Еще одна традиция, сохранившаяся до наших дней, начатая владыкой Михаилом – особенное отношение к певческой культуре, одной из основ православного богослужения. Музыкальный от природы, получивший образование в Ленинградской консерватории по оркестровому отделению и по классу фортепиано, любивший церковные песнопения и сам писавший музыку к ним, владыка Михаил очень ответственно отнесся к тому, насколько музыкально грамотными будут выходить из духовных школ будущие православные пастыри. По распоряжению ректора в классы были поставлены фортепиано, чтобы студенты могли совершенствовать свой музыкальный слух, столь необходимый в приходской практике.
Благодаря этим нововведениям традиция была не искажена, но получила новый стимул к развитию. Впоследствии, когда владыка Михаил стал епархиальным архиереем и профессором духовной академии, обе эти традиции продолжали по-своему жить. Музыка продолжала звучать в академии. Когда архиепископ Михаил приезжал читать очередной курс лекций, в перерывах он обязательно садился к роялю. Во вверенных ему епархиях – Астраханской, а потом Вологодской – владыка стремился всеми силами распространять евангельское просвещение как среди вверенного ему духовенства, так и среди верующих. В его епархиях всегда можно было найти издания Библии, а духовенству он рассылал русские переводы тех евангельских фрагментов, которые звучат во время богослужений и треб. Эта была практически единственная форма миссионерства, доступная в годы советского безбожия, и владыка стремился ее максимально реализовать.
Однако традиция богообщения обязательно предполагает у человека привычку к богословствованию. Владыка Михаил обладал этой привычкой в полной мере. Для него было совершенно органично рассуждать о Боге практически в любом контексте, поскольку владыка всегда имел в виду Его присутствие в своей жизни. В наиболее полной степени это проявилось в тот период, когда в удаленной от научных центров Астраханской епархии вынуждена была прерваться академически-строгая богословская работа владыки над магистерской диссертацией. Тогда по совету митрополита Никодима он решил предложить в качестве магистерской диссертации упорядоченные рассуждения о деле спасения человека. Этот вопрос был для владыки жизненно важным, он постоянно говорил об этом, и постоянные раздумья, когда-то в детстве получившие богатую подпитку при чтении трудов святителя Иоанна Златоуста, он старался по возможности всегда переносить на бумагу.
Совершенная искренность в сочетании с привычкой к академической мысли была отличительной чертой богословствования архиепископа Михаила. Свои мысли о спасении он не собирался выносить на всеобщее обсуждение, тем более что имел на этом поприще замечательного предшественника – Святейшего Патриарха Сергия (Страгородского), который в бытность начальником русской духовной миссии в Афинах защитил на эту тему магистерскую диссертацию, которая известна и поныне всем, кто изучает православное богословие. Однако именно глубокая личная обеспокоенность владыки Михаила и интерес к этой теме, стройная систематичность мышления как результат занятия иностранными языками и техникой, знание им святоотеческой литературы вынудили митрополита Никодима настоять на том, чтобы именно эта работа была завершена в виде магистерской диссертации. Работа была по достоинству оценена рецензентами, а недавно была опубликована, чтобы церковный читатель также смог соприкоснуться с живым и стройным богословским опытом ХХ века.
Но актуальность богословского наследия архиепископа Михаила не исчерпывается только искренностью его церковного опыта. Оно ценно и как очень внятное православное свидетельство исповедания веры. Мысль владыки Михаила всегда столь отчетлива, что она не только создала ему славу замечательного проповедника, но и педагога, особенно ценного для делающих в церкви свои первые шаги. Это качество архипастыря оказалось всеобъемлюще востребовано в 1990-е годы, когда только пошатнувшееся здоровье создавало некоторые препятствия для частой и успешной проповеди. Тогда владыка много выступал по радио и на различных встречах, читал лекции в школах и вузах, катехизаторских курсах и церковно-приходских собраниях, выступал с амвонов петербургских храмов. И всегда вокруг него собиралось много благодарных слушателей, благодарных потому, что его слово о Господе всегда было живым и внятным, наполненным искренностью и личным глубоким духовным опытом. Это тоже было миссионерством, миссионерством, неразрывно соединенным с опытом богопознания.
Как ни странно, православное богословие как свидетельство нашло себе в советские богоборческие годы неожиданное применение. По инициативе митрополита Никодима тогда началась традиция богословских собеседований представителей Русской Православной Церкви и инославных церквей, среди которых ведущую роль играли евангелическо-лютеранские и католическая церкви Финляндии и обеих Германий. Архиепископ Михаил оказался задействован в этом важном церковном деле с того момента, как стал ректором академии. Его вклад в развитие богословского диалога чрезвычайно велик, недаром среди делегатов Русской Православной Церкви иностранные богословы выделяли архиепископа Михаила как одного из наиболее глубоко мыслящих. Однако сам владыка Михаил видел в этих собеседованиях совсем иное, нежели лидеры экуменических движений Европы и Америки. Для владыки было важно так выразить православные богословские представления, чтобы они оказались исчерпывающе понятны для инославной стороны, чтобы не нашлось аргументации, которой можно было бы оспорить православную точку зрения. И это отмечали богословы противоположной стороны: при всем исключительно тонком умении вести богословскую дискуссию, владыка Михаил последовательно отстаивал православную позицию, оттачивая ее формулировки до того, пока лютеранские или католические богословы не бывали вынуждены признать ее единственно верной. Конечно, такой замечательный исход бывал далеко не всегда, но окончательное формулирование выводов богословских собеседований часто было невозможно без участия архиепископа Михаила. Православное свидетельство в годы безбожия нашло себе неожиданных благодарных слушателей.
Около полувека архиепископ Михаил был связан с нашей духовной академией. Став преподавателем в далеком 1963 и уйдя на покой в 1999 году, он не оставил ее без своего присутствия до сих пор. Сегодня, когда мы празднуем столетие со дня его рождения, мы должны признать, что посеянные им семена всходят и обещают дать богатый плод. Многое из того, что сделал владыка Михаил для родной ему духовной школы, продолжает жить или, найдя отклик в современности, стало вновь актуально и востребовано. Мы принимаем от него своеобразную эстафету, которую уместнее назвать дальнейшей передачей церковной традиции. Например, сочетание светской учености и церковного делания стало в наши дни не столько пожеланием, сколько требованием времени. Соответствовавший этому критерию архиепископ Михаил заметно опередил свое время. Магистерская диссертация владыки, если оценивать ее в соответствии с применяемыми сегодня требованиями к научным работам, вполне им отвечает, что также делает архиепископа Михаила нашим современником.
Сегодня в работе конференции многие из затронутых в этом докладе тем получат дальнейшее развитие. Важно подчеркнуть, что значение личности архиепископа Михаила (Мудьюгина) в ближайшем будущем получит достойную оценку и позволит извлечь полезный урок из недавней истории, в которую оказалась вплетена судьба замечательного архипастыря.
Архиепископ Михаил как епархиальный архиерей (воспоминания бывшего клирика Вологодской епархии)
Протоиерей Николай Балашов, зам. председателя ОВЦС
Меня просили рассказать о владыке Михаиле как епархиальном архиерее. Не уверен, что для этого избран лучший докладчик. Я могу рассказать только о последних годах служения владыки в качестве епархиального архиерея. К сожалению, только четыре года прослужил я под его началом, с момента рукоположения в Вологодском кафедральном соборе Рождества Богородицы в 1989 году до 1993 года, когда владыка Михаил ушел на покой.
Владыка Михаил был незаурядной смелости архиерей, который очень твердо и, вместе с тем, с необходимой изобретательностью и гибкостью отстаивал интересы Русской Церкви, ее достоинство против всех на нее недружественных посягательств. Как отметил Святейший Патриарх Кирилл в своем приветствии, за время управления епархией владыкой Михаилом не был закрыт ни один храм, несмотря на все давление и все усилия, к этому предпринимавшиеся.
Конечно, я знал владыку в то время, когда такого давления уже не было, когда храмы, наоборот, начали бурно открываться. Мое появление в Вологодской епархии совпало по времени с ростом количества приходов, которое за последние годы правления владыки увеличилось втрое – с 17-ти до 48-ми к тому моменту, когда он кафедру оставлял.
А вот в Астраханской епархии владыке приходилось проявлять и необыкновенное мужество, и изобретательность в планах действий, направленных на сохранение храмов, которым угрожало закрытие.
Владыка Михаил был смелым архиереем и в том отношении, что он рукополагал не раз в священный сан и принимал в клир своей епархии людей неудобных с точки зрения атеистических властей того времени. С этим для него были связаны дополнительные испытания и переживания, но он на них шел.
При этом владыка никогда не занимался ненужной бравадой, он отнюдь не был человеком, который упивался собственной смелостью. Он с большой скорбью воспринимал, когда из-за необдуманных действий некоторых не по разуму верующих и клириков интересы Церкви терпели урон.
Средства для достижения целей владыка Михаил избирал разнообразные. Помню его с особенным, грустным и, вместе с тем, очень решительным выражением лица, когда он направляется к уполномоченному Совета по делам религии по Вологодской области, в «штатском» костюме с галстуком (как в то время полагалось при явке к государственному чиновнику) и с шахматной доской под мышкой. Такие спортивные состязания нередко заканчивались в результате тем, что уполномоченный соглашался, по крайней мере, смотреть сквозь пальцы на принимаемые решения, которые были в интересах Церкви, но не воспринимались советским государством как соответствующие его целям и задачам. Как уж владыка этого достигал – демонстрацией ли интеллектуальной мощи человека Церкви, или, наоборот, искусством играть в поддавки, – мне это доподлинно не известно.
В известном отчете заместителя председателя Совета по делам религий при Совете Министров СССР В. Фурова в ЦК КПСС, написанном в 1976 году, архиепископ Михаил был отнесен к немногочисленной в этом документе категории нелояльных архиереев, которые всячески изыскивают пути, как обойти законодательство о культах. В одном из отчетов уполномоченного Совета по Астраханской области говорится: епископ Михаил дошел до такого немыслимого вольнодумства, что высказывал даже мысли, будто следовало бы изменить Конституцию и предоставить Церкви, наравне с другими общественными организациями, право выдвижения кандидатов в депутаты.
Владыка Михаил был архиерей до мозга костей, с очень высоким представлением о достоинстве архиерейского сана.
На одном из популярных интернет-сайтов я вчера прочел опубликованную к столетию владыки статью под заголовком «Епископ-интеллигент». Я думаю, по формации владыка был, скорее, не столько русский интеллигент, сколько русский барин. Он был настоящий князь Церкви, военачальник воинства Христова. Причем он был таким в любом обличии. Ему не мешала заплатанная ряса, и в поношенном пиджаке с галстуком он выглядел так же величественно, как и в богослужебном облачении.
Владыка Михаил властно управлял епархией. В этом отношении его распоряжения могли быть для кого-то из клира и печальными, болезненными, тяжелыми даже. Но он всегда исходил из интересов Церкви. И всегда стремился обосновать принимаемые им решения. Редкий указ о назначениях и перемещениях по епархии был лишен «обосновательной» части, – даже тогда, когда причины перевода клириков были неудобь сказуемыми в официальном документе. Например, один диакон имел склонность первые годы на новом приходе жить трезво, а потом как-то оставлять этот обычай… Владыка его периодически переводил, а в соответствующем указе писал: «С целью обогащения опытом церковного служения в разнообразных условиях диакон имярек переводится из города N в город M».
Владыка вообще любил свои действия обосновывать словом Божиим. Когда принимаемые им решения прямо вытекали из Священного Писания, это доставляло ему особое удовлетворение. Тогда соответствующие формулировки непременно попадали и в указы, которые он писал или диктовал лично сам, как и многочисленные циркулярные послания духовенству епархии.
Владыка, поскольку сам был в свое время семейным человеком, хорошо понимал людей семейных, относился с большим вниманием к женам духовенства своей епархии, всегда приглашал их на все официальные – пасхальные и прочие – приемы. Владыка имел добрый обычай: в день рукоположения ставленника он непременно приглашал его с супругой к себе домой на обед. Считая очень важными для священнослужителя гармонические отношения в семье и помня о том, что многие из ставленников – это люди, сравнительно недавно вступившие в брак, владыка был категорически против обычая непрерывного служения Божественной литургии новорукоположенным священником в течение сорока дней после его рукоположения. Владыка объяснял, что, по его опыту, такая практика неполезна для мирных и гармоничных отношений в семье молодого пастыря. Это был мудрый подход.
У владыки было особенное понимание своего архиерейского положения, которое я хотел бы проиллюстрировать одним примером. Я впервые приехал в Вологду в 1988 году. Вечером мне назначено было придти к владыке домой. Он спросил у меня: «Вы что-то успели посмотреть в нашем городе за это время?» Я ответил, что да, конечно, был и в музее, и в соборе Софийском, и что там фрески замечательные. Владыка вдруг мне сухо говорит: «Не знаю, не видал». Меня ответ поразил. Владыка был человек очень культурный, и трудно было представить себе, чтобы он столько лет прожил в Вологде и не видел фресок Софийского собора. Я сказал: «Владыка, да неужели Вы там не были?» Он еще более сухо мне ответил: «А как, по Вашему мнению, я туда должен придти? Как турист? Я архиерей, и это мой кафедральный собор. Даже если с их точки зрения это музей. Я туда войду тогда, когда меня там будут встречать с дикирием и трикирием, и петь “Исполла эти, дэспота!”» Я подумал тогда, что едва ли владыка когда-нибудь побывает в этом соборе. Однако прошло пять лет, и одно из последних своих богослужений в пределах оставляемой им Вологодской епархии, пасхальную вечерню, владыка совершил как раз в Софийском соборе. То было первое богослужение в этом храме, который теперь снова является кафедрой вологодских архиереев.
При этом ярко выраженном представлении о достоинстве архиерейского сана, владыка не избегал даже публично попросить прощения, если чувствовал, что был неправ. Один молодой клирик, недавно рукоположенный в священный сан, получил от владыки частное послание, в котором был воспроизведен поступивший на него донос. Это были еще советские годы. Письмо завершалось требованием архиерея изменить поведение, чтобы не нанести ущерба Церкви. Юный пастырь написал своему архиерею недопустимо дерзкое письмо, в котором сообщал, что находит в его образе действий расхождение с каноническим правом и даже словом Божиим, которое повелевает обвинения на пресвитера не иначе принимать, как при двух или трех свидетелях (1 Тим. 5, 19). Колени у священника дрожали, когда его вызвали через некоторое время на архиерейское богослужение в кафедральном соборе. Там архиерей публично сказал ему: «Спасибо Вам за Ваше письмо. Что в нем написано – правда». А потом нашел способ разъяснить ему, что хотел его предостеречь от ошибок, которые могли ему грозить многими неприятностями.
Владыка Михаил был архиереем-бессребренником. Он по прибытии в Вологодскую епархию, при первом же посещении им прихода, объявил, что никаких конвертиков впредь не будет. Я лично помню, как при посещении владыкой сельского прихода, где я тогда служил, он мне очень серьезно и решительно сказал: «Никаких приношений, никаких конвертов никому не полагается! Если узнаю, буду наказывать». Потом он задумался и сказал: «Кроме одного исключения. Поскольку мой водитель не вполне сможет воспользоваться вашим гостеприимством, бутылку водки положите ему в багажник». Потом еще задумался и добавил: «Я бы взял у вас кулек пирожков – вкусные!»