Решение, которое он принял вчера вечером, утешало его и разжигало в нем гнев. На юридическом факультете все знали, что блестящий, уничтожающий памфлет, который профессор опубликовал в защиту Сакко и Ванцетти, привел в негодование ректора университета. Ректор счел этот поступок не только неразумным, — он воспринял выступление профессора уголовного права и как выпад против него, ректора, лично. Ректор университета по-своему понимал создавшуюся ситуацию. Он видел, что эти безоружные и беззащитные бунтовщики, ожидающие своей смерти, обладают необъяснимой силой, поднявшей на их защиту полмира. Их таинственная сила приводила его в ужас. И он не мог понять, как профессор уголовного права, который и без того его раздражал, не замечает этой силы, а видит перед собой лишь двух покинутых всеми людей, ожидающих своего конца.
Войдя этим утром в здание юридического факультета, профессор встретил трех дожидавшихся его репортеров. Не тратя времени даром, они тут же стали допытываться, правда ли, что его последняя лекция из цикла памяти Роджера Вильямса будет посвящена делу Сакко и Ванцетти.
— Правда, — отрезал профессор сухо и нелюбезно.
— Не расскажете ли вы нам что-нибудь об этой лекции или о заключении Совещательной комиссии, профессор?
Они имели в виду комиссию, возглавляемую ректором университета, которая была назначена губернатором штата для окончательного заключения по делу Сакко и Ванцетти.
— Мне нечего вам рассказывать, — ответил профессор. — Если хотите послушать лекцию, войдите в аудиторию. Двери для вас открыты. А никаких сообщений я вам делать не стану.
Приглашение было великодушным, и они последовали за профессором в аудиторию. Там уже собралось около трехсот студентов — почти все слушатели факультета. Для летнего семестра лекции профессора уголовного права посещались очень неплохо. Острый ум и язвительная ирония, за которые его так побаивались и не любили одни, завоевали ему почтительное восхищение других.
«Во всяком случае, — подумал он, занимая свое место на кафедре, — студенты не питают ко мне отвращения».
Он облокотился на кафедру и скользнул взглядом по возбужденным молодым лицам. Аудитория была старомодной, построенной в виде амфитеатра. Профессор стоял как бы на дне его, а вокруг, до самого потолка — ряд за рядом — возвышались истертые скамьи, на которых сидели студенты; они вынули свои блокноты и приготовились записывать лекцию; многие из них сидели, подперев подбородок, и глядели на него сосредоточенно и пытливо.
«Во всяком случае, — продолжал размышлять профессор, — я никогда не навевал скуку, а если у меня и есть неистребимая жажда к самоуничтожению, она, по-видимому, доставляет мне удовольствие. Правда, она раздражает ректора университета не меньше, чем другие мои качества, — ведь ректор так старательно избегает всяких треволнений». Впрочем, сейчас уже даже и это не играло роли, ибо, размышляя о деле Сакко и Ванцетти и о своем собственном отношении к нему, профессор пришел к некоторым весьма важным выводам.
Сначала перед профессором встал вопрос: нужно ли ему вообще иметь свою точку зрения на это дело — какую-нибудь точку зрения? Следует ли ему признать, что обвиняемые виновны, или, наоборот, отрицать, что они виновны, а может быть, на худой конец, лишь сожалеть о том, что некоторые детали ведения процесса были не совсем на высоте?.. Много месяцев кряду его терзала тревожная мысль — искать ли ему свою точку зрения в этом вопросе, пойти ли ему на то, что его могут припутать к красным, больше того — назвать красным? В конце концов в результате мучительной борьбы с самим собой он решил изучить все обстоятельства дела самым тщательным образом.
Он отлично помнил, как подошел к этому решению и как он его принял. Ведь это решение обусловило вое, что затем последовало. Он действительно тщательно изучил все обстоятельства процесса. Может быть, он сперва собирался заглянуть в дело Сакко и Ванцетти лишь мельком; но кончилось тем, что он погрузился в него целиком, и ему пришлось принять и второе решение — ответить на вопрос: «Виновны они или не виновны?»
Когда он ответил и на этот вопрос, следующий шаг был сделан куда быстрее. Он знал, чем грозит ему этот шаг, и боязнь последствий владела нм долгие дни и недели. Профессору нелегко было добиться в жизни успеха; ему пришлось завоевывать новую страну, новый язык, чуждых ему людей, узнать неведомый раньше стыд и неиспытанное прежде презрение. И он прошел через все это.
Приняв решение, он понял, что ему, быть может, придется потерять все, что он отвоевал, все, чего он достиг; тем не менее он сказал себе прямо и чистосердечно: «Трудно жить в мире, построенном на лжи. Человек может стать лжецом, но лично я в таком качестве чувствую себя неуютно. Может быть, я когда-нибудь и стал бы влиятельным судьей или очень богатым адвокатом. Кто знает, чем я стану теперь, но я буду чувствовать себя не так неуютно».
И тогда он сел и написал свой памфлет о деле Сакко и Ванцетти.
Все это профессор вспомнил сейчас, глядя на юные лица. Он собрался с мыслями и разложил свои записи, чтобы начать лекцию. Взглянув на часы над дверью, он заметил: было ровно девять часов и одна минута. Он откашлялся, кивнул своей большой головой и постучал карандашом по кафедре.
— Итак, — сказал профессор, — мы приступаем к последней из наших лекций, посвященных теории судебных доказательств. Мы рассмотрели ряд дел, взятых, если можно так выразиться, из чертогов судейской славы… а подчас и бесславия. Все эти дела принадлежат прошлому. Но сегодня я осмелюсь подвергнуть разбору дело, которое принадлежит настоящему. Тот факт, что сегодня двадцать второе августа, подчеркивает значение моей лекции, а также, и избранного мною предмета. Сегодня — день, назначенный губернатором штата для казни Сакко и Ванцетти: двух итальянцев-агитаторов, которые ожидают своего конца в камерах смертников.
Найдутся люди, которые сочтут не только бестактным, но и непозволительным, что за несколько часов до исполнения смертного приговора я подвергаю анализу доказательства, на основании которых были осуждены два человека. Но я не встал на этот путь необдуманно и не считаю это ни бестактным, ни непозволительным. Изучение истории должно иметь дело не только с мертвыми, но и с живыми. Хороший юрист сознательно включается в ход исторических событий.
Уместно и то, что такой теме посвящена заключительная лекция из цикла памяти Роджера Вильямса. Слишком часто мы произносим имена, не думая об их значении и не вникая в то, что с ними связано. Роджер Вильямс посвятил свою жизнь борьбе против всякого принуждения — как церковного, так и государственного — в делах человеческой совести, и потому его помнят и будут помнить до тех пор, пока существует наша страна. Это налагает известную ответственность на всякого, кто решился участвовать в чтениях имени Роджера Вильямса. Свобода совести — не пустые слова. Это образ жизни, за который надо бороться неослабно и упорно. Опасности грозят каждому, кто хочет сражаться за человеческое достоинство; но награда соразмерна дерзанию.
Сегодняшний день не похож на другие дни. Он не похож ни на один день, который я могу припомнить в своей жизни. Сегодняшнему дню суждено остаться в памяти людей, ибо сегодня готовят жестокий удар всем, кто любит справедливость и искренне верит в свободу совести. Вот почему то, что я собираюсь сказать, приобретает особое значение.
Тут профессор оглядел аудиторию. Почти все лица выражали нетерпение и внутреннюю тревогу. Да и он сам волновался все больше и больше; все силы его были напряжены, и он чувствовал, что тело его покрывается испариной. Профессор, зная по опыту, что к концу лекции он совершенно обессилеет, стал говорить медленно и раздельно:
— Я хочу начать с обзора некоторых обстоятельств данного процесса. В отведенное нам время мы, конечно, не можем воспроизвести все дело полностью. Но я убежден, что в общих чертах вы с ним знакомы. Наша задача заключается в том, чтобы рассмотреть факты в свете определенных норм и практики судебных доказательств. Постараемся это сделать.
Как вы знаете, события, которые привели к предстоящей казни, произошли немного более семи лет назад, пятнадцатого апреля тысяча девятьсот двадцатого года, в городе Саут-Брейнтри, штата Массачусетс. В этот день кассир Парментер и охранник кассира Берарделли были застрелены двумя вооруженными людьми. В качестве оружия были применены револьверы. Кассир и охранник несли два ящика, в которых находилась заработная плата рабочих и служащих фабрики Слэйтера и Моррила в сумме 15 776 долларов и 51 цент. Деньги несли по главной улице города из помещения конторы фирмы на фабрику. В момент убийства к месту преступления подъехала и остановилась машина, в которой находилось еще два человека; убийцы бросили ящики с деньгами в машину, вскочили в нее и скрылись с большой скоростью. Машина, которой пользовались для совершения грабежа, была через два дня найдена в лесу на некотором расстоянии от Саут-Брейнтри; полиция обнаружила следы машины меньшего размера, которые вели от этого места. Иными словами, другая машина встретила машину преступников, они пересели в нее и скрылись.
В это самое время полиция вела следствие по делу о сходном преступлении, совершенном неподалеку — в городе Бриджуотер. Сходство между тем и другим преступлением заключалось в том, что в обоих случаях убийцы пользовались машиной и в обоих случаях свидетели высказывали предположение, будто преступники — итальянцы.
Таким образом, в руках полиции оказалась какая-то нить, ведущая к виновникам убийства: ищут итальянца, владеющего автомашиной. Поскольку в одном из этих преступлений — в бриджуотерском — машина уехала по направлению к Кочезетту, полиция пришла к вполне допустимому предположению, что итальянец, владелец машины, живет в этом городе.
Здесь я должен заметить, что такое предположение могло быть отнесено к любому промышленному городу Новой Англии ибо каждый промышленный город в нашем краю населяет значительное число итальянцев, а по закону средних чисел по крайней мере один из итальянцев в каждом городе может быть владельцем машины. Но это не смутило полицию. Она обнаружила в Кочезетте итальянца, по фамилии Бода, который являлся владельцем машины.
Опуская кое-какие подробности, переходим к новому месту действия — к гаражу некоего Джонсона, где была найдена машина Бода, доставленная туда для ремонта.
Полиция установила слежку, чтобы выяснить, кто придет за этой машиной. Вечером пятого мая, то есть через три недели после преступления, за машиной действительно явились четверо — Бода и трое других итальянцев.
Следует остановиться на обстановке, в которой произошли эти события, а также коснуться того представления об окружающем мире, которое имел в то время любой итальянский радикал. Я говорю — итальянский радикал потому, что, по сути дела, именно этот термин приложим как к Сакко, так и к Ванцетти, кем бы мы их ни считали — анархистами, коммунистами или социалистами. Во всяком случае, они были радикалами. В то время, весной тысяча девятьсот двадцатого года, жизнь радикала была не слишком привольной. Генеральный прокурор Пальмер предпринял массовые судебные преследования красных с целью их поголовной высылки из страны. Особенно жестоко обращались с радикалами иностранного происхождения; очень часто действия властей носили такой характер, с которым нам сегодня трудно примириться. Чтобы пролить свет на истинное положение вещей, напомню о деле некоего Сальседо — итальянца, печатника и радикала, — который содержался весной тысяча девятьсот двадцатого года по указанию министерства юстиции в заключении на четырнадцатом этаже здания на улице Парк-Роу в Нью-Йорке. Владелец машины Бода и его товарищи были друзьями печатника Сальседо. Четвертого мая они узнали, что искалеченный труп Сальседо был найден на тротуаре перед зданием на Парк-Роу — в результате насилия или несчастного случая он упал с высоты четырнадцатого этажа. Бода и его товарищи законно сочли, что и над ними нависла угроза. У них имелась радикальная литература; они решили, что нужно ее спрятать. У них были друзья, которые, по их мнению, тоже находились в опасности; их следовало предупредить. Для всего этого им понадобилась машина. Бода и его трое друзей пришли справиться, отремонтирована ли она. Им сказали, что машина еще не готова. Едва только они ушли, как миссис Джонсон, жена владельца гаража, тут же дала знать полиции об их приходе.
В числе тех троих, кто пришел за машиной вместе с Бода, были Сакко и Ванцетти. Выйдя из гаража, они сели в трамвай. В трамвай вместе с ними сел полицейский и там же их арестовал. Судя по всему, Сакко и Ванцетти и не подозревали, за что они арестованы, и не оказали никакого сопротивления; они тихо и мирно пошли за полицейским.
Такова в нескольких словах картина, положившая начало цепи событий, которые тянулись семь лет и привели этих злосчастных людей туда, где они сейчас находятся.
До сих пор я говорил о преступлении. Даже самое простое преступление становится необычайно запутанным, если подходить к нему с точки зрения юридической. Но вопрос, который я хочу рассмотреть сегодня, меньше касается характера преступления, чем характера судебных доказательств. Вы, наверно, уже обратили внимание на то, что вопрос о судебном доказательстве выглядит в данном случае довольно просто. Он состоит в необходимости опознать Николо Сакко и Бартоломео Ванцетти как участников той шайки из четырех человек, которые в момент совершения грабежа и убийства действовали на улице и находились в машине. Но, прежде чем перейти к деталям судебного доказательства, нужно отметить, что, когда их арестовали, Сакко и Ванцетти очень плохо говорили по- английски. В то время они оба не могли ни членораздельно объясняться по-английски, ни понимать беглую речь. Теперь положение изменилось. За семь лет заключения оба они изучали английский язык и и значительной степени овладели им. Но тогда они часто неправильно понимали заданные им вопросы, а ответы, которые они давали, неправильно переводились. Приемы, которые позволял себе судебный переводчик, вызывают серьезные сомнения в его добросовестности.
Сакко и Ванцетти предстали перед судом больше чем через год после их ареста. Процесс продолжался семь недель. Четырнадцатого июня тысяча девятьсот двадцать первого года оба они были признаны виновными в предумышленном убийстве.
Если говорить о судебных доказательствах, главный вопрос, как я уже отметил, сводился к опознанию Сакко и Ванцетти в качестве участников шайки налетчиков. В ходе процесса давали показания пятьдесят девять свидетелей обвинения, выдвинутых прокуратурой штата Массачусетс. Некоторые из них заявляли, что видели обвиняемых в Саут-Брейнтри утром в день убийства, другие опознали Сакко как одного из убийц, а Ванцетти как одного из тех, кто находился в машине. С другой стороны, свидетели защиты установили алиби как Сакко, так и Ванцетти. Свидетели защиты показали под присягой, что пятнадцатого апреля Сакко находился в Бостоне, где он наводил справки о порядке получения заграничного паспорта для отъезда в Италию. Показания этих свидетелей подтверждались одним из служащих итальянского консульства, который заявил под присягой, что Сакко посетил консульство в Бостоне в день убийства в два часа пятнадцать минут пополудни. Другие свидетели говорили, что пятнадцатого апреля, в тот самый день, когда было совершено убийство, Ванцетти торговал вразнос рыбой на довольно большом расстоянии от Саут-Брейнтри. Иными словами, один свидетель за другим подтверждали под присягой, что как Сакко, так и Ванцетти не могли участвовать в преступлении, совершенном в Саут-Брейнтри.
В свете всех этих фактов можно было бы полагать, что здравомыслящие люди не станут с легкостью решать вопрос о виновности или невиновности Сакко и Ванцетти.
Однако дело обстоит не так просто, да и не все люди являются достаточно здравомыслящими. К тому же нельзя забывать, что многие свидетели обвинения показали под присягой, что Сакко и Ванцетти участвовали в преступлении. Таким образом, мы очутились перед лицом совершенно противоречивых свидетельских показаний.