- Ну, признавайся, человечек, ты ЭТОГО хотел, да? Никитский вытаращил глаза на лужайку - именно такой сюжет он и планировал заказать Ганину...
- Ну и чудненько, а вот и весь выводок здесь!
Через закрытые двери спальни уже прошли люди в черном. Здоровенный двухметровый Нахаш нес на плече, как бревно, крашеную блондинку - жену Никитского, уже одетую в летнее прогулочное платье, зажав ей здоровенной волосатой рукой рот. Клювоносый Вукху и клыкастый Ашмедай несли, также зажав им рты, парализованных от страха детей, также уже облаченных в летние одежды - мальчик в бриджи и рубашку с коротким рукавом, девочка - в белую.
- Осталось этого приодеть, - сказала девушка и махнула рукой. И вот уже на Никитском аккуратно сидел мягкий летний костюм цвета кофе с молоком, а на голове - соломенная шляпа.
- Ну, вроде бы и все... - взглядом расчетливой хозяйки взглянув на всю компанию и облегченно вздохнув, прямо как женщина, только-только сделавшая грязную, но необходимую работу по дому. - А теперь - вон отсюда!
- Вы что, не слышали, что вам сказали?! Во-о-о-о-он! - заревел что есть силы Ашмедай, сверкнув зелеными кошачьими глазами, а за ним - и двое других, так что слово 'вон!' прозвучало трижды по три и притом так громко, что у Никитского и его домочадцев заложило уши. А потом вдруг из картины на стене раздался звук, похожий на звук пылесоса и... Никитский и все его семейство, прям как ворох осенних листьев от ветра, полетели прямо в картину...
- Госпожа! Госпожа! Вам пора! Скоро полночь, а у нас ещё так много дел, кар-р-р!
- Да, да, дел уйма просто! Мяу! Столько желающих, что отбою нет - и все хотят ласки, все хотят наслаждений, все хотят утешений, никак не успеем!
- А-ав! Р-р-р-работа не ж-ж-ж-ждет! - гавкнул пес. Девушка сморщила носик - вот-вот заплачет!
- Как всегда! На самом интересном месте! - и она досадно всплеснула руками. - Ну какой смысл быть Госпожой, Принцессой, Владычицей, если тебя как рабыню гонят то туда, то сюда! Вот мой Художник - это да... Рисует целыми днями, мечтает... Как я ему завидую, друзья! Ну чем я отличаюсь от простой уличной проститутки, ну чем, скажите мне на милость!? - топнула ножкой девушка.
Вся её прислуга как по команде склонила головы долу и как заклинание на разные лады сладострастно залепетали:
- Вы - бесподобны! Вы - фееричны! Вы - божественны! Вы - само совершенство!!!
- Тьфу на вас, лицемеры! Слушать вас не могу! Вы всегда лжете, а вот мой Художник меня искренне боготворит!.. Ой, проклятье! Опаздываю! - вдруг воскликнула девушка, - и верно, солнечный свет, льющийся потоком из картины в комнату, начал мерцать, живая картина на доли секунды периодически становилась просто картиной - из красок и холста. - Бежим, хвостатое отродье! Бежим! Врата, врата Иштар закрываются! - пронзительно закричала девушка и первая прыгнула в картину, а вслед за ней туда буквально влетели все ТРИ черных зверя - пес, кот и ворон...
Когда полночная луна осветила спальню, в ней уже ничего не напоминало о происшедшем. По-прежнему, напротив кровати с балдахином, висел Портрет с улыбающейся девушкой в соломенной шляпке с атласными лентами, у неё в руках по-прежнему было лукошко полное лесных цветов. Только вот, при очень внимательном взгляде на картину, можно было заметить черного ворона в чистейшем как слеза голубом небе, который портил, как клякса на листе бумаги, идиллический пейзаж, да у самой кромки рощи застывших черного кота и черного пса, так и не успевших полностью скрыться в полумраке деревьев... Да... А на противоположной стене висел другой идиллический портрет - уже семейный. Там у разложенный на изумрудно-зеленой траве белой скатерти, накрытой разными кушаньями, расположились пожилой, но моложавый мужчина в светлом костюме, крашеная блондинка, лет на 20 его моложе, в летнем белоснежном платье и двое детей - мальчик лет пятнадцати и девочка - десяти... Они улыбались невидимому зрителю, как бы смотря в объектив фотокамеры, но при внимательном взгляде на их лица можно было увидеть смесь недоумения и ужаса, навсегда застывших в их глазах, какие обычно бывают у людей, которых постигла быстрая и внезапная кончина...
ЧЕТЫРЕ...
Ганин проснулся утром сам, без будильника, с на удивление хорошим настроением и предчувствием, что в этот день обязательно должно произойди что-то чудесное, необычное, чего он ждал всю свою наполненную скорбями и разочарованиями жизнь, и что навсегда разделит её на 'до' и 'после'. Он ещё некоторое время полежал в постели, размышляя, на чем же основано это предчувствие, и, после непродолжительных усилий, вспомнил... Ему опять снился портрет с солнцевидной незнакомкой!
В общем-то, она снилась ему и раньше, но в этот раз - вот чудо! - Ганин отчетливо вспомнил, что он видел себя ВНУТРИ портрета! Он сидел в той самой белоснежной деревянной беседке, прямо на берегу пруда с утками и лебедями, рядом ласково шелестели ветви рощицы, шепчась о чем-то своем, недоступном для человеческого понимания, а совсем недалеко был виден силуэт розового замка, а потом... Ганин ощутил легкое прикосновение чьей-то ручки, как ласковое дуновение летнего ветерка, к своей шее и повернулся... Напротив него на лавочке беседки сидела девушка в соломенной шляпке с алыми лентами и улыбалась. Она четко и ясно произнесла мелодичным завораживающим голоском:
- Сегодня сбудутся все твои мечты!
А потом Ганин проснулся...
Эх, как хотелось ему в это мгновение продлить чудесный сон, побыть ещё хоть чуть-чуть с солнечной незнакомкой в такой уютной беседке! А ещё лучше - остаться там навсегда... Ганин сладко потянулся и пошел умываться, тщательно бриться - в общем, приводить себя в порядок. Только он успел допить утренний чай, как раздался гудок автомобиля. Ганин в смокинге выскочил на улицу - его там уже ждал черный 'мерседес', точь-в-точь какой же, как у Никитского, только с шофером за рулем.
А дальше была удивительная проездка в город. Ганин с некоторой печалью оглянулся на свой унылый домишко, на садовые участки и смутно почувствовал, что ему уже не суждено вернуться сюда никогда, что эта страница его жизни перевернута навсегда и что теперь его ждет что-то совершенно неведомое и даже немножко пугающее... Но вскоре, когда машина выехала на федеральную трассу и садовые участки окончательно скрылись из виду, у Ганина повеселело на душе. Он с наслаждением, как ребенок, широко открытыми глазами наблюдал за пробегающими мимо окон деревьями, кустарником и махал им рукой, как старым знакомым: и в самом деле, эти леса он знал с детства, все их когда-то исходил в поисках ягод и грибов - с бабушкой и сам, в одиночку. А потом были пригороды, город, и, наконец, улица Верещагина - широкая, многолюдная, с сильным движением. Ганин затаил дыхание, сердце трепетало в его груди как птичка, ладони вспотели и он вытирал их украдкой о сиденье.
Когда машина мягко подъехала к парадному входу в Центральный областной музей - трехэтажному зданию XIX века, песочно-желтому, с портиком, колоннами и лестницей - там уже было столпотворение! Все пространство перед музеем было забито машинами, вся площадь внутри железной витиеватой ограды - народом, а внутри портика, у входных дверей, стояли тузы общества - сам губернатор, его заместители, мэр города и его заместители, депутаты областного и городского представительных органов, бизнесмены и, конечно же, их жены: мужчины в дорогих костюмах, женщины - в платьях самого разного фасона и расцветки, которых Ганин совершенно не запомнил - они слишком рябили в глазах и с его точки зрения были абсолютно безвкусны.
Чуть ниже, у самого портика, стояли журналисты - с камерами, микрофонами на длинных шестах, диктофонами... Длинноволосые девушки уже что-то говорили перед камерами своим телезрителям: 'видимо, что-то вводное, общую информацию', - подумал Ганин. Между портиком и народом стояли заграждения и сотрудники полиции. Народ же был рассечен на две части ограждением, между обоими частями была проложена красная ковровая дорожка. 'Видимо, для меня', - со страхом подумал Ганин - ему казалось ужасным у всех на виду вот так по ней идти... 'Совестно как-то...'. Погода была замечательная: голубое небо, ни тучки, яркое солнышко, пение птиц... 'Прям как на моем портрете!', - с удовольствием подумал Ганин и мечтательно улыбнулся.
Когда он вышел из 'мерседеса' и смущенно пошел по ковровой дорожке, усиленно заработали затворами фотографы, а когда он стал подниматься по лестнице к портику - к нему уже кинулись журналисты. Ганин открыл рот от неожиданности, но тут уже подскочил юркий худенький смазливенький молодой человек, чем-то напоминающий кота - круглое лицо, пухленькие щечки, реденькие усики, зеленые хитрющие глаза, мягкие и грациозные движения, прилизанные расческой и гелем жиденькие волосики, - тоже одетый в смокинг, и тут же затараторил мяукающим голоском:
- Господин Ганин не будет сейчас отвечать на вопросы... Его ждет губернатор... Будет пресс-конференция... Не сейчас... Не сейчас...
А потом, ловко подхватив Ганина 'под локоток', повел его по лестнице вверх.
- Ой, спасибо вам большое! - прошептал Ганин. - Вы меня просто спасли!
- Ничего-ничего, Алексей Юрьевич, всегда к вашим услугам! Моя фамилия Тимофеев, я ваш агент, вот моя визитка.
- А-а-а... Валерий Николаевич...
- Да-да-да! Обо всем потом, на банкете... Сейчас вас ждет губернатор... - Тимофеев легонько подтолкнул Ганина в спину, прямо к толстощекому и круглому как шарик губернатору, который стоял у красной ленточки перед парадным входом в музей с ножницами в руках.
А дальше - все было как во сне... Ему кто-то что-то говорил - и губернатор, и мэр, и их замы, и бизнесмены, и их жены... Все что-то говорили, пожимали руки - у Ганина все их лица сливались в одно: у мужчин - брыластые, щекастые, с густыми бровями, холодными металлическими глазками-пуговками, вторыми подбородками; у женщин - крашенные-перекрашенные, с глазами-стекляшками и фарфоровыми зубами, смердящие невыносимыми духами до тошноты... Ганин всем смущенно и приветливо улыбался, всем что-то жал, что-то говорил, а кому-то даже целовал ручки, а потом ему всучили ножницы и он перерезал красную ленточку, а потом вошел внутрь.
Главный зал областного музея, располагавшийся на первом этаже здания, был уже оборудован его работами. Раскладушки, плакат и растяжки под потолком оглашали название выставки: 'Усадьба князей Барятинских - жемчужина архитектуры нашего края. Художник - Ганин А. А.', а на стенах висели его собственные картины, которые он нарисовал в усадьбе, начиная с улицы - фасад, вид на пруд, фонтаны со скульптурами, аллеи, беседки - и заканчивая внутренним убранством: библиотека князей, бальная зала, трапезная зала, спальня... Все в золоте, все в предметах роскоши XVIII века - золотые литые витиеватые канделябры, статуи и статуэтки в виде обнаженных нимф, голеньких амурчиков с крылышками, мускулистых аполлонов, картины с важными мужчинами в напудренных париках и томными женщинами в декольтированных платьях с высокими прическами на головах, столовое серебро, резная витиеватая мебель, персидские ковры... В общем, перед глазами посетителя представал удивительно прекрасный и живой мир 'елизаветинско-екатерининской эпохи', эпохи Великого века дворянства, роскоши и утонченности, мир, который был доселе скрыт за семиметровым зеленым забором со стальными воротами и автоматчиками в 'хаки', а теперь открылся перед зрителями во всем своем изяществе и непревзойденной красоте, усиленной гениальной кистью доселе неизвестного художника...
Ганин был на седьмом небе от счастья, когда слышал восторженные возгласы и цоканья языком, легкий шум восхищения и громкую похвалу: 'Нет, ну просто фантастика', 'все как настоящее', 'кажется, я могу потрогать', 'я просто глаз не могу оторвать'... Вскоре зал был так заполнен людьми, что Ганину - вообще-то дремучему интроверту и большому любителю одиночества - стало не по себе. Ему было душно, хотелось куда-то убежать, а потому он и сам не заметил, как оказался на втором этаже здания, на галерее, откуда прекрасно можно было видеть происходящее внизу, при этом не страдая от того, что тебе дышат, так сказать, прямо в затылок, и здесь он смог, наконец, перевести дух. 'Никогда бы не подумал, что слава - это такая утомительная вещь! - подумал Ганин. - А ведь ещё пресс-конференция предстоит! Надо ещё придумать, о чем говорить, а о чем говорить не стоит, а то ещё ляпну... Эх, жаль, Пашки нет! Никто из этих журналистов так не напишет критический очерк о выставке, как он!'. При воспоминании о Павле Расторгуеве Ганину стало как-то грустно. Он внезапно почувствовал себя посреди этой толпы, этого огромного здания музея таким одиноким, таким не нужным, как забытый кем-то на спинке стула плащ, что даже на глаза навернулись слезы...
- ...Вот Вы куда спрятались, звезда оперы и балета! - послышался откуда-то мелодичный женский смех. - А я ищу его, ищу... Мне нужна сенсация - и только она! - и снова поток чистых как слеза звуков.
Ганин недоуменно повернулся и... чуть не упал прямо на пол: перед ним стояла... - ДЕВУШКА С ПОРТРЕТА! - фиалковые глаза, алые чувственные губы, золотистые волосы... Ганин схватился рукой за сердце и широко раскрыл рот, как рыба, выброшенная на берег - ему не хватало воздуха...
- Эй, эй, эй, вам плохо? Я вас напугала? - тревожно спросила девушка. - Я всего лишь хотела взять у вас эксклюзивное интервью для нашего канала!
- К-канала?.. Инт-интервью?.. - как сквозь сон проговорил Ганин и, внимательно присмотревшись к девушке, почувствовал, что ему полегчало...
Да, девушка была очень похожа на его 'мечту поэта', но все-таки это была немного другая девушка. На ней не было соломенной шляпки, да и кружевного белоснежного платьица с юбкой-куполом, развевающейся на ветру, лукошка с цветами... Вместо них - легкие облегающие белоснежные летние брюки, такого же цвета рубашка с короткими рукавами, открытые туфельки без каблуков, а на голове - бейсболка с логотипом областного телеканала '2+2', в руках она держала микрофон с тем же самым логотипом, а весь аккуратненький, чуть приплюснутый носик и часть щек её были усыпаны... веселыми веснушками.
- Вам плохо? - повторила девушка и, с тревогой взглянув на Ганина, взяла его за руку.
- Нет, ничего... Я... ну... просто обознался... принял вас за другого человека...
- А-а-а! Наверное, это был не очень хороший человек, если вы так испугались, хи-хи! Кстати, а мы не знакомы! Меня зовут Снежана, Снежана Бельская, - немножко фамильярно протянула она свою ручку Ганину, при этом обворожительно улыбнувшись. - Я веду репортажи про культуру, искусство, неординарных людей и всё такое прочее. Мечтаю организовать свое ток-шоу, между прочим... А вы - тот самый таинственный Ганин, о котором уже неделю трубит весь город, скрывающийся от общественного внимания в лесу?! - и снова мелодично рассмеялась.
Ганин покраснел, но не стал говорить, что его убежище было гораздо хуже, чем лес.
- У вас, у вас... такие чудные... веснушки... - прошептал он. - Они Вам так к лицу!
Снежана с интересом стрельнула глазками в Ганина и сказала:
- Первый раз в жизни кто-то восторгается моими веснушками, ха-ха! А в школе у меня из-за них чуть комплекс неполноценности не выработался...
- Ну и зря! - ответил Ганин. - Веснушки происходят от слова 'весна', а 'весна' - это жизнь! Матово-белая кожа из-за тонального крема, который идеализирует лицо, делает его похожим на лицо призрака, восковой фигуры, куклы! Наличие изъяна, неровности - вот то, что делает человека человеком, а чересчур ровные и идеальные линии могут быть только на похоронных масках, которыми древние закрывали лица своих мертвецов! - выпалил речетативом Ганин свой экспромт - и тут же покраснел.
Снежана покраснела тоже и её веснушки стали от этого ещё более яркими. Некоторое время она молчала, не зная, что и сказать. Снежана явно не привыкла к такого рода странным умозаключениям - мир журналистов гораздо проще мира деятелей искусства и науки... Но, быстро взяв себя под контроль и лукаво улыбнувшись, она подмигнула Ганину и весело сказала:
- Вот об этом и многом другом вы мне и расскажете в эксклюзивном интервью для телеканала '2+2'! Идет?
Ганин выпалил:
- А без интервью - нельзя говорить?