Наконец, послышался отдаленный звук мотора. Из-за густых деревьев, закрывающих перекресток, вывернул грузовик; грузно раскачиваясь на выбоинах и громыхая, он приближался. Под его колесами взрывалась тяжелая пыль, не поднимаясь вверх, она догоняла грузовик и, как серый дым, расстилалась по земле. Грузовик проехал мимо Насти, остановился, попятился задом к сараю и затормозил. Ковшеобразный кузов начал вставать на дыбы. Как живой, он поднимался все выше. Черный поток дробленого угля, отблескивающего глянцем и серебром, с шелестящим треском хлынул на землю. Машина резко дернулась и резко стала – из кузова жиденько скатились оставшиеся угольки.
Кучерявый выскочил из кабины как ужаленный и остановился перед Настей. Девушка сияла. Она была такая хорошенькая, что он с первого мгновения залюбовался ей и, растерявшись, сморозил что-то несообразное:
– С вас двести тридцать рублей. – На лице его появилось выражение, которого Настя не поняла.
– Привет, – выдохнула она приглушенным голосом.
– Привет, – сипло произнес он.
– Удивительно, вчера ты говорил, что привезешь уголь бесплатно, – посмотрев на него со свойственной ей ироничностью, сказала Настя.
– Я и хотел бесплатно, но побоялся, что ты обидишься.
Настя улыбнулась.
– Что с тобой?
– Сам не знаю. С той минуты, как увидел тебя, я сам не свой. Сперва не мог понять, в чем дело, и вдруг до меня дошло. Так что вот. Я люблю тебя. Знаю, что ты скажешь, – продолжал он. – Ты скажешь, что замужем. Знаю, я видел вчера твоего мужа. Я хотел вызвать тебя, заглянул в окно и увидел вас обоих, вы сидели на диване. Я ведь, правда, не поверил, что ты замужем, и мне было легко. А теперь не знаю…
Именно эти слова хотела услышать Настя. И когда дрожала из-за боязни, что он постучит в окно, и когда провожала мужа на работу, и когда, словно козочка, подпрыгивала на поляне перед домом, ожидая почти незнакомого человека с намерением обнажить ему свои страстные чувства. И сейчас она была готова к этому. Лишь в самом потаенном уголке ее души оставалась преграда, не позволяющая решиться. Она понимала, вряд ли можно доверять человеку, которого видела всего один раз. Более того, она замужняя, значит надо закрыть глаза и пере– шагнуть через стыд и позор. Настя еще уговаривала себя быть разумной. Но он ее любит, ей ничего больше не надо, ей надо быть только любимой. По ее лицу пробежала тень неуверенности и отчаянности одновременно.
– Да мы едва знакомы! – начала девушка. Ее голос захлебывался от сердечной искренности. Прежде Настя никогда не подбирала слова для выражения своих мыслей. А теперь она запнулась, потому что не знала, что сказать. – Меня муж убьет, если узнает… размажет по стенке, – наконец промолвила она и откровенно призналась: – Я тоже не знаю, как быть, потому что я тоже…
Они готовы были броситься в объятья друг другу, только покоряясь условности, не позволяющей этого малознакомым людям, никак не решались.
– Ты мне так и не сказала, как тебя зовут, – произнес он.
– Настей, – сказала она и улыбнулась. – Вот, видишь, в любви признались, а имени друг друга не знаем.
– А меня зовут Вадимом.
– Вадим – значит, Вадик. Ни за что не угадала бы.
– Настенька, давай поженимся с тобой, и побыстрее.
– Прямо сейчас, что ли? – рассмеялась Настя. Это «Настенька» пронзило ее сердце. Так ее звали только мать с отцом и больше никто.
– А ты меня не будешь обижать? Мой муж постоянно обижает… Я не послушалась родителей и выскочила за него замуж. А теперь я его не люблю. Вот и все.
– Нет, Настенька, я тебя буду на руках носить, буду твои маленькие пальчики целовать. Я буду вкалывать день и ночь, чтоб покупать тебе самые красивые платья, а по выходным буду приносить тебе мороженое и шоколадки. Поженимся?
– Ну, кто ж устоит перед таким женихом, – развеселилась Настя. – Конечно, поженимся. – Помолчала и добавила: – Я, наверное, неправильно выразилась. Я хотела сказать… я хотела сказать тебе вот что, только это ужасно глупо звучит. Я тебя люблю, но замуж за тебя не могу пойти. Как это ты себе представляешь, при живом муже выйти замуж?
– Вы разведитесь с ним.
– Все не так просто, как это кажется, мой милый. Ты не знаешь моего мужа. Если я только заикнусь о разводе, он при– кончит меня, не моргнув глазом. Он у меня такой.
– Тогда я увезу тебя к себе, так он тебе ничего не сделает. Пусть только попробует. А потом вы с ним разведетесь.
– Ну, и кто я, по-твоему, после этого буду? Что скажут обо мне люди?
– Все равно я тебя увезу.
Настя смотрела на парня зачарованно, неотрывно. Не справившись с собой, она заставила его сделать несколько шагов поближе к машине, чтоб с дороги их не было видно, и неожиданно для себя быстро поцеловала.
– Просто не верится, – перешла она на шепот.
Он улыбнулся. Эта улыбка пронизала каждую клеточку ее тела счастьем, о котором немыслимо было и мечтать. Она обвила руками его шею именно так, как и мечтала вчера. Прильнула к нему, откинув голову, которая приходилась вровень с его плечами; все ее тело: прямое, гибкое, послушное, – отдалось его объятиям. Почувствовав, как нежные дрожащие руки касаются ее, она погладила Вадима по голове и коснулась губами его щеки.
– Что ж ты вздрагиваешь так? Глупенький мой, – проговорила шепотом она. – Любимый, как я без тебя жила? Я тебе обещаю, что буду твоей.
– Значит, ты согласна стать моей женой? – снова повторил он свой вопрос.
– Не знаю, – прошептала она, – я не ожидала. Сейчас я не могу ответить ничего определенного. Только ты никогда больше не подъезжай к моему дому. Это очень опасно. Вчера муж заметил, что машина остановилась у нашего дома. Хотя он ничего и не сказал мне, все равно, кажется, что-то заподозрил.
– Значит, если я приеду, ты не выйдешь? – встревожено спросил Вадим.
– Конечно, не выйду, – твердо ответила она.
– Что же делать?
– А ничего делать и не надо. Езжай домой и спи спокойно, а обо мне забудь. Вот так. – Лицо Вадима омрачилось испугом и растерянностью. Настя поспешила успокоить его: – Наберись терпения, придумай что-нибудь. В хуторе не как в городе, тут без чужих глаз шага не сделаешь. Ты меня понимаешь?
– Да, – ответил он.
Ее слова вызвали в нем неясное возбужденье. Кто бы поверил! Он отбросил робость и признался ей в своей любви! Невероятно! Нет, невероятно другое – она тоже сказала, что любит. Она не дала согласия выйти за него замуж, но и не отказала. Она пообещала, что станет его. Вадим думал об этом, ощущая близость ее покорного тела, и это волновало его еще больше. В этой красивой девушке, робко прильнувшей к нему, чувствовалось тепло, чувствовался затаенный трепет. Вадим не переставал смотреть в ее лицо. Губы ее улыбались, глаза были полузакрыты, вся она, как и он, была охвачена волнением. Страсть ослепила обоих. Настя почувствовала, что их сблизило что-то такое, что было сильнее страха, что таилось в самой душе. Она поняла, что ее любовь к Вадиму стала теперь ее жизнью и что он – часть ее самой.
– Настенька, поедем прямо сейчас, – лихорадочно произнес он. – И больше ты сюда никогда не вернешься. Сначала поживем с моими родителями, потом снимем квартиру.
– Час от часу не легче. Перестанешь ты нести околесицу?
– возмутилась Настя. – Что ж ты у меня такой непонятливый?
– Ну, давай завтра. Ты собери свои вещи, я подъеду, мы быстро их погрузим, никто и не увидит.
– Не говори глупостей.
Они не могли долго стоять посередине улицы, кто-то мог обратить на это внимание. Расставаться было тяжело. Настя поцеловала его нежным поцелуем и шепнула:
– Придумай что-нибудь.
Увернулась от его рук и убежала. А когда оглянулась, увидела идущую по дороге женщину. По походке и фигуре угадала ее. Это была Никитична из бухгалтерии. Внезапный страх и беспокойство завладели Настей. Но, предположив, что Никитична их за машиной не заметила, понемногу успокоилась.
х х х
Вход в дом был со двора. Прямо напротив крыльца стоял свинарник, сложенный из пористого ракушечника. Свиньи, по-видимому, услышали Настины шаги, подняли визг и начали крушить своими носами дощатую перегородку. Обычно по утрам Настя успевала покормить свиней до работы, а сегодня она забыла про них. Не запарила дерку и вечером, до этого ли было, так что пришлось запаривать сейчас.
Она не захотела переодеваться, просто поверх кофты надела старую рубашку Семена, не заправляя ее полы под юбку. Вышла во двор, поставила на горнушку воду в ведре, подсунула дров и разожгла. Чтоб вода нагрелась, нужно время, так что теперь торопиться не имело смысла, поэтому уже не спеша пошла к дальнему сараю. Скорее это был не сарай, а навес на четырех толстых столбах, заколоченный кривым горбылем на скорую руку не один год назад. Так и не обретя полноценный облик, он уже скособочился, возможно, и свалился бы, если бы Семен не подставил под столбы подпорки. Между досками светились широкие щели. Зимой под этот навес забивался снег, а летом лопаты, грабли, дрова и все остальное, что здесь хранилось, мочил дождь. Семен давно бы прибил доски, как и положено, до самой крыши, но купить их было не на что.
Здесь же в крашеной двухсотлитровой металлической бочке, поставленной вертикально и покрытой целлофановой пленкой, хранился и комбикорм, называемый в хуторе деркой. Сначала свиньи ели не так много, корм с каждым днем только прибавлялся. Тогда Семен ссыпал приносимую с фермы дерку и в мешки, которые также укрывал пленкой. Насте неудобно было насыпать ее в ведро из мешков, она ждала, когда они опустеют. И вот мешки валялись пустые. Теперь, заглянув в бочку, ей стало жаль, что корм так быстро убавляется.
Дотянувшись рукой до синей чашки с чернеющими ржавыми пятнами, Настя стала зачерпывать и насыпать дерку в ведро. Затем подошла к горнушке, пересыпала ее в большую закопченную алюминиевую кастрюлю. Когда над ведром, стоявшим на плите, появились змейки пара, она сняла его, вылила почти всю воду в кастрюлю и, закатав на тонкой руке рукав рубашки, стала замешивать.
Свиньи продолжали просить есть: громко хрюкали, визжали и громыхали досками. Желая побыстрее успокоить их, Настя не стала ждать, пока дерка разбухнет. Она подняла перед собой кастрюлю, как муравей, донесла ее до свинушника и поставила. Когда открыла дверь, свиньи завизжали еще громче и настойчивей. Настя подняла кастрюлю, а протиснуться в дверь никак не могла. Выставив свои маленькие бесцветные глаза, они запрыгивали на перегородку и больно поддевали Настины ноги мокрыми и жесткими, как кость, пятаками. Настя ничего не могла поделать, пока не прикрикнула и не пнула одну из них в жирную шею. В ту секунду, когда свинья отскочила, она успела перешагнуть через перегородку и быстрехонько вывалить корм из кастрюли в корыто. Свиньи набросились на корм и чуть не сбили ее с ног. Одна из них, раздутая, как круглый жбан, мгновенно воткнула в месиво всю морду и зачавкала с аппетитом. А вторая, на длинных ногах и тощая, словно тяжелая сырая доска, заметалась вокруг корыта, хватая пастью то тут, то там, затем нагло поддела морду сожительницы своей мордой, оттолкнула ее и стала есть.
Настя кормила свиней постоянно и приноровилась покидать свинушник целой и невредимой. Удачно она выскочила и на этот раз. Теплой водой, оставшейся в ведре, вымыла руки, ополоснула ноги. Тут же сняла Семенову рубашку и поспешила в контору.
х х х
С работы Настя, как и всегда, пришла домой раньше Семена. Но сегодня она встречала его не в кухне, а возле кучи угля, чтоб он сходу оценил ее заслуги. Она стояла на том самом месте, где несколько часов тому назад целовалась с Кучерявым. Семен шагал солидно, устало, походкой человека, идущего за плугом, его словно пригибало к земле. В руке он нес тяжёлую черную сумку с комбикормом.
– Вот видишь, – скрестив руки на груди и окинув Семена взглядом человека, добившегося успеха, сказала Настя.
Семен мельком взглянул на жену и остановился возле угля.
– Ну и что? – спросил он и сам ответил: – «камазист» привез хороший уголь. А почему он привез хороший уголь? Я это… шёл сейчас, у всех у дворов «кулачник» с пылью, а тебе почему-то привез чистый «орешник».
– Этот на десятку дороже, – обманула его Настя, и подумала: «Отныне вранье – мой удел».
– Это сколько? – подняв кверху глаза, спросил Семен.
– Двести сорок рублей, Неужели так сложно догадаться сколько? – Двести тридцать плюс десять получится двести сорок.
Лицо Семена приняло выражение хмурой подозрительности.
– У нас всего двести тридцать рублей было, где же ты взяла еще десятку или это… натурой расплатилась?
Прежде Настя на такое хамство ответила бы истерикой. А в данный момент она выслушала его очень хладнокровно. Причина этого – тайна, которая согревала ей грудь. В последние дни Семен сделался нестерпимым, Настя начинала уже не только не любить его, но и ненавидеть. А теперь почувствовала, что он стал для нее пустым местом, и с внешним достоинством ответила:
– Очень смешно пошутил! Жуть как смешно и остроумно.
– Ты думаешь, я шучу? – повысил Семен голос.
– Думаю, что пытаешься.
– Ты у меня увидишь, как я шучу. Узнаю, обоим это… бошки оторву.
– Это ты можешь, – невозмутимо произнесла Настя.
– Заткнись! – крикнул он. – Ты думаешь, я не знаю, зачем жена директора каждый год это… на курорты уезжает? Всех армян там обсосала. Вон, иди, послушай, что люди говорят. Только щас на ферме это… смеялись над ней. Вы все одинаковые, и ты такая же! Все – проститутки.
Он собрался было распространяться на эту тему, поскольку имел по данному вопросу твердое мнение, но Настя смерила его холодным супружеским взглядом.
– Господи ты, боже мой! – произнесла она тоскливым тоном, – все это я уже слышала и не один раз, ничего новенького. Пойдем, покормлю тебя, да углем займемся.
Мрачное замкнутое выражение привычно поселилось на лице Семена. Склонившись над тарелкой, он помешивал ложкой борщ, время от времени сдвигая к переносице густые брови и поглядывая своими зелеными глазами на вешалку, прибитую к стене. Нащупал на столе сковородку с омлетом, пододвинул ее и стал запихиваться. Настя только сейчас заметила, какой он круглоголовый: и надутые щеки, и сглаженная полусфера затылка уподобляли его голову школьному глобусу; округлый подбородок лил воду на ту же мельницу, а лоб казался таким прочным, что на нем без ущерба можно разбивать молотком грецкие орехи. Мешал только прямой длинный нос. «Если бы нос был маленький и сплюснутый, было бы лучше. Тогда сходство было бы идеальным. Нет, идеальное сходство получилось, если бы у него вообще носа не было… и ушей – тоже»,– подумала Настя и состроила ему рожицу. Сейчас ей можно было делать все, что угодно, ибо, находясь не в духе, он ее в упор не видел.
В тот момент, когда Семен раздвинул брови, Настя подала ему кружку компота. Семен разглядел его до самого дна и выпил сначала большую часть, потом, разглядев еще раз, – что осталось. Уравновесив таким образом душевное сомнение, он приступил к хозяйственным делам. Нашел во дворе совковую лопату и принялся бросать уголь в черное квадратное окно сарая. Через минуту к нему подошла Настя, тоже с лопатой, но Семен ее прогнал.
– Не бабье это дело, – сказал он, – иди воду погрей на горнушке, да погорячей.
– На улице уже прохладно, может, протопим печь углем? – спросила Настя.
Семен долго думал, в конце концов, ответил:
– Поступай как знаешь.
Настя из сарая принесла дрова и положила их на плиту. Потом она вытащила конфорки. Сходила в спальню за газетой, смяла ее и бросила в топку, накидала дров, открыла заслонку дымохода и зажгла спичку. Газеты загорелись. Сдвинув на место конфорки, она взяла пустое ведро и пошла к Семену. Он разогнул спину, опустил лопату на землю и спросил:
– Ты не узнала, где «камазист» это… работает? Узнала или нет?
– Нет, – ответила Настя, – а что?
– И номер машины не запомнила?
– Не запомнила, – смутилась Настя.
– Зря, надо было мне самому отловить его. Такого угля больше не увидишь. Я бы с ним договорился, чтобы он и на следующий год привез. У тебя же соображения не хватает.
– Что правда, то правда, ты угадал, – призналась с сожалением Настя. – Вот до этого я как-то не додумалась. Молодая еще, в другой раз учту. В общем-то, я еще могу узнать, где он работает.