Черногорцы, на которых мы так рассчитывали, тоже надежд наших не оправдали. Самозванец, что Петром Третьим себя называл, зарезан был подосланным турками убийцей, а после этого в черногорском народе раздоры и шатания начались, и таким образом турки верх взяли.
Я обо всём этом императрице доложил и получил от неё послание, в котором она также упрекала наших единоверцев за то, что они плохо подражали русскому примеру храбрости, мужества и твёрдости, и не захотели извлечь себя из-под ига турецкого порабощения, их собственным духом робости, неверности и обмана сохраняемого над ними. Меня она хвалила за благоразумность и прозорливость, проявленные в сохранении наших морских сил, так пригодившихся для разгрома турок.
- Что же, - сказал я Дунайке, - пора домой возвращаться. Константинополь мы, правда, не освободили, и турок в их степи не выгнали, однако в Средиземное море флоту нашему путь открыли, и армии нашей хорошую подмогу сделали. Авось, не осудят нас потомки!
- Поехали, Алехан, - отвечает он, - а то мне что-то совсем невмоготу: то ли лихорадку подцепил, то ли после взрыва "Евстафия" какое-то потрясение в теле произошло. А дома и стены лечат - пора в Россию возвращаться.
Сдал я эскадру Спиридову и вернулся в Петербург. Встретили меня торжественно, и императрица милостями своими меня осыпала: был я награждён орденом Святого Георгия первой степени, кроме того, Екатерина разрешила мне оставить на всю жизнь при себе кейзер-флаг и поднимать его на кораблях, а также поместить его в своем гербе, а к фамилии моей получил я право присоединить наименование Чесменского. Медаль выбили особую, на которой под портретом моим была сделана надпись: "Граф А. Г. Орлов - победитель и истребитель турецкого флота".
А когда мир с турками был заключён, получил я за Чесменскую битву четыре тысячи душ крестьян, шестьдесят тысяч рублей, серебряный сервиз и шпагу, украшенную бриллиантами. В заключение всего, был поставлен в Царском Селе обелиск из цельного уральского мрамора, а в семи верстах от Петербурга выстроена церковь, во имя Рождества Иоанна Крестителя, празднуемого в день истребления турецкого флота.
И про табакерку императрица не забыла: получил я оную с собственноручным благодарственным письмом её величества, в котором говорилось, что вот вам табакерка, графа Орлова достойная, а на ней изображён памятник, который о вашей славе и заслугах перед Отечеством свидетельствует... Затерялась впоследствии сия табакерка, - сокрушенно сказал граф, - когда по воле безумного Павла я должен был второпях Россию покинуть...
Фёдор тоже императрицей обласкан был: произведён в генерал-поручики, награждён орденом Святого Георгия второй степени - "за храбрость и мужество, показанные во время одержанной над турецким флотом победы", как в рескрипте было сказано, - и шпагой с бриллиантами. Однако здоровье его не поправилось, из-за чего должен был он в отставку выйти, получив при этом чин генерал-аншефа.
Тогда же прославленный наш пиит Михайло Херасков про Чесменский бой поэму сочинил, где о Фёдоре упомянуть не преминул:
Фёдор, красотой и младостью цветущий
И первый мужества примеры подающий,
С "Евстафием" летел в нептуновы поля.
Но ты, младой герой! Уйми своё стремленье,
Увеселение ты братиев твоих,
Жалей, Орлов, жалей
Цветущих дней своих.
Похищение самозванки
- Так-то, судари мои, - закончил свой рассказ граф, - так-то раньше сражались! Себя не жалели, одним только стремлением Отечеству послужить ведомые!
- Ромалы, - вскочила со своего места Ляля, - спойте песню величальную в честь графа Алексея Григорьевича! Все сюда идите - пусть весь хор наш цыганский графа Орлова восславит!
Цыгане обступили костёр и запели дружно и весело. Граф с большим удовольствием выслушал их и, когда они закончили, одарил каждого деньгами.
- Примите от меня, - говорил он, - за радость, которую мне, старику, доставили! На своём веку много я слышал хвалебных песен, даже гимны в мою честь слагали, но ваша песня лучше всех. Эх, Ляля, дружочек мой милый, вижу искренность твою - мог ли я на склоне лет моих на такое рассчитывать!..
- Примите и от меня благодарность, батюшка, - графиня Анна Алексеевна поцеловала его в щёку. - Счастье такого отца иметь.
Граф, однако, вдруг помрачнел.
- Шла бы ты в дом, Нинушка. Ночь холодная, - не приведи Бог, простудишься, - сказал он. - Умаялась за день, - пойди, отдохни.
- Я посижу ещё с вами, батюшка. Сон прошёл, что мне в доме делать? - возразила графиня, но он твёрдо повторил: - Ступай, Нинушка, - ляжешь, и сон опять придёт. А мы тихо будем сидеть, чтобы тебе не мешать.
- Ну, если вы приказываете... - сказала графиня, неохотно поднимаясь с места.
- Не приказываю, а прошу, - граф тоже встал и нежно поцеловал её в лоб. - Давай я тебя провожу...
Вернувшись через несколько минут, он сел у костра и некоторое время молчал.
- Вот ты меня славишь, - повернулся он затем к Ляле, - а послушаешь, что сейчас расскажу, так, может, славить перестанешь. Была у меня победа, которой гордиться нечего: с женщиной сражался...
- Вы, верно, о княжне Таракановой? - догадался Григорий Владимирович.
- Догадлив, племянник, - проворчал граф. - А ты, господин философ, слыхал про княжну Тараканову? - обратился он ко мне.
- Кое-что слышал, но жду вашего рассказа, если соблаговолите, - ответил я.
- Что же, если я взялся про жизнь мою рассказывать, так и про это расскажу... Два чёрных пятна есть на одеждах моих: одно - смерть императора Петра Фёдоровича, другое - похищение княжны Таракановой; хотя, как посмотреть... Впрочем, сами судите, а я ничего не утаю, - решительно произнёс граф. - Случилось это вскоре после войны с турками. Пока наша армия остатки их войск добивала, объявился у нас в тылу, в Оренбургских степях, ещё один самозваный Пётр Третий. Был это беглый донской казак Емелька Пугачёв; о нём долго говорить не буду, ныне его история хорошо известна, но что странно - выпускал он манифесты свои не только на русском, но и на немецком языке, и недурно написанные. Позже выяснилось, что сочинял их сын моего заклятого друга Шванвича, Михаил, о котором я уже говорил, но тогда императрице померещилось, что заговор сей был европейскими врагами затеян, чтобы с трона её свести.
Подозрения эти усилились, когда в Европе некая персона также принялась манифесты выпускать, в которых провозглашала себя "принцессой Владимирской", дочерью покойной императрицы Елизаветы Петровны и графа Алексея Разумовского. Сия "принцесса" Екатерину узурпаторшей называла и о своих правах на корону российскую предерзко заявляла. Императрица розыск провела, но никто в точности сказать не мог, была ли "принцесса Владимирская" истинной дочерью Елизаветы Петровны или прямой самозванкой.
С Пугачевым императрица кое-как справилась, бунт подавила, однако с "княжной Таракановой", как она сию особу прозвала, поскольку в роду Разумовского таковая фамилия водилась, справиться труднее было, ибо из России её не достать. Вот Екатерина и решила на меня эту задачу возложить; так всегда было - в самых трудных случаях не я искал, а меня искали, не я просил, а меня просили, - и теперь просительницей оказалась наша самодержавная императрица. Нужды нет, что место Григория при ней Потёмкин уже занял - без графа Орлова всё равно не могла она обойтись!
Приняла меня Екатерина в малом кабинете, где она обычно доклады выслушивала; я невольно подумал, что в личных её покоях теперь Потёмкин обретается.
- Как живётся-можется, граф Алексей Григорьевич? - спросила она полушутливо. - Завидую я вам иной раз: ни семьи, ни детей, семеро по лавкам не сидят.
- Вам тоже, ваше величество, семь ртов кормить не приходится, - в тон ей ответил я.
- Ах, граф, каши на всех хватило бы, но как говорят: "Кашу свари, да ещё и в рот положи"! Младшенький мой, коего ты восприемником был, ленив, учиться не желает, ни к чему расположения у него нет, а старший на мать волком смотрит, мечтает место моё занять, - пожалилась она. - С мужем мне вовсе житья не было, а ныне его тень меня преследует: то там, то сям самозванцы объявляются. А ныне кузиной самозваной я обзавелась: княжна Тараканова называет себя дочерью тётушки моей Елизаветы Петровны.
- Самозванцы и раньше появлялись, чего беспокоится? - сказал я. - С ними просто поступали: камень на шею, - и в воду!
- Но иногда самозванцы на трон усаживались, - возразила императрица, - к чему и княжна Тараканова превеликую охоту имеет. Ездит она по всей Европе, союзников себе ищет, грамотки прельстительные рассылает; не пора ли, граф, бродяжку сию под крепкий замок поместить?
- Прикажите, ваше величество, и вам её из-под земли достанут, - говорю.
- К вам я хотела обратиться, Алексей Григорьевич, но не с приказом, а с просьбой, - смотрит на меня императрица. - Кто лучше вас сделает?..
- В России много ловких людей, отчего же вы ко мне обращаетесь? - возражаю я.
- "Умного не обманешь, только себя потеряешь", - говорит императрица, - поэтому без утайки вам скажу: есть две причины, граф Алексей Григорьевич. Первая - с тех пор, как я с братом вашим Григорием рассталась, многие мои недоброжелатели решили, что на Орловых можно теперь в игре против меня карту поставить: как привели Орловы к власти Екатерину, так и другую особу приведут, коли Екатерина их обидела.
- Ваше величество!.. - возмутился я.
- Знаю, граф, знаю, что это пустые домыслы; вы и братья ваши мне верны, - она взяла меня под руку. - Однако неприятели мои думают, что вас на измену склонить можно, - и грех было бы таковым их просчётом не воспользоваться. "На ловца и зверь бежит"; сделайте вид, что вы против Екатерины пойти готовы, тогда бродяжка сама в ваши сети попадёт.
Вторая причина, отчего именно вам сию миссию выполнить надлежит, очевидна, - улыбается императрица. - Княжна Тараканова к мужчинам большую тягу имеет, в любовных интрижках она весьма замечена, - так уж перед таким кавалером, как вы, конечно, не устоит!
- Что же, мне с ней амуры крутить? - спрашиваю.
- Не такое это неприятное занятие, чтобы от него отказываться. Вы в браке не состоите, жены у вас нет, так что грех невелик, - отвечает она. - Как друга вас прошу: помогите избавиться от самозванки, а тем и Россию спасёте от великого вреда.
- Сделаю, ваше величество, - поклонился я ей.
- Ну и славно! "Красно поле пшеном, а беседа умом", - сказала она. - Выезжайте же, как можно скорее, в Италию, где сейчас княжна Тараканова проживает, и примите вновь командование над флотом, что с вашей лёгкой руки в сих краях прочно обосновался - пусть самозванка видит, что вы военной силой обладаете. А помощником вам будет Осип де Рибас, коего вы сами на русскую службу приняли, и он себя отменно показал не только в военном служении, но и в исполнении иных поручений. Де Рибас княжну Тараканову отыскал, и я ему напишу, чтобы он и далее вам помогал...
***
Я выехал без промедления. Эскадру нашу нашёл в Ливорно, чему поначалу был немало удивлён, поскольку от греков и турок это далеко было, однако встретивший меня де Рибас недоумение моё рассеял:
- Особа, которую вы ищите, в этой части Италии в последний раз замечена была, поэтому её царское величество императрица Екатерина приказала российскому флоту сюда прибыть.
По-русски он говорил плоховато, мне его приходилось часто переспрашивать, но смысл того, что он сказал, был такой. Самозванка начала игру по-крупному, на неё делают ставку сильные враги России, в числе коих не смирившиеся с разделом своей страны поляки, а также стоящие за их спиной французы, которые не хотят российского усиления в Европе. Однако эта игра сильно настораживает англичан, извечных соперников Франции, поэтому они относятся к самозванке с опаской и не прочь избавиться от неё: здешний английский консул Джон Дик ясно дал понять, что не будет препятствовать, если русские предпримут против "принцессы Владимирской" надлежащие меры.
- Спасибо, Осип Михайлович. Молод ты, а разумен; вижу, не зря тебя на русскую службу приняли, - похвалил я его.
- Россия стала для меня вторым домом, а я сделался верным подданным её царского величества императрицы Екатерины, - отвечает он.
- Коли так, сослужи ещё одну службу, - прошу я. - Кроме тебя, есть, поди, и другие верные подданные её величества среди местных людишек - так пусть они слух пустят, что прибывший к флоту граф Орлов у императрицы Екатерины в опале пребывает, вот-вот будет царицей отставлен, и оттого может против неё пойти.
- О, ваше сиятельство, я вас отлично понял! - хитро улыбается он...
Моя уловка удалась: вскоре получаю я личную депешу от "принцессы Владимирской". В сей депеше самозванка растравливает обиды, полученные Орловыми от императрицы, утешает меня, курит мне фимиам, а в конце пишет: "Долг, честь, слава - словом, всё обязывает Вас стать в ряды моих приверженцев". Неужели она впрямь подумала, что сможет вот так запросто графа Орлова заполучить? И смех, и грех...
Я положил себе не спешить, пусть плод созреет, а депешу княжны Таракановой в Петербург отослал. Ответ императрицы пришёл быстрее быстрого, а в нём говорилось, чтобы я "приманил" самозванку в такое месте, где можно было бы посадить её на наш корабль и отправить в Россию. Если же не удастся, требовать от властей выдачи сей твари - так и написано было: "сей твари". А если те откажутся, обстрелять город из пушек.
Это матушка-императрица лишку дала: без объявления войны обстрелять город другой державы?!.. Так даже с турками не поступают, на что уж они сами вероломны и коварны. А здесь Европа, где мы так долго с укоренившимся мнением о русских как о варварах и азиатах боролись и ныне его почти совсем опровергли. И что же, едва европейцы нас за равных признали, вновь их от России оттолкнуть, столь диким поступком ужаснув? Я хоть в дипломатии никогда особо не разбирался, но и дураку понятно, что таковое наше деяние ни у кого одобрения не вызовет - напротив, осудят нас повсеместно.
Нет, ваше царское величество, тут надо действовать тоньше и хитрее, чтобы комар носу не подточил, а от нахрапа один вред будет. Понятно, что вам не терпится самозванку схватить, но если уж вы графу Орлову доверились, так доверяйте до конца; не сомневайтесь, о чём мы с вами говорили, он выполнит...
Рассудив так, я решил никоим образом не торопиться, а ждать, сколько потребуется. На охоте без этого нельзя - охотнику удача через ожидание приходит... И зажил я беспечной жизнью: гуляю, пью, веселюсь, на изумление итальянцам песенников, балалаечников, гудошников и ложкарей из России выписал, да медведей дрессированных - вот пошла потеха! Около моего "палаццо", дворца по-ихнему, денно и нощно толпа стояла - надивиться не могли; "Граф Орлов! Граф Орлов! - кричат. - Великий русский синьор!". Чтобы ещё более их поразить, велел я быка привести, и одним махом саблей ему голову отсёк; тут они ещё более завопили: "О, русский Геркулес! Браво, граф Орлов!".
Между тем, иногда я как бы в уныние впадал и бормотал вслух: "Ах, матушка-императрица, не ценишь ты своего слугу, который для тебя столь многое сделал! Ничего, Орловы себя ещё покажут..."
***
Долго ли, коротко ли, приходит от самозванки второе письмо, с приглашением посетить её в городе Пиза, а этот от Ливорно рукой подать. Стало быть, созрел плод, пора срывать... Надел я парадный мундир и во главе пышного кортежа поехал в Пизу. Итальянцы вдоль всей дороги выстроились и бурными приветствиями меня встречали; полюбился им граф Орлов!..