"Нечасто люди шутят с Безмолвными Братьями."
Перспектива не быть предметом шуток заставила Рафаэля задуматься.
Наверное, неплохо быть Безмолвным Братом. Помимо, разумеется, того факта, что сумеречные охотники раздражающе жалки. И я бы не был уверен насчет ее шуток. И на твоем месте остерегался, если бы очутился в Нью-Йорке в следующий раз.
"Разумеется, она лишь шутила", – произнес Брат Захария. – "Она влюблена в тебя."
Рафаэль скривился.
И почему только сумеречным охотникам постоянно хочется говорить о чувствах? Почему никто не может вести себя профессионально? К твоему сведению, я никак не заинтересован в романах и не буду никогда. Теперь мы можем закрыть эту отвратительную тему?
"Можем", – кивнул Брат Захария. – "Возможно, тебе хочется поговорить о куче детей, которых ты, как утверждаешь, убил?"
Я убил достаточно людей, – отстраненно заметил Рафаэль.
"Группа детей. В твоем городе. Это случилось в пятидесятые?"
Похоже, Мариза Лайтвуд заблуждалась. Брату Захарии было известно, как выглядит человек, винящий и ненавидящий себя за то, что случилось с любимыми им людьми.
Один вампир охотился на детей в том районе, где жили мои братья, – голос Рафаэля все еще звучал отстраненно. – Я направил свою банду в его убежище, намереваясь остановить его. Никто из нас не выжил.
Брату Захарии хотелось отреагировать помягче:
"Новорожденные вампиры не могут себя контролировать."
Я был лидером, – стальной голос Рафаэля звучал непоколебимо. – Ответственным. Что ж. Вампира мы остановили, а моя семья сумела продолжить жить.
Все, за исключением одного.
Обычно я всегда завершаю то, чего желаю, – добавил Рафаэль.
"Предельно ясно", – ответил Захария.
Он вслушивался в звуки волн, бьющих о несущий их к городу корабль. Той ночью на Рынке он не был частью ни города, ни кого-либо в нем, и определенно ничего не чувствовал по отношению к вампиру, точно так же старавшемуся ничего не ощущать.
Но затем раздался смех. И этот звук пробудил в нем то, что, как он давно опасался, давно умерло.
Проснувшийся однажды в этом мире, Захария не хотел оставаться слепым вновь.
"Сегодня ты спас людей. Равно как и сумеречные охотники, пусть они и не сумели спасти тебя, когда ты был ребенком, пытающимся одолеть монстров." Рафаэль вздрогнул, словно этот намек его нелюбви к охотникам мог физически его коснуться.
– Немногие спасены, – отметил он. – Никого не пощадили. Как-то раз кое-кто пытался меня спасти, и однажды я ему отплачу за это. Мне бы не хотелось быть должным кому-то еще – и чтобы кто-либо был должен мне. Мы все получили то, что так хотели. Со мной и сумеречными охотниками покончено.
"Всегда может настать момент, когда придется помогать друг другу и объединяться", – сказал Брат Захария. – Лайтвуды пытаются. Подумай о том, чтобы сообщить остальным обитателям Нижнего Мира, что ты выжил после ваших совместных дел.
Рафаэль издал непонятный звук.
"Любви существует множество видов – больше, чем звезд", – проговорил Захария. – И если ты не ощущаешь один из них, остаются другие. Ты знаешь, каково это – заботиться о семье и друзьях. То, что мы оберегаем, охраняет нас самих. Подумай вот о чем: запрещая себе ощущать боль, ты закрываешь дверь пред любовью и живешь во тьме.
Перегнувшись через борт, Рафаэль сделал вид, что его тошнит. И выпрямился.
А, точно. Я же вампир. А нас не тошнит, – фыркнул он. – Но я был близок. Не могу понять, почему. Я слышал, Безмолвные Братья весьма замкнуты. И я надеялся на замкнутость!
"Меня нельзя назвать типичным Безмолвным Братом", – заметил Захария.
Какой я счастливчик – наткнулся на чувствительного Безмолвного Брата. А можно на будущее запросить какого-нибудь другого?
"Так ты думаешь, что, возможно, в будущем ваши с сумеречными охотниками пути вновь пересекутся?"
Рафаэль, издав звук отвращения, отвернулся от моря. Его лицо было бледным, как свет луны, снежно-белым, словно щека давно умершего ребенка.
Пойду в трюм. Если, конечно, у тебя не осталось никаких блестящих идей.
Брат Захария лишь кивнул. Тень его капюшона упала ровно на шрам в форме креста, видневшийся на горле вампира.
"Храни веру, Рафаэль. Я знаю, ты помнишь, как это делать."
* * *
Так как вампиры надежно укрылись от солнца в трюме, а Роберт вел корабль в сторону Манхэттена, брат Захария взял на себя задачу по уборке палубы, оттаскивая тела подальше. Он также призвал Братьев, чтобы те помогли позаботиться об умерших и выживших, запертых сейчас в одной из кают. Енох и другие могли не одобрять его решение помочь Рафаэлю, но они всегда будут неукоснительно следовать предписанию - скрывать Сумеречный мир, чтобы обеспечить его безопасность.
Когда брат Захария завершил работу, ему оставалось лишь ждать, пока корабль доставит их в Нью-Йорк. Затем ему придется вернуться обратно в свой город. Пока же он просто сел и застыл в ожидании, наслаждаясь ощущением света нового дня на лице. Прошло уже немало времени с тех пор, как он видел свет, и еще больше - с тех пор, как он получал удовольствие от этого простого факта. Он сидел рядом с мостиком, откуда мог видеть Роберта и юного Джонатана Вейланда, освещенного утренними лучами солнца.
Ты уверен, что нормально себя чувствуешь? – спросил Роберт.
Да, – ответил Джонатан.
Ты не очень похож на Майкла, – неловко добавил Лайтвуд.
Ага, – сказал Джонатан, – всегда об этом жалел. – Худая спина мальчишки распрямилась, готовая принять удар чужого разочарования.
Роберт выговорил:
Уверен, ты славный малый.
Джонатан не выглядел уверенным в этом. Роберт постарался избежать неловкого молчания, демонстративно погрузившись в изучение панели управления. Тогда мальчик покинул мостик, двигаясь грациозно, несмотря на качку и наверняка навалившуюся после сражения усталость.
Захария был ошарашен, когда юный Джонатан направился через палубу в его сторону, и надвинул капюшон ниже на лицо. Некоторые Сумеречные охотники настороженно относились к Безмолвному Брату, который отличался от остальных, хотя сами братья выглядели достаточно устрашающими. В любом случае, он не хотел беспокоить мальчика. Джонатан нес трость Брата Захарии, держа её идеально ровно, словно привязанной веревкой, и приблизившись, с уважительным поклоном положил её на колени Безмолвного Брата. Мальчик двигался с военной выправкой, что было необычно в таком юном возрасте, даже для Сумеречного охотника. Брат Захария не был знаком с Майклом Вейландом, но догадывался, что тот, скорее всего, был суровым человеком.
Брат Енох? – предположил парнишка.
"Нет", – ответил брат Захария. Он знал воспоминания Еноха так же хорошо, как свои собственные.
Енох ранее осматривал мальчика, хотя его память и была подернута дымкой из-за отсутствия интереса. Брат Захария пожалел на секунду, что не может быть знакомым Безмолвным Братом для этого ребенка.
Нет, – медленно повторил мальчик. – Я должен был догадаться. Вы двигаетесь совсем по-другому. Я просто подумал, что раз вы передали мне трость... – он признательно кивнул. Сердце Захарии сжалось от грусти: ребенок не ждал проявления даже такой незначительной милости от незнакомца.
Спасибо, что разрешили попользоваться, – добавил Джонатан.
"Рад, что трость оказалась тебе полезна", – отозвался брат Захария.
Мальчик пораженно уставился на него, глаза его сияли словно два солнца в почти еще полной темноте. И это были глаза не солдата, но воина. Брат Захария знал оба типа, и видел между ними разницу. Ребенок отступил на шаг, робкий и подвижный, но остановился, вздернув подбородок. По-видимому, у него был вопрос, но того, что он задал, Захария не ожидал.
Что означают инициалы? Те, что на вашей трости. У всех Безмолвных Братьев такие?
Они оба посмотрели на трость. Буквы уже стерлись от времени и прикосновений рук Захарии, так как были вырезаны в древесине как раз на тех местах, которых тот касался во время сражения.
Таким образом, в некотором смысле они всегда сражались вместе.
Буквы были: У и Э.
"Нет", – ответил Брат Захария. – Только у меня. Я вырезал их на трости в свою первую ночь в Городе Костей.
Эти инициалы раньше были вашими? – спросил мальчик тихо и слегка застенчиво.– Когда вы еще были Сумеречным охотником, как я?
Брат Захария все еще считал себя Сумеречным охотником, но Джонатан явно не хотел его оскорбить.
"Нет", – ответил Джем, так как он всегда был Джеймсом Карстаирсом, когда говорил о том, что любил. – Они не мои. Моего парабатая. У и Э означают Уильям Эрондейл. Уилл.
Мальчик казался одновременно пораженным и недоверчивым. В нем была какая-то настороженность, будто он сомневался в словах Захарии еще до того, как тот их произнесет.
Мой отец считает - считал — иметь парабатая - величайшая слабость. – Джонатан произнес слово "слабость" с ужасом. Захария задумался, что именно мог посчитать слабостью человек, который муштровал мальчика. Он решил не оскорблять память погибшего отца сироты, поэтому подбирал слова очень тщательно. Этот мальчик казался таким одиноким! Он вспомнил, какой драгоценной может стать эта новая связь, особенно, когда больше ничего другого не осталось.
Она может служить последним мостиком, соединяющим с утраченной жизнью. Он помнил, как сам отправился за море, потеряв семью, не зная тогда, что обретет лучшего друга.
"Полагаю, что они могут быть и слабостью", – наконец последовал ответ. – Зависит от того, кто твой парабатай. Я вырезал инициалы своего, потому что всегда сражался лучше плечом к плечу с ним.
Джонатан Вейланд, ребенок, который сражался, словно ангел-воитель, выглядел заинтригованным.
Мне кажется, отец жалел, что у него был парабатай, – поделился он. – А я теперь должен жить с человеком, который заставлял отца жалеть об этом. Я не хочу быть слабаком и не хочу сожалеть ни о чем. Я хочу быть лучшим.
"Если ты притворяешься, что ничего не чувствуешь, притворство может стать правдой," — сказал Джем. — "Было бы очень жаль, если так случилось и с тобой."
Когда-то его парабатай тоже пытался отгородиться от эмоций, не считая чувств к Джему. И это почти уничтожило его. А Джем каждый день притворялся, что что-то ощущает, что проявляет заботу и пытается исправить сломанное, что помнит почти забытые имена и голоса, и надеялся, что все это станет правдой.
Мальчик нахмурился.
— Почему было бы очень жаль?
"Мы бьемся отчаяннее, когда на кону стоит то, что мы ценим больше собственных жизней", — ответил Джем. — "Парабатай - это сразу и лезвие, и щит. Вы подходите друг другу не потому, что одинаковые, а потому, что ваши различия объединяются в нечто целое, формируя лучшего воина для служения высшей цели. Я всегда верил, что вместе мы были не просто сильнее, но и гораздо более эффективными, чем любой из нас мог бы быть поодиночке."
Улыбка медленно прорезалась на лице мальчика, будто солнце неожиданно взошло на горизонте.
— Мне бы хотелось так, — протянул Джонатан Вейланд, и быстро добавил, — чтобы стать великим воином.
Он внезапно поспешил изобразить высокомерие, как будто он или Джем могли интерпретировать его слова как желание принадлежать кому-то. Этот мальчик был помешан на схватках вместо поисков новой семьи. Лайтвуды, ожесточившиеся против вампиров, вместо того, чтобы проявить хоть толику доверия, вампир, держащий друзей на расстоянии - каждый из них нес свои раны, но Брат Захария не мог не гневаться на них за эту привилегию - возможность испытывать боль. Все эти люди пытаются избавиться от чувств, пытаются заморозить в грудных клетках сердца до тех пор, пока холод не покроет их трещинами и не разобьет. В то время как Джем готов был обменять все свое холодное будущее хоть на один день с теплым сердцем, чтобы испытать любовь, как прежде. Но Джонатан был всего лишь ребенком, который по-прежнему пытался добиться одобрения своего сдержанного отца, даже тогда, когда смерть сделала эту задачу невозможной. Джем должен был быть добрее к мальчику. Он подумал о скорости ребенка, о его бесстрашном ударе незнакомым оружием, и этой ночи, когда вокруг лилась кровь и царила неразбериха.
"Я уверен, что ты станешь великим воином", — заверил его Джем.
Джонатан Вейланд наклонил лохматую голову с копной золотистых волос, чтобы скрыть легкий румянец на щеках. Одиночество мальчика слишком ярко воскресило воспоминания Джема о той ночи, когда он высек эти инициалы на трости, о той долгой и холодной ночи, когда он привыкал к новой ледяной сдержанности Безмолвного Братства в своем сознании. Он не хотел умирать, но предпочел бы смерть этой ужасной отрешенности от любви и тепла. Лишь бы он мог умереть в объятиях Тессы и держа Уилла за руку. Но у него украли эту возможность. Казалось невозможным остаться подобием человеческого существа среди костей и бесконечной тьмы. Когда инопланетная какофония Безмолвных Братьев угрожала поглотить все, чем он был, Джем крепко держался за свою жизнь. Не было никого сильнее этого, и только один он был таким сильным. Имя его парабатая было криком в бездну, криком, который всегда получал ответ. Даже в Безмолвном городе, даже с тихим воем, настаивающим на том, что жизнь Джема больше не его собственная, а общая жизнь. Больше не мои мысли, а наши мысли. Больше не моя воля, а наша воля. Он бы не согласился на такое расставание. Мой Уилл. Эти слова означали что-то другое для Джема, чем для кого-либо другого могло значить: мое неповиновение против посягательства темноты. Мое восстание. Моё, навсегда.
Джонатан потыкал носком ботинка в палубу, бросив на него косой взгляд, и Джем понял, что мальчик пытается рассмотреть его лицо под капюшоном. Захария натянул капюшон глубже, погружаясь в тень. Несмотря на неудачу, Джонатан Вейланд улыбнулся ему. Джем не ожидал от этого страдающего ребенка какого-либо проявления доброты, и это заставило его задуматься, что, вероятно, Джонатан Вейланд может вырасти и стать чем-то большим, чем просто великим воином. И, может быть, однажды у него появится парабатай, чтобы научить быть тем человеком, которым он хотел стать.
«Есть связи крепче любой магии», говорил себе Джем в ту ночь, держа в руке нож и делая глубокие надрезы. И он сделал зарубку: взял имя Захария, что означало «помнить». «Помни его, - наказал себе Джем. - Помни их обоих. Помни причину.
Помни единственный ответ на единственный вопрос. Не смей забывать».
Когда он поднял голову, Джонатана Вейланда уже не было рядом. Джему было жаль, что он не поблагодарил ребенка за то, что тот помог ему вспомнить.
* * *
Раньше Изабель не доводилось бывать в Нью-йоркском пассажирском речном терминале.
И место ее не впечатлило. Здание напоминало стеклянно-металлическую змею, а они, вынужденные ждать, словно сидели в ее животе. Корабли напоминали стоящие на воде склады, когда Изабель невольно сравнивала их с кораблями Идриса, похожими на пиратские.
Они проснулись в кромешной тьме, сейчас же едва светало и вдобавок было кошмарно холодно. Алек кутался от дующего со стороны воды ветра в толстовку, а Макс капризничал, недовольный ранним подъемом. Хотя оба ее брата были довольно капризными, так что Изабель не знала, чего и ожидать.
Она заметила отца, спускавшегося по трапу, и мальчика рядом с ним. Рассвет ложился на воду тонкой золотистой полоской. Ветер пускал волны с гребешками по реке, играя с золотистыми локонами мальчика. Его спина была прямой и стройной, словно рапира.
Одет он был в темную облегающую одежду, напоминающую какую-то униформу. И он был весь в крови. Потому что принимал участие в сражении. А мама с папой до сих пор не позволяли им с Алеком сразиться ни с одним крошечным демоном!