– Программная установка нашего ответственного секретаря, кстати, поддержанная редактором и утвержденная редколлегией, – поднять уровень публикаций до среднего, подтягивая слабых и сглаживая сильных, – словно процитировал Красавин. – Так что учти, выделяться тебе не дадут. Стратегическая задача – добиться устойчивой работы редакции, чтобы в запасе материалов было на два номера…
– Я насчет уровня что-то не понял…
– Скоро поймешь, – иронично улыбнулся Красавин.
– А ты с Кантаровым…
– Не общаемся, – не дал закончить тот. – Разошлись по тактическим соображениям… Но не хочу навязывать свое мнение, сам разберешься… Только учти, редактор на его стороне. Пока вытягивай отдел, а пиши так, как умеешь…
Дверь приоткрылась, и в кабинет заглянула Галина Селиверстова. Нарочито удивилась, выразив свою радость по поводу появления Жовнера полуулыбкой:
– С приездом, Саша… Мы тебя заждались… Да, тебя Заворот разыскивает.
И, не закрыв дверь, зацокала каблуками по коридору.
Жовнер взглянул на саркастически улыбающегося Красавина.
– Разведка, – негромко пояснил тот. – Будь готов к профилактическому разговору с ответственным секретарем по поводу контактов с коллегами во время рабочего дня…
– Да ну вас, – отмахнулся Сашка и пошел к редактору…
Заворотный в приемной давал распоряжение Олечке что-то оперативно напечатать и, не заходя к себе, повел Жовнера к Кантарову.
– Мы уже определились, – предупредил его представление ответственный секретарь.
– Вот и хорошо. Я только хотел уточнить порядок сдачи материалов. Неделю мы даем Александру Ивановичу на вхождение, а потом строго по сетевому графику, без снисхождений.
– Я так и сказал.
– Понятно, – подтвердил Жовнер, умолчав, что о конкретных сроках сдачи первый раз слышит.
Потом пошли в отдел писем, где их встретила Березина, одетая в яркий, цветастый и короткий сарафанчик, соблазнительно оголявший шоколадного цвета плечи и почти не скрывавший аппетитного цвета ноги. Фигура у нее действительно была изумительная, Сашка даже на некоторое время выпал из разговора, опять вспомнил Лариску Шепетову – только та могла бы посоперничать с Мариной. Но исключительно фигурой, на лицо Березина была бесспорно симпатичнее.
Она постаралась изобразить радость от появления долгожданного заведующего, но тут же пожаловалась редактору, что возня с письмами ей не нравится.
– Давайте я вернусь к Селиверстовой, – с настойчиво-просительной интонацией произнесла она. – Галка же часто болеет. А оперативные материалы по теме отдела делать надо… Александр здесь с письмами один справится.
– Подумаем, – благодушно пообещал Заворотный. – Ты расскажи ему все, покажи.
– Ну, он уже большой мальчик, сам разберется, – выстрелила та взглядом неопределенного цвета глаз под черными длинными ресницами.
– Ладно, соблазняй не в рабочее время, – строжась, произнес редактор. – Мужу скажу.
– Муж не стена…
– Марина! – перебил ее Заворотный, повысив голос. – Поможешь, а потом вернешься в свой отдел…
…Неделя у Жовнера ушла на то, чтобы вникнуть в дела и разобраться с почтой, до которой у Березиной, пару недель назад, после увольнения Пасекова, брошенной сюда на прорыв, руки не дошли. На второй день Сашка понял почему. Рабочий день ее начинался после неспешного чаепития в кабинете Селиверстовой, который в редакции был зоной, закрытой от каких-либо репрессий. Затем она долго красовалась перед зеркалом, висящим на стене, без стеснения делясь с Сашкой новостями личного характера: о капризничавшем с утра сыне, задержавшемся в командировке муже, о душной ночи, которую она провела, раскинувшись в одиночестве на двуспальной кровати совершенно голая, и о том, каким взглядом ее провожал сегодня совсем юный, похожий на Есенина, мальчик… Наконец со вздохом садилась за стол и начинала неторопливо перебирать письма, сортируя их по темам. Вдруг начинала вслух читать понравившееся или рассмешившее, а последнее еще бежала показать Селиверстовой или Кантарову.
После обеда, с которого она, как правило, возвращалась на полчаса, а то и час позже (проблемы с городским транспортом), начинала писать обзор, но трудовой азарт быстро угасал, и она бралась за то, что было проще, начинала писать запросы в официальные органы, бросая на Сашку взгляды, наполненные невысказанной тайной и явным желанием отвлечь его от скучного занятия – подготовки актуальных писем к публикации.
Но все-таки к пятнице они завершили разбирать почтовый завал («графоманская засада» по Кантарову), Марина вернулась в отдел Селиверстовой, на прощанье выразив сожаление, что Жовнеру достался такой скучный отдел, а к нему перевели Смолина, который, похоже, растерял свою строптивость и был пугающе послушен и исполнителен. Его Сашка и посадил разбирать письма, рассылать по инстанциям жалобы и отвечать на откровения по поводу неразделенной любви, внешне радуясь и тайно огорчаясь тому, что с понедельника уже не будет видеть Марину, слушать ее искушающие откровения…
Хотя и был занят, безвылазно просиживая все дни и вечера в кабинете, тем не менее он ощутил напряжение в редакции. При Белоглазове двери в кабинеты были, как правило, распахнуты, в коридоре громкоголосо обменивались последними житейскими новостями сотрудники, улыбающаяся Олечка порхала туда-сюда, обнадеживая своим бюстом неженатых и стимулируя творческое воображение семейных. Теперь же в редакции было на удивление тихо, все двери плотно закрыты, Олечка все время сидела на своем месте, в кофточке с высоким вырезом, в котором соблазнительную выпирающую матовость девичьей непорочности уже невозможно было разглядеть.
По коридору чаще других громко шествовали или Кантаров в сторону кабинета редактора, или же сам редактор, отправляющийся на очередное важное совещание в вышестоящие органы. Остальные сотрудники скользили безмолвными тенями, торопясь исчезнуть либо в своем кабинете, либо за входной дверью. Эта обстановка чем-то напоминала уже знакомую обкомовскую и никак не вязалась с атмосферой всех предыдущих редакций, в которых он работал…
В пятницу он собирался уехать пораньше домой, уже проинструктировал Смолина, что тому делать до конца рабочего дня, но тут прибежала Олечка: Заворотный его вызывал.
Редактор просматривал полосы завтрашнего номера, был настроен благодушно, поинтересовался, вник ли Сашка в проблемы отдела. Выслушав отчет о проделанном, благосклонно покивал и напомнил, что главное – вовремя по сетевому графику сдавать материалы в секретариат.
– Я с Сергеем Никифоровичем солидарен, – веско произнес он. – Нам надо иметь запас хотя бы на два номера газеты. Сетевое планирование – эффективная форма, надо научиться собственные планы неукоснительно выполнять. У нас тут некоторые умники не согласны, что количество со временем перейдет в качество… Этим они прикрывают желание разгильдяйничать.
Жовнер хотел было возразить, что подобный закон не всегда работает, но по выражению лица редактора понял, что не стоит этого делать.
Пока Заворотный пространно делился своим (и ответственного секретаря) видением перехода от количества плохих материалов через многократные переделки к хорошим, что в будущем должно было вывести газету в лучшие в стране, надежды уехать пораньше становилось все меньше и меньше, и, когда Сашка вышел из кабинета, так до конца и не понявший, зачем его тот вызывал, спешить было уже некуда.
На всякий случай заглянул к Красавину. Тот оказался на месте – заканчивал материал в номер, попросил подождать его.
– Тема есть интересная, – многообещающе бросил он. – Обсудить надо.
Зашел он в конце рабочего дня. Сашка заканчивал писать план на неделю, Смолина он еще раньше отправил в крайком, забрать пришедшее туда письмо. Красавин оглядел кабинет, хмыкнул.
– У Марины меньше порядка было.
– Она особо им и не занималась…
– Это верно. Дама она спонтанная – все делает по настроению.
Но фаворитка, может себе позволить иметь слабости, – Виктор сел на стул напротив. – Ну, как первые впечатления?
– Некогда было разобраться, – уклончиво отозвался Жовнер. – Из кабинета не выходил, завалы… Вот только сегодня редактор своей стратегией поделился…
– О неизбежном переходе количества в качество… – усмехнулся Красавин. – Это не его стратегия, а Кантарова. Серега, в общем-то, неплохой мужик и не дурак, но тут у него бзик. С этой стратегией хорошо штангистов тренировать, мускулы наращивать. А извилин от этого больше не станет. Не понимает, что просто загонит ребят, интерес отобьет, особенно у молодых. Мы на эту тему с Сергеем не раз спорили, – заметил он. – Но характер у него женский: хочу и буду… Да и Галка – стерва еще та. Понятно, он ее слушает, ночная кукушка… А у нее один критерий: кому она нравится, тот и хорош, и талантлив… Пока ты ее хвалишь, она со своими вассалами тебя хвалить будет. А Серега поддерживать…
– За что хвалить? – удивился Сашка. – Пишет она не лучше остальных… План по строкам, как я понял, тоже не делает… – и догадался: – А вы с Сергеем поругались из-за нее?
– Было дело. Сказал ему, что не тянет она отдел… Кстати, я тебя предлагал на ее место… – он глянул на часы. – Ладно, договорим в понедельник, бегу я, в крайком вызывают…
– Домой торопишься, – понимающе произнес Красавин. – А мне иногда одному пожить хочется…
– Мне пока нет.
Выходя, столкнулись с Кантаровым, который или собирался зайти в кабинет, или ждал возле двери. Тот буркнул что-то неразборчивое Красавину и внятно приказал Жовнеру:
– Зайди ко мне.
И, переваливаясь большим телом, по-хозяйски неспешно пошел по коридору.
– Не гнись, – негромко посоветовал Сашке Красавин. – Без нас ему газету не поднять. Он это понимает…
И именно с того, что им всем вместе надо делать газету, Кантаров и начал, вдруг вспомнив их предновогодний разговор на аллее.
– Ты же не станешь спорить, газета изменилась, стала интереснее, макет другой – современный, – закончил он.
– Вижу, лучше, – честно признался Жовнер, не отрицая очевидных перемен.
– Думаешь, редактор помогает? Да ни хрена! Главное, не мешает.
Пашу по-черному, за половиной корреспондентов все переписываю.
Красавин вон уже отвалил к жене под бочок, ты тоже торопишься, а я засяду читать эту бредятину допоздна, – он обвел рукой разбросанные по столу материалы, исчерканные красным карандашом. – Править, переписывать… – бросил в его сторону листок, на котором машинописный текст из-за пометок практически не был виден.
– Кого это ты так ?
– А, неважно, – махнул тот рукой. – Ты тоже, между прочим, нередко халтуришь, так что учти, возвращать буду… – и сменил тему: – Вы с Красавиным обо мне говорили?
Сашка лгать не стал.
– Обменялись мнением о целесообразности перехода количества в качество…
Кантаров насупился, шумно задышал.
– Умники… Это закон, и от мнений он не меняется… Не стоит зря тратить серое вещество, – отрубил он.
– Я, между прочим, политехнический институт закончил… – не выдержал, с вызовом начал Жовнер.
– А я – иняз, – не дал закончить Кантаров. – Что из этого?.. Гениев среди нас нет, а мастерство приходит через пот и мозоли…
– Только не в журналистике.
– И в ней тоже.
– Спорить не хочу, но ты не прав.
– И не надо спорить, – снисходительно усмехнулся Кантаров, пронизывая его острым взглядом. – И Красавина слушать не надо.
– Что за кошка между вами пробежала? Вроде собирались все вместе газету делать… – сменил тему Жовнер.
– А Виктор Иванович в это кресло метил, – сказал Кантаров. – Не получилось, теперь ему все, что мы с редактором делаем, не нравится. Если ты этого еще не понял, говорю прямым текстом. И советую определиться, с кем ты.
– А обязательно надо быть с кем-то?.. Не занимайтесь вы ерундой, давай вечерком в понедельник сядем втроем, поговорим…
– Миротворцем хочешь быть? – Кантаров саркастически усмехнулся. – Если ты еще не разобрался, поясняю: нам с ним не о чем говорить, зазвездился Красавин. Можешь посоветовать ему работать лучше со своими подчиненными, а то больше всего с материалами его отдела вожусь. И меньше в крайком бегать, фискальничать… Так что, делай выбор… Только не забывай: кто не со мной, тот против… – закончил он разговор…
– Делать вам нечего, – только и нашелся, что сказать на выходе Сашка.
…Два дня он не думал о неожиданной коллизии, с которой столкнулся в редакции. Жил счастливой жизнью любимого мужа и отца, а в понедельник в автобусе, по дороге в Ставрополь, решил, что все-таки попробует примирить недавних единомышленников, свести их вечером за столом, предложив отметить начало его работы. Но этому не суждено было сбыться: не успел открыть кабинет, как прибежала энергичная Олечка, передала настоятельную просьбу редактора никуда не отлучаться и ждать, он вот-вот придет из крайкома.
Сашка заглянул к Кантарову. Хотел пригласить на вечерние посиделки, но тот с нескрываемым раздражением сунул ему несколько подготовленных к публикации и перечеркнутых красным карандашом писем.
– Научи ты своего бездельника письма готовить…
Сашка взглянул, положил обратно на стол.
– Это еще Марина готовила.
– Ты – заведующий отделом.
– Извини, но моей подписи на бланке нет, – сказал Жовнер.
Тот взглянул, буркнул:
– Ладно, разберусь…
И уткнулся в материалы, демонстрируя занятость.
Сашка вышел и чуть не столкнулся с Олечкой, которая выпалила, что уже обыскалась его по кабинетам, потому что срочно требует к себе шеф…
У Заворотнего было явно благодушное настроение, из чего можно было сделать вывод, что в крайкоме его похвалили. О двух слабостях редактора Сашка уже знал. Первая заключалась в отношении к еде. Как правило, он все время что-нибудь жевал, а в кабинете с утра до конца рабочего дня стояла тарелка с пирожками. Вторая была более существенной: это зависимость его настроения от оценки вышедшего номера в вышестоящих органах.
– Хочу тебя обрадовать, – почмокал он маслянистыми губами. – Не каждому так везет. Должна была Селиверстова ехать, но у нее семейные проблемы… Я бы сам с удовольствием прокатился, да вот не отпускают… – И, наконец, раскрыл тайну: – Наши юнармейцы к пограничникам в гости едут. Ты с ними в командировку…
– Далеко?
– В Армению. Получи в бухгалтерии командировочные – и в крайком, отъезд оттуда.
– Когда?
Заворотный вскинул руку, посмотрел на часы.
– Успеваешь. В двенадцать…
– Мне еще надо запланированные на неделю материалы сдать, – вопросительно произнес Жовнер, не решив, радоваться ему или огорчаться столь неожиданной новости.
– Смолину дай команду…
– Он не сможет подготовить…
– Ладно, я скажу Кантарову, он отредактирует. Все равно целыми днями сидит в кабинете, катает кое-что в штанах…
У редактора явно было боевое настроение.
– Иди в бухгалтерию, я уже приказал все подготовить… – помолчал и добавил: – Не особо там увлекайся с погранцами, а то дорветесь до допинга – не остановишь. Все-таки с детьми едешь…
Сашка хотел сказать, что последнее время гастрит не то что пить, по-хорошему и поесть не позволял, но Заворотный уже не слушал, подтягивал к себе блюдечко с надкушенным пирожком…
…Он получил командировочные, дозвонился домой, но там никто не ответил, и, нервничая, что начинает опаздывать, перезвонил спустя двадцать минут. На этот раз Елена взяла трубку. Новость ее совсем не обрадовала (он должен был вернуться в следующий понедельник, а значит, выходные семейными не станут), она выразила беспокойство по поводу его гастрита. Посоветовала настоятельно не есть ничего острого. Он пообещал и выскочил на улицу в полном цейтноте.
Успел как раз к отходу автобуса, когда юнармейцы уже все сидели на местах, а автобус предстартово рокотал… Молча выслушал сентенции Гены Прохина по поводу недисциплинированности некоторых взрослых людей, от которых его избавил энергичный Слава Дзугов, назначенный от крайкома комсомола главным в поездке.
– Гена, не грузи… – морщась, остановил он Прохина. – Александр, запрыгивай, отбываем…