Ещё один принципиальный момент, связанный с рецепцией иностранного права монголами, заключался в том, что заимствованные нормы права имели известные ограничения по действию: они чаще всего использовались для регулирования отношений именно с иностранными государствами и покорёнными народами. Наверное, один из немногих примеров (и единственный, известный нам), когда заимствованные нормы были распространены на всё население монгольского государства – это рассмотренный в начале статьи пример с налогами и сборами, позаимствованными ханами Золотой Орды из европейского правового опыта. Изначально эти нормы касались именно иностранных торговцев (примечательно, что весовой сбор взимался в Золотой Орде, даже если обе стороны в сделке были иностранцами!), однако в дальнейшем их действие было распространено и на всё население государства, включая кочевые племена. Это подтверждается, в частности, тарханными ярлыками ханов Тимур-Кутлуга (1398 г.) и Улуг-Мухаммада (1420 г.), согласно которым пожалованные лица (тарханы) освобождались от уплаты различных видов налогов, включая и вышеперечисленные торговые и дорожные. Таким образом, рецепция иностранного права, изначально произведённая в целях более эффективного взаимодействия на международном уровне, была сочтена полезной и для регулирования правоотношений внутри страны.
Как правило же, на кочевое монгольское и тюркское население заимствованные нормы не распространялись. Кочевники жили по своим обычаям, которые признавались монгольскими монархами, не считавшими нужным приводить их в соответствие с общеимперским правом. Даже налоговые отношения регулировались разными нормами: одни виды налогов взимались с кочевого населения, другие – с оседлого. Вероятно, именно поэтому при распаде империй (Юань, Золотая Орда и др.) вновь возникшие кочевые государства (монгольские, казахские, узбекские) сумели безболезненно вернуться к прежнему обычному праву кочевых племён, отказавшись не только от заимствованных норм иностранного права, но и от «имперского» законодательства в целом, включая Великую Ясу Чингис-хана и установления его преемников, которые оказались не востребованы в небольших национальных государствах, каковым стала, например, Монголия после падения империи Юань.
Отметим, что Монгольская империя была не единственным государством, где право для кочевого и оседлого населения было различным и сосуществовало как бы параллельно. Такая ситуация была характерна и для большинства государств имперского типа со смешанным укладом или с различными культурами. Например, в империи Ляо (X–XII вв.) существовала даже дуальная система органов управления – для взаимодействия с кочевым или оседлым населением. Сами киданьские императоры Ляо прекрасно осознавали, что такая политика способствует разъединению их подданных, но не менее чётко понимали, что различные традиции, типы хозяйствования, культурные, правовые и государственные ценности населения не позволят выработать систему правового регулирования, одинаково универсальную для всех. Соответственно, и право предыдущей династии Тан было заимствовано киданями весьма осторожно и в ограниченном количестве.
Наконец, ещё одним важным принципом, учитываемым монгольскими правителями при рецепции права являлась целесообразность заимствования. Как мы имели возможность убедиться, рецепция иностранного права производилась только при наличии определённых условий и для решения конкретных задач. В случае необходимости могло быть заимствовано даже право покорённых народов – при создании соответствующей «правовой фикции». Когда же необходимости не было, то даже если монгольские государства находились в постоянном контакте с другими странами, то заимствования не производились. Например, никакие элементы древнерусского права не были инкорпорированы в систему права Золотой Орды, несмотря на её тесные связи с русскими княжествами. Несомненно, если бы ордынские законодатели нашли в русском праве нормы, заслуживающие внимания и использования в своей практике, они бы сумели осуществить их рецепцию, создав очередную «правовую фикцию». Но дело в том, что «православная Русь XIII в., в отличие от мусульманского мира, не могла дать Орде того, чем она сама не обладала – опыта и традиции государственного строительства, технологии управления государством». Это утверждение подтверждается многочисленными примерами обратного заимствования – ордынских государственных и правовых традиций русскими княжествами.
Заимствования иностранного права были актуальны для монгольских правителей, когда их государство представляло собой империю – обширное образование с многонациональным и многокультурным населением и широкими международными связями. Именно поэтому мы и ограничиваем рассмотрение проблемы рецепции иностранного права в монгольских государствах рамками XIII–XV вв.: именно в это время и Монгольская империя, и выделившиеся из неё государства (Золотая Орда, Государство Ильханов, Чагатайский улус и Государство Тимуридов) представляли собой государства имперского типа. К XVI в. большинство этих государств пали или превратились в государства национального типа с единым населением и единой традицией хозяйственной деятельности и государственного устройства. Так, одни из этих государств пошли по пути исламского или буддийского развития. Другие вернулись к древним кочевым обычаям, превратившись из государств в чифдомы («вождества»).
Всё вышесказанное позволяет сделать следующие выводы о рецепции иностранного права в монгольском «имперском» праве.
Во-первых, заимствования производились из права народов, не находившихся в подданстве или в вассальной зависимости у монгольских ханов. В тех же случаях, когда рецепция осуществлялась из права подданных, это заимствование оформлялось с помощью разного рода правовых фикций, которые скрывали или изменяли характер прямых заимствований от покорённых народов.
Во-вторых, заимствования производились исключительно для регулирования отношений с покорёнными народами или иностранными государствами. Монгольские законодатели не пытались с их помощью изменять основы права кочевых тюрко-монгольского населения.
Глава II
«Чингизово право» как монополия на верховную власть: права и проблемы
Рассматривая в настоящем исследовании «чингизово право» как особую правовую систему тюрко-монгольских государств, мы не должны игнорировать характеристику статуса самого правящего рода Чингизидов, выражавшегося в совокупности прав, прерогатив и привилегий. И, конечно же, базовым принципом «чингизова права» в таком понимании являлось закрепление исключительного права потомков Чингис-хана на верховную власть и ханский титул на всём пространстве бывшей Монгольской империи. В настоящей главе мы намерены рассмотреть, как это право действовало на практике, какие проблемы возникали в связи с его реализацией, а также – каким образом задействовали его в своих интересах те претенденты на власть, которые не имели прямого отношения к роду Чингизидов.
§ 1. Принадлежность к «золотому роду» как основание права на власть во всех чингизидских улусах (на примере рода Угедэя)
Одна из особенностей перехода власти в монгольских государствах XIII–XVI вв., наиболее чётко сформулированная Т. И. Султановым на основе анализа многочисленных источников по истории государств Чингизидов, – это формальное право любого потомка Чингис-хана по прямой мужской линии претендовать на трон любого из государств Чингизидов независимо оттого, к какой ветви рода он принадлежал. Одним из наиболее ярких проявлений действия этого принципа на практике является возведение на троны различных государств Чингизидов представителей одной и той же ветви – потомков Угедэя, третьего сына Чингис-хана, формально и фактически не имевших никакого отношения к этим государствам.
Судьба этой ветви Чингизидов оказалась довольно трагичной по сравнению с ветвями других потомков Чингис-хана. Несмотря на то что Угедэй стал преемником своего отца на ханском троне и род его в течение более двух десятилетий сохранял власть в Монгольской империи (а затем ещё в течение полувека претендовал на трон хагана), Угедэиды уже в середине XIII в. были формально лишены права занимать трон хагана Монгольской империи и в начале XIV в. лишились своего самостоятельного улуса. А к середине XV в. их род окончательно пресёкся – тогда как другие ветви Чингизидов продолжали находиться у власти даже в конце XVII – сер. XIX в.
Тем не менее именно Угедэиды оказались наиболее «востребованы» в качестве кандидатов на трон в различных государствах Чингизидов в Смутные времена. Их воцарение, по нашему мнению, являлось своего рода компромиссом, способным примирить представителей более легитимных и более влиятельных ветвей Чингизидов и установить в раздираемом смутой государстве какое-то подобие прежнего порядка с соблюдением паритета противоборствующих кланов. Представляется интересным проанализировать примеры их восхождения на трон и выяснить причины выбора в качестве ханов представителей именно этого рода.
1. Первый пример относится ещё к 1250-м гг. и, собственно, не привёл к возведению на трон потомка Угедэя – речь идёт о статусе царевича Хайду, внука Угедэя, при хане Мунке. Ещё в 1908 г. Э. Шаванн опубликовал монгольскую грамоту китайского письма, датированную 1257 г. Её адресант гласил: «Предвечного Бога силою / Монке великого хана благоденствием / Хайду наследного принца (тай-цзы) указ». Вероятно, не следует понимать титул «тай-цзы» таким образом, что Хайду являлся единственным официальным наследником: этим титулом в рассматриваемый период обладали владетельные Чингизиды, имевшие некоторый приоритет в наследовании верховной власти в Монгольской империи. Несомненно, Хайду был не единственным «тай-цзы» среди Чингизидов, но тот факт, что он, потомок Угедэя, обладал этим титулом, говорит о многом – учитывая, что большинство Угедэидов в этот период были либо сосланы в дальние провинции или действующую армию, либо казнены.
На наш взгляд, этот документ свидетельствует о своего рода компромиссной политике Мунке, который, с одной стороны, пришёл к власти в противовес Угедэидам и даже вскоре после воцарения обрушил на этот род репрессии, но, с другой, вынужден был пойти на мировую с этим всё ещё влиятельным родом и признать его представителя своим потенциальным наследником. Интересно отметить, что наследный принц был сыном Кашина, сына Угедэя, т. е. относился не к роду Гуюка или Ширэмуна, а к той ветви потомков Угедэя, которые не занимали трон, и, следовательно, Хайду должен был быть благодарен хану за своё возвышение, поскольку формально не имел на него никаких оснований. Ближе к концу правления Мунке, тем не менее, Хайду был лишён статуса «тай-цзы» и сослан в Тарбагатай (по мнению исследователей, за заговор против хана). Но вполне вероятно и другое объяснение: Мунке, чьи позиции существенно укрепились, уже не чувствовал необходимости идти на компромисс с ветвью Угедэидов, официально отрешённой от власти.
Тем не менее надо полагать, что именно статус наследника трона (хотя и отнятый позднее) позволил Хайду в дальнейшем претендовать не только на самостоятельный улус, но и на трон великого хана, за который он не без успеха боролся с Хубилаем, братом Мунке, в 1271–1301 гг. Впрочем, этот этап его биографии нами в рамках данного исследования не рассматривается.
Таким образом, Хайду в статусе наследного принца можно считать первой компромиссной фигурой из рода Угедэидов – хотя трона в результате данного «компромисса» он и не занял.
2. Следующий пример относится уже к истории государства Чагатаидов, в котором в 740 г. по х. (1339 г.) к власти приходит Али-султан б. Урук-Тимур (или Исан-Тимур) б. Йайа б. Кадан б. Угедэй. Он управлял северо-восточной частью Чагатаева улуса и чеканил монеты в Отраре и Алмалыке вплоть до 742 г. по х. (1342 г.). Источники донесли до нас не так уж много информации об Али-султане, тем не менее сохранились весьма интересные подробности, связанные с его деятельностью.
Так, например, Хондемир сообщает следующее: «В это время Али-султан, который происходил от Огодай-каана, восстал, захватил власть в Улусе Чагатая и упразднил пакт (ахд-наме) Кабул-хана и Качулай-багатура, который был украшен ал-тамгой Нумьен (читай: Туменен) – хана и подписан Чингис-ханом и Карачар-нойоном. После этого Али-султан какое-то время правил, а потом был убит, подобно своим предшественникам».
Другое важное сообщение принадлежит итальянскому миссионеру середины XIV в. Д. Мариньоли, который при описании событий 1339–1340 гг. сообщает: «А когда миновала зима, мы, изрядно откормленные и одетые, с множеством отменных подарков, получив от императора лошадей и деньги на возмещение дорожных издержек, прибыли в Армалек [Алмалык], что в Срединной Империи. Здесь мы построили церковь, купили участок земли, вырыли колодец, справили мессы и многих окрестили, проповедуя невозбранно и открыто, невзирая на то, что за год до этого епископ и шесть братьев приняли во имя Христа мученическую кончину [в Алмалыке]. То были: брат Рикардус, епископ, бургундец родом, брат Франческо из Алессандрии, брат Пасхалий, испанец (а был он пророком, и виделись ему разверстые небеса, и предсказал он своё и своих спутников мученичество, и гибель от потопа татар Сарая, и разорение Армалека, и смерть императора спустя три года после их мученической кончины), брат Лоренцо из Анконы, брат Пётр, один индийский брат, их драгоман, и Гилоттус, купец». Несомненно, речь идёт именно о деяниях Али-султана, который приказал разрушить католический храм в Алмалыке, а затем, три года спустя, был убит.
На основании приведённых сообщений возникает предположение, что Али-султан оказался компромиссной фигурой не в результате соглашения с самими потомками Угедэя (как это было с Хайду при Мунке), а своеобразным «нейтральным» кандидатом в условиях соперничества за трон представителей разный ветвей рода Чагатая. Надо полагать, что силы, возведшие его на трон, рассчитывали, что его воцарение сумеет примирить противоборствующие группировки и установить мир в стране. Кто именно стоял за Али-султаном, источники не сообщают. Возможно, что он опирался, во-первых, на мусульманское духовенство, что подтверждается его отношением христианам-католикам. Во-вторых, его опорой могли также стать и влиятельные сановники или племенные предводители не монгольского, а местного, тюркского, происхождения. На это указывает упразднение «пакта» между Кабул-ханом и Качулай-багатуром, который давал юридическое основание представителям монгольской знати претендовать на ведущую роль в государственном управлении, командовании войсками и другие привилегии. Кроме того, Али-султан поощрял браки монголов с представителями местного населения, что также подтверждает наше предположение о его близости с местной знатью.
Очевидно, поддержка была довольно сильной, поскольку позволила Али-султану сохранять власть в течение трёх лет. Тем не менее в 742 г. по х. (1342 г.) он был убит – причём именно потому, что принадлежал к роду Угедэя и воспринимался Чагатаидами как узурпатор власти в их родном улусе. В связи с этим следует отметить, что Али-султан всячески подчёркивал свою принадлежность к роду Угедэидов – на это указывают чеканенные им монеты с тамгой, являющейся разновидностью тамги Дома Угедэя. Поэтому не приходится удивляться, что в конце концов сторонники более «легитимной» ветви Чингизидов – потомки Чагатая в лице Мухаммад-Пулада б. Мухаммада сумели одержать над ним победу и на короткое время вновь объединить Чагатаев улус под своей властью.