А между тем - Лариса Миллер 3 стр.

Только ветер да крыло.

Не больно тебе, неужели не больно…

Не больно тебе, неужели не больно

При мысли о том, что судьба своевольна?

Не мука, скажи, неужели не мука,

Что непредсказуема жизни излука,

Что память бездонна, мгновение кратко?..

Не сладко, скажи, неужели не сладко

Стоять над текучей осенней рекою,

К прохладной коре прижимаясь щекою.

Я не прощаюсь с тобой, не прощаюсь…

Я не прощаюсь с тобой, не прощаюсь,

Я то и дело к тебе возвращаюсь

Утром и вечером, днем, среди ночи,

Выбрав дорогу, какая короче.

Я говорю тебе что-то про внуков,

Глажу твою исхудавшую руку.

Ты говоришь, что ждала и скучала…

Наш разговор без конца и начала.

А чем здесь платят за постой…

А чем здесь платят за постой,

За небосвода цвет густой,

За этот свет, за этот воздух

И за ночное небо в звездах?

Все даром, говорят в ответ,

Здесь даром все: и тьма, и свет.

А впрочем, говорят устало,

Что ни отдай, все будет мало.

Пью этот воздух натощак…

Пью этот воздух натощак,

По капле на желудок тощий…

Он окружен прозрачной рощей,

Весенней рощей – мой очаг.

Глаза открою – птичий гам,

И по мгновениям летящим

Веду движением скользящим,

Как пальчиком по позвонкам.

Ни кистью, ни карандашом,

А только оголенным нервом

Соприкасаюсь с мигом первым,

Где тайна бродит нагишом.

Смертных можно ли стращать…

Смертных можно ли стращать

Их бы холить и прощать,

Потому, что время мчится

И придется разлучиться.

И тоски не избежать.

Смертных можно ль обижать,

Изводить сердечной мукой

Перед вечною разлукой?

Прости меня, что тает лёд…

Прости меня, что тает лёд.

Прости меня, что солнце льёт

На землю вешний свет, что птица

Поет. Прости, что время длится,

Что смех звучит, что вьется след

На той земле, где больше нет

Тебя. Что в середине мая

Все зацветет. Прости, родная.

Люби без памяти о том…

Люби без памяти о том,

Что годы движутся гуртом,

Что облака плывут и тают,

Что постепенно отцветают

Цветы на поле золотом.

Люби без памяти о том,

Что всё рассеется потом,

Уйдёт, разрушится и канет,

И отомрёт, и сил не станет

Подумать о пережитом.

Телячьи нежности. Позор…

Телячьи нежности. Позор

Все эти нежности телячьи,

Все эти выходки ребячьи,

От умиленья влажный взор.

Спешу на звук твоих шагов,

Лечу к тебе и поневоле

Смеюсь от счастья. Не смешно ли

Так выходить из берегов?

Неужто столь необорим

Порыв в разумном человеке?

…Но не стыдились чувства греки,

Стыдился чувств брутальный Рим,

Который так и не дорос

До той возвышенной морали,

Когда от счастья умирали,

Топили горе в море слёз.

То облава, то потрава…

То облава, то потрава.

Выжил только третий справа.

Фотография стара.

A на ней юнцов орава.

Довоенная пора.

Что ни имя, что ни дата –

Тень войны и каземата,

Каземата и войны.

Время тяжко виновато,

Что карало без вины,

Приговаривая к нетям.

Хорошо быть справа третьим,

Пережившим этот бред.

Но и он так смят столетьем,

Что живого места нет.

Жить сладко и мучительно…

Жить сладко и мучительно,

И крайне поучительно.

Взгляни на образец.

У века исключительно

Напористый резец,

Которым он обтачивал,

Врезался и вколачивал,

Врубался и долбил,

Живую кровь выкачивал,

Живую душу пил.

Перебрав столетий груду…

Перебрав столетий груду,

Ты в любом найдёшь Иуду,

Кровопийцу и творца,

И за истину борца.

И столетие иное

Станет близким, как родное:

Так же мало райских мест,

Те же гвозди, тот же крест.

Это всё до времени…

Это всё до времени,

До зари, до темени,

До зимы, до осени,

До небесной просини.

Вздумаешь отчаяться,

А оно кончается.

Вздумаешь надеяться,

А оно развеется.

В допотопные лета…

В допотопные лета

Мир держали три кита.

А потом они устали

И держать нас перестали

На натруженном хребте.

И в огромной пустоте

Держит мир с того мгновенья

Только сила вдохновенья.

1986–1989

Высота берётся слёту…

Высота берётся с лёту.

Не поможет ни на йоту,

Если ночи напролёт

До измоту и до поту

Репетировать полёт.

Высота берётся с ходу.

Подниматься к небосводу

Шаг за шагом день и ночь –

Всё равно, что в ступе воду

Добросовестно толочь.

Высота берётся сразу.

Не успев закончить фразу

И земных не кончив дел,

Ощутив полёта фазу,

Обнаружишь, что взлетел.

И через влажный сад, сбивая дождь с ветвей…

И через влажный сад, сбивая дождь с ветвей,

Через шумящий сад, где вспархивает птица,

Бежать вперед, назад, вперед, левей, правей,

Вслепую, наугад, чтоб с кем-то объясниться…

Что, кроме бедных слов, останется в строках?

Твержу: «Затменье, бред, безумие, затменье…»

Сладчайшая из чаш была в моих руках,

И ливня и ветров не прекращалось пенье.

Лишь тот меня поймет, кто околдован был,

В ком жив хотя бы слог той повести щемящей,

Кто помнит жар и лед, кто помнит, не забыл,

Как задохнуться мог среди листвы шумящей.

Идти на убыль не пора…

Идти на убыль не пора:

В смоле сосновая кора,

Сегодня солнечно и сухо,

И песнь, приятная для слуха,

Звучнее нынче, чем вчера;

И птица кончиком крыла

Черкнула на озёрной глади,

Что мы живём лишь Бога ради,

И взмыла в небо, как стрела.

Сколько напора и силы, и страсти…

Сколько напора и силы, и страсти

В малой пичуге невидимой масти,

Что распевает, над миром вися.

Слушает песню вселенная вся.

Слушает песню певца-одиночки,

Ту, что поют, уменьшаясь до точки,

Ту, что поют на дыханье одном,

На языке, для поющих родном,

Ту, что живет в голубом небосводе

И погибает в земном переводе.

Мелким шрифтом в восемь строк…

Мелким шрифтом в восемь строк

Про арест на долгий срок,

Про ежовщину и пытки,

Про побега две попытки,

Про поимку и битье,

Про дальнейшее житье

С позвоночником отбитым –

Сухо, коротко, петитом.

Так пахнет лесом и травой…

Так пахнет лесом и травой,

Травой и лесом…

Что делать с пеплом и золой,

С их легким весом?

Что делать с памятью живой

О тех, кто в нетях?

Так пахнет скошенной травой

Июньский ветер…

Так много неба и земли,

Земли и неба…

За белой церковью вдали

Бориса – Глеба…

Дни догорают, не спеша,

Как выйдут сроки…

Твердит по памяти душа

Все эти строки.

Идет безумное кино…

Идет безумное кино

И не кончается оно.

Творится бред многосерийный.

Откройте выход аварийный.

Хочу на воздух, чтоб вовне

С тишайшим снегом наравне

И с небесами, и с ветрами

Быть непричастной к этой драме,

Где все смешалось, хоть кричи,

Бок о бок жертвы, палачи

Лежат в одной и той же яме

И кое-как и штабелями.

И слышу окрик: «Ваш черед.

Эй, поколение, вперед.

Явите мощь свою, потомки.

Снимаем сцену новой ломки».

А я ещё живу, а я ещё дышу…

А я ещё живу, а я ещё дышу,

У вас, друзья мои, прощения прошу

За то, что не могу не обращаться к вам,

И вы опять должны внимать моим словам.

Прощения прошу у ночи и у дня

За то, что тьму и свет изводят на меня,

Прощения прошу у рек и берегов

За то, что им вовек не возвращу долгов.

О, Господи, опять спешу и обольщаюсь…

О, Господи, опять спешу и обольщаюсь

В короткий зимний день никак не умещаюсь,

И забегаю в те грядущие мгновенья,

Где ни души пока, ни ветра дуновенья,

Ни звука, ни звезды, ни утра полыханья,

Но где уже тепло от моего дыханья.

Предъявите своих мертвецов…

Предъявите своих мертвецов:

Убиенных мужей и отцов.

Их сегодня хоронят прилюдно.

Бестелесных доставить нетрудно.

Тени движутся с разных концов.

Их убийца не смерч, не чума –

Диктатура сошедших с ума.

Их палач – не чума, не холера,

А неслыханно новая эра,

О которой писали тома.

Не бывает ненужных времён.

Но поведай мне, коли умён,

В чём достоинство, слава и сила

Той эпохи, что жгла и косила

Миллионы под шелест знамён.

О том и об этом, но только без глянца…

О том и об этом, но только без глянца,

Без грима и без ритуального танца.

О зле и добре, красоте и увечье…

Из нежных волокон душа человечья,

Из нежных волокон и грубого хлама…

Мы все прихожане снесённого храма,

Который, трудясь, воздвигали веками,

Чтоб после разрушить своими руками.

И проступает одно сквозь другое…

И проступает одно сквозь другое.

Злое и чуждое сквозь дорогое,

Гольная правда сквозь голый муляж,

Незащищенность сквозь грубый кураж;

Старый рисунок сквозь свежую краску,

Давняя горечь сквозь тихую ласку;

Сквозь безразличие жар и любовь,

Как сквозь повязку горячая кровь.

– Откуда ты родом…

– Откуда ты родом,

Идущий по водам

Дорогою вешней?

– Я – местный, я – здешний.

Я – здешний, я – местный,

Я – житель небесный,

Шагающий к дому

По небу седьмому.

Из пышного куста акации, сирени…

Из пышного куста акации, сирени,

Где круто сплетены и ветви и листва,

Из пышного куста, его глубокой тени

Возникли мы с тобой, не ведая родства.

Дышало всё вокруг акацией, сиренью,

Акацией, грозой, акацией, дождём…

Ступив на первый круг, поддавшись нетерпенью,

Пустились в дальний путь. Скорей. Чего мы ждём?

И каждый божий день – посул и обещанье.

И каждый божий день, и каждый новый шаг.

Откуда же теперь тоска и обнищанье,

Усталость и тоска, отчаянье и мрак?

А начиналось так: ветвей переплетенье,

И дышит всё вокруг сиренью и грозой,

И видя наш восторг, шумит листва в смятенье,

И плачет старый ствол смолистою слезой.

Неужто лишь затем порыв и ожиданье,

Чтоб душу извели потери без конца?

О, ливень проливной и под дождём свиданье,

О, счастье воду пить с любимого лица.

И в черные годы блестели снега…

И в черные годы блестели снега,

И в черные годы пестрели луга,

И птицы весенние пели,

И вешние страсти кипели.

Когда под конвоем невинных вели,

Деревья вишневые нежно цвели,

Качались озерные воды

В те черные, черные годы.

Но в хаосе надо за что-то держаться…

Но в хаосе надо за что-то держаться,

А пальцы устали и могут разжаться.

Держаться бы надо за вехи земные,

Которых не смыли дожди проливные,

За ежесекундный простой распорядок

С настольною лампой над кипой тетрадок,

С часами на стенке, поющими звонко,

За старое фото и руку ребенка.

Несовпадение, несовпадение…

Несовпадение, несовпадение.

О, как обширны земные владения,

О, как немыслима здесь благодать.

Как ненавязчиво Божье радение,

Сколько причин безутешно рыдать.

Жаждешь общения – время немотное.

Жаждешь полёта – погода нелётная.

Жаждешь ответа – глухая стена,

Воды стоячие, ряска болотная,

Да равнодушная чья-то спина.

Что ж остаётся? Смириться да маяться,

Поздно прозреть, с опозданьем раскаяться…

Вечный зазор меж тогда и теперь…

Кто-то к снесённому дому кидается,

Ищет в отчаянье старую дверь.

Шуршат осенние дожди…

Шуршат осенние дожди,

Целуя в темя.

Ещё немного подожди,

Коль терпит время.

Ещё немного поброди

Под серой тучей,

А вдруг и правда впереди

Счастливый случай,

И всё текущее не в счёт –

Сплошные нети.

А вдруг и не жил ты ещё

На белом свете,

Ещё и музыка твоя не зазвучала…

Надежду робкую тая,

Дождись начала.

1990–1994

Так хочется пожить без боли и без гнёта…

Так хочется пожить без боли и без гнёта,

Но жизнь – она и есть невольные тенёта.

Так хочется пожить без горечи и груза,

Но жизнь – она и есть сладчайшая обуза,

И горестная весть и вечное страданье.

Но жизнь – она и есть последнее свиданье,

Когда ни слов, ни сил. Лишь толчея вокзала.

И ты не то спросил. И я не то сказала.

Нельзя так серьёзно к себе относиться…

Нельзя так серьёзно к себе относиться,

Себя изводить и с собою носиться,

С собою вести нескончаемый бой,

И в оба глядеть за постылым собой,

Почти задохнувшись, как Рим при Нероне.

Забыть бы себя, как багаж на перроне.

Забыть, потерять на огромной земле

В сплошном многолюдьи, в тумане, во мгле.

Легко, невзначай обронить, как монету:

Вот был и не стало. Маячил и нету.

Неужели Россия, и впрямь подобрев…

Неужели Россия, и впрямь подобрев,

Поклонилась могилам на Сент-Женевьев?

Неужели связует невидимый мост

С Соловецкой землёй эмигрантский погост?

На чужбине – часовня и крест, и плита,

А в Гулаге родном – немота, мерзлота,

Да коряги, да пни, да глухая тропа,

Где ни тронь, ни копни – черепа, черепа.

Спасибо тебе, государство…

Спасибо тебе, государство.