. У тебя Нурбаев хорош будет. Парень, как говорится…- Генерал потряс кулаком в воздухе.- В полковой разведке вполне справится.
Подполковник Шатов, соглашаясь, что Нурбаев со взводом справится, про себя подумал, что Чернов неплохо мог бы продолжать службу и в своем полку - замечательный был бы помощник начальнику штаба. Однако спорить с комдивом не приходилось, и Шатов промолчал.
Сейчас все трое - генерал, подполковник и лейтенант Чернов - сидели в одном из домиков польского села, недавно освобожденного от немцев. По селу методически била вражеская артиллерия. Местные жители еще отсиживались в погребах, овощных ямах и щелях, прислушиваясь к тяжелому грохоту разрывов, гремевших через каждые три минуты с чисто немецкой пунктуальностью. В домике, кроме генерала и двух офицеров, никого не было.
Объяснив Чернову задачу, генерал сказал:
- Результат поиска должен быть у меня через сорок восемь часов. В течение этих двух суток боев на нашем участке не будет. По крайней мере, мы не начнем. За немцев не ручаюсь, но думаю, что первыми они не полезут. Немцы измотаны и копят силы. Людей с собой бери самых надежных, но немного. Только, смотри, выполняй основную задачу, разные фортели и выкрутасы не выкидывай. В прошлый раз ты мне притащил немецкого комбата. Это-то хорошо. Но за каким бесом тебе понадобилось тащить его любовницу?
Генерал пристально взглянул на разведчика. Чернов встал. Он был высокого роста и очень молод, не более двадцати пяти-двадцати шести лет. На загорелом лице его перекрещивались два шрама. Но шрамы не безобразили лица, только делали его суровым, а в бою, вероятно, страшным. Сухой, хрящеватый нос и тяжелый, упрямо выдвинувшийся вперед подбородок говорили о гордом и энергичном характере лейтенанта.
Чернов стоял вытянувшись, и его спокойные внимательные глаза выдержали прямой, испытующий взгляд генерала. Разве только в самой глубине их сверкнул на секунду озорной блеск и сразу же потух. Но генерал заметил это и, вдруг рассмеявшись, махнул рукой.
- Ну, чего вскочил? Садись. Ты вот своим солдатам в свободное время стихи читаешь. Так ты смотри, не особенно там напирай на это… как его…- и неожиданно генерал с выражением проскандировал: - «Безумству храбрых поем мы славу! Безумство храбрых-вот мудрость жизни!» Храбрость-то - дело хорошее и нужное,- продолжал он, - а вот безумство оставь только для стихов. Ясно? Сиди, сиди. Ну, что ты смеешься?
- Вспомнил, товарищ гвардии генерал-майор, как вы нам тоже один раз стихи читали,- лукаво улыбаясь, ответил Чернов.- Это когда нас на Донце немцы отрезали. Вы тогда нашим полком командовали. Помните: «Смерть в горячей схватке ярче и моложе жалкого бессилья дряхлых стариков».
- Вот тоже вспомнил,- с притворно сердитым видом сказал генерал.- Это когда было?.. Из окружения выходили, а патронов по одному на брата. Штыками пробивались. Тут, дорогой, не такое начнешь читать. Ну, да что там. Тебя разве убедишь! Сведения через сорок восемь часов должны быть у меня, а действовать - твое дело. Только… Ой, смотри, гвардеец… Не посчитаюсь с тем, что ты со мной еще простым солдатом воевать начал. Не посмотрю, что я тебя три года назад сам рекомендовал в партию. Будь храбр, но не безумствуй. Понятно?..
- Понятно, товарищ гвардии генерал-майор. Быть храбрым, но не безумствовать!
- Ну, бывай здоров, лейтенант Чернов. Иди.
Чернов круто повернулся и вышел из хаты.
Озорные огоньки снова блестели в глубине его глаз, но теперь, не встречая строгого генеральского взгляда, они уже не гасли.
Пройдя двор, Чернов через низенькую плетневую калитку вышел в небольшой, густо заросший вишняком садик и стал спускаться по тропинке к речке.
- Эй, лейтенант! Куда торопишься? Зачем друзей забываешь? А еще земляк! - раздался веселый окрик. В звонком голосе ясно звучал мягкий восточный акцент. Командир роты автоматчиков капитан Розиков сидел на лужайке в тени густого кустарника. Рядом с ним расположились и его командиры взводов - лейтенанты Мальцев и Ляпин и старший сержант Гопоненко. Перед ними на траве стоял большой поднос с целой горой спелых вишен.
- Заходи, друг, заходи. Кушать будем. Сейчас Зина придет,- кричал Розиков Чернову.- Она уже тут с польскими девушками дружбу завела,- меду продать обещали. Сам знаешь, вишня с медом - кушанье, которым наш мусульманский аллах в раю собирался кормить правоверных. На каждого святошу по пять гектаров вишневого сада и под каждым кустом полный казан меда стоять будет. Так и в коране написано. Ей-богу, не вру. Сам читал. Садись, земляк!
Собственно говоря, тридцатипятилетний ферганский узбек, капитан Розыков Ильяс, превращенный в Илью Розикова вначале полковыми писарями, а потом и всеми солдатами и офицерами полка, мог только с большой натяжкой считаться земляком донского казака Чернова. Всего за несколько лет до войны красноармеец-кавалерист Чернов приехал отбывать срочную службу на одну из среднеазиатских пограничных застав и… с тех пор навсегда полюбил Узбекистан. Но встретились Розиков с Черновым только здесь, на войне, и подружились быстро и крепко - по-фронтовому. Будучи на десять лет старше Чернова, капитан
Розиков в первые же дни знакомства безапелляционно заявил:
- Ты совсем как мой младший брат. Он, как и ты, на молодого петуха походит. Горячий и дурной. Зачем на каждое дело сам ходишь? Ты офицер. Твое дело - командовать умело, а ты сам погибнешь - и люди погибнут без тебя.
Впрочем, благоразумная осторожность далеко не всегда руководила капитаном, и обычно Чернов, выслушав очередную нотацию Розикова, насмешливо спрашивал:
- А за что тебе, Ильяс, позавчера командир полка голову намылил? Опять впереди своих автоматчиков в село забрался? Ох, не сносить тебе головы! Пропадешь ни за грош. И сделает какой-нибудь фашист из твоей «правоверной» башки обычную пиалу. Хотя фашисты, наверное, по глупости и не догадаются, какая бы хорошая пиала из нее вышла.
Капитан смущенно крутил головой:
- Вот совсем, как мой младший брат, как есть молодой петух. Не понимает мудрого слова.- И, внезапно делая страшные глаза, кричал на Чернова: - Ну, что ты пристал, ей-богу? Я с первого дня воюю. С самого Перемышля. А ты когда пришёл? В сорок втором? Так слушай, когда старший говорит. Я скоро седой стану. Знаешь, как наш народ говорит? «Что знает седой человек, того никто другой не знает». Понял? Вот и слушай, когда тебе старшие говорят.
Но эти споры не омрачали их настоящей фронтовой дружбы.
Сейчас Чернов, взглянув с сожалением на вишни и пожав руки Розикову и его сотрапезникам, отказался от угощения.
- Некогда, Ильяс, спешу. Дел много.
- Э, мой дорогой! Всех дел не переделаешь.
Все равно кому-нибудь после нас доделывать придется. Смотри, вот и Зина с медом пришла. Садись, кушать будем.
К друзьям подошла невысокая тоненькая девушка, одетая в красноармейскую форму.
- Смотри, Зина,- продолжал Розиков,- лейтенант не хочет даже твоего меда кушать.
- Что я могу сделать, товарищ гвардии капитан,-с улыбкой ответила девушка,-если даже вы, старший по званию, и то его удержать не можете.
- Э-э! Зачем пустые слова говоришь? Звание, звание. Причем тут звание? Парень сейчас от «бати», а там еще и большой «хозяин» сидит. Что, Гриша, опять, наверное, языка требует? - спросил Розиков, поднимаясь, чтобы проводить друга.
- Ну, что там у тебя? - повторил свой вопрос капитан, когда они отошли несколько шагов по направлению к берегу.- Опять к немцам «в гости» пойдешь?
- Да, надо будет.
- Сам «хозяин» посылает?
- Сам. А когда возвращаться стану, ты будешь мой выход обеспечивать. Это в зависимости от обстоятельств.
- Не заботься. Нужно будет, на руках вытащу. Ты ведь моих джигитов знаешь?
- Ну, а если что-нибудь… так у тебя мой адрес есть…
- Э-е! Это совсем лишние, плохие слова. Напишу, конечно, но только… лучше не надо этого. Ну, хоп.
Друзья обнялись. И ни тот, ни другой не видел, как из-за вишневого куста смотрели на них ласковые глаза девушки.
Наружность Зины Карелиной как-то странно не вязалась с ее военной одеждой. Она была невысокого роста, худенькая и всегда задумчивая. Помначштаба, пожилой капитан, в прошлом преподаватель литературы и большой поклонник Чехова, звал ее Мисюсь. «Если одеть нашу Зину по-настоящему, то она, как две капли воды, будет похожа на Мисюсь и ни на кого больше»,-уверял он.
С капитаном не спорили, но, сказать правду, маленькая, хрупкая девушка в больших, не по росту, брюках, в разношенных кирзовых сапогах и выгоревшей солдатской гимнастерке мало напоминала грациозную героиню чеховской повести.
Скорее всего она походила на мальчишку-подросгка. Девичьими в ней оставались только большие синие глаза да совершенно светлые, с соломенным отливом волосы.
В роту автоматчиков Зина попала недавно, под Брестом, в самый разгар уличного боя, когда солдаты Розикова яростно штурмовали сильно укрепленный двухэтажный дом на перекрестке. Готовясь поднять роту в очередную атаку, Розиков увидел подбегавшего к нему щупленького подростка-солдата.
Подросток, добежав до штабеля полусгнивших досок, за которым укрывался капитан Розиков, упал рядом с ним на сухую землю и доложил:
- Санинструктор гвардии сержант Карелина прибыла в ваше распоряжение.
Оглядев невзрачную фигуру нового санинструктора, Розиков с неудовольствием подумал: «Что они там в санроте понимают! Заморыша прислали для такой работы.- А заметив светлые волосы, выбившиеся из-под пилотки, окончательно расстроился.- И волосы, должно быть, крашеные. Какая польза от такой будет? Уж сидела бы где-нибудь в медсанбате». Но вслух сухо сказал:
- Раз прибыли, так приступайте к обязанностям. Видите, что кругом творится? Обязанности-то свои знаете?
В этом бою Зина действовала, как положено. Безрассудно в огонь не совалась, но и в укрытиях не засиживалась. Умело и незаметно, то ползком, то быстрой перебежкой, пробиралась она к раненым и, казалось, не обращая внимания на грохот боя, неторопливо, но споро делала свое дело.
После победного боя за Брест дивизия на три дня остановилась для отдыха и пополнения. Автоматчики капитана Розикова расположились на берегу ручья, в густой березовой роще. Вокруг на траве запестрели выстиранные и раскинутые для просушки портянки и гимнастерки.
В первые же часы отдыха Зина попросила у Розикова разрешения сходить в санроту.
- Часа на два, товарищ гвардии капитан. Переоденусь и вернусь обратно.
- Идите,- разрешил Розиков.- Только доложите там командиру санроты, что я прошу прислать другого санинструктора.
Девушка покраснела.
- А что, разве я плохо справляюсь?
- Я не сказал этого. Я совсем о другом говорю. Ведь мы не просто рота пехоты. Понимаете? Мы рота автоматчиков. Автоматчиков! - гордо подчеркнул он.- Тут и мужчине-то трудно, а вы…
- Что я? - еще больше покраснев, резко спросила девушка, но тотчас же, сдержав себя, спокойно добавила: - Есть, доложить командиру санроты о присылке санинструктора-мужчины. Можно идти?
- Идите! - сухо сказал Розиков.
- Только разрешите доложить,-в голосе Зины зазвучало откровенное злорадство - командиру санроты некого будет прислать для замены, если с пополнением не прибыли санинструкторы. В двух стрелковых ротах санитаров совсем нет. Под Брестом выбыли. Меня из санроты прислали к вам только потому, что у вас ведь рота не простая, а автоматная.- И, лихо козырнув, девушка четко повернулась «налево кругом» и отошла, печатая шаг.
Розиков удивленно смотрел ей вслед, пока фигура санинструктора не скрылась за кустами. В раздумье он хотел привычным жестом взъерошить свою густую, с ранней проседью, шевелюру, но, наткнувшись на свежую повязку - результат брестского боя,- ожесточенно плюнул.
- Старшина!
Старшина явился.
- Командиров взводов ко мне и сам вместе с ними.
Через пять минут командиры взводов Мальцев, Ляпин и Гопоненко стояли перед Розиковым.
Разговор капитана с командирами взводов занял несколько минут. В заключение Розиков сказал:
- А если кто уж очень отчаянный найдется и «матушку» загнет, сам с того шкуру спущу. Девушку-санинструктора нам в первый раз дали. Помнить надо - мы не кто-нибудь, мы автоматчики, единственная рота в полку. Это понимать надо!
Назидательные слова капитана оказали действие прежде всего на самих Мальцева, Ляпина и Гопоненко. Они довели до бойцов приказание командира роты, а затем каждый из них, забравшись в свою палатку, вытащил из кармана маленькое зеркальце и, исследовав свою физиономию, уселся бриться.
Командир взвода старший сержант Гопоненко в крохотный треугольный обломок зеркальца мог видеть свое лицо только по частям. Маленький рубец - след давнего осколочного ранения - капризно изогнувший ему бровь, вызвал сейчас особенное неудовольствие Гопоненко.
- Вот черт,- ворчал он себе под нос,- и угораздило же этот осколок по самому лицу проехаться. Не мог по виску или по затылку, чтобы под волосами незаметно было. Так нет, в самое видное место хватил.
Разговаривая сам с собой, Гопоненко одновременно соображал, как бы ему вежливо и не теряя своего достоинства, заговорить с новым санинструктором. Повод для этого был. Во вчерашнем бою, когда дело дошло до рукопашной, какой-то фашист задел штыком левую руку старшего сержанта. Весь рукав, от плеча до локтя, был распорот, а на теле осталась неглубокая, длинная рана. Гопоненко в пылу рукопашной схватки даже не сразу почувствовал, что фашист вместе с рукавом разрезал ему руку.
Сейчас гимнастерка была уже зашита, а рана хорошо перевязана бинтом. В другое время Гопоненко, искренне считавший свою рану пустяковой царапиной, постеснялся бы заявить, что он ранен. Но сейчас эта царапина была хорошим поводом для знакомства с санинструктором.
Осторожно оттянув рукав гимнастерки, Гопоненко с сожалением взглянул на белоснежный бинт, покрывавший руку, и опять проворчал себе под нос:
- Даже кровь не проступила. Одно слово - царапина.
Когда после долгих колебаний Гопоненко пришел на медпункт, он с удивлением увидел человек двадцать автоматчиков, ожидавших своей очереди на прием к санинструктору. Среди ожидавших были бойцы и его взвода.
- Что, Перший, разве и тебя задело? - спросил он одного из них.
- Никак нет, товарищ гвардии старший сержант,- смущенно ответил молодой веснущатый солдат Першин.- Не задело. Это я сам вчера, когда через стену перебирался, колено здорово зашиб. Так ничего, в медсанбат не уйду, а чтоб хуже не было, думаю, пусть подлечит свой санинструктор.
- Добре, добре, подлечись на досуге. А у тебя, Жуков, что?
Жуков, такой же молодой солдат, как и Першин, глядя на своего командира озорными глазами веселого здоровяка, покашлял и ответил, стараясь говорить хриплым, простуженным голосом:
- Кашляю, товарищ гвардии старший сержант. Порошков от кашля хочу попросить, простыл, должно, когда Буг позавчера форсировали.
- Что ты, чудило? - удивился Гопоненко.- Такой дядя, а летом, в июле, в теплой воде простудился?
- Простыл, кашляю, товарищ гвардии старший сержант. А как мы сейчас на отдыхе, то и здоровье отремонтировать не вредно.