Бриз усилился, пока Натан выбирался из лесочка и взбирался на открытый участок вокруг основания сторожевой башни. Каменное строение оказалось гораздо более внушительным, чем он решил сначала, и взмывало высоко в небеса. Выросшая перед ним башня была восьмиугольной, плоские стороны сооружения составляли огромные блоки. Такой гигантский проект должно быть потребовал грандиозных затрат рабочей силы, либо могущественной магии, чтобы вырезать и собрать подобные глыбы.
Он остановился, чтобы отдышаться и оглядеть окружающий ландшафт. Из этой высокой цитадели часовые могли следить на многие мили во всех направлениях. Натан задался вопросом: возможно, она была построена императором Курганом во время Срединной войны, и тогда волшебник представил себе, как генерал Утрос сам поднимается на ее вершину, с которой может осмотреть только что им завоеванные земли.
Натан слышал лишь гнетущую тишину, давящую со всех сторон. Он вытянул шею, чтобы взглянуть на вершину одинокого строения и увидел большие смотровые окна. На некоторых даже осталось неповрежденное застекление, хотя в основном стекла были разбиты. Несколько зубцов стен упали и лежали большими блоками у основания, словно невероятных размеров игрушки.
Натан крикнул:
— Эй, здесь есть кто-нибудь? — Дозорные заметили бы его приближение не ранее, чем за час, и одиноко идущий человек стал бы легко уязвим, поднимаясь по широкой тропе к вершине. Если бы кто-то и вознамерился напасть на него, у того, конечно, имелись широкие возможности. Волшебник же хотел начать дружественный разговор. — Эге-гей? — снова воззвал он, но услышал лишь бормотание и шепот ветра в выбитых окнах, в которых даже не ютились птицы.
Несмотря на тревогу, Натан чувствовал обнадеживающее присутствие своего меча. Он больше не пытался использовать магию, но напомнил себе, что не окажется беспомощным, столкнись он вдруг с какой-либо угрозой. Волшебник ступил ко входу разрушенной башни, возле которого лежала рухнувшая со своих петель массивная деревянная дверь. Он напрягся, сделав глубокий вдох. Натан пообещал своим спутникам, что сделает все сам, и сумел проделать весь этот путь не затем, чтобы испугаться подняться и осмотреть вид.
— Я пришел с миром! — крикнул он во весь голос, затем пробормотал про себя: «По крайней мере, пока вы не заставите меня передумать».
Старый волшебник перешагнул через упавшую дверь и прошел под аркой, чтобы увидеть еще ряд дверей, железные прутья и опускные решетки — все было разорвано и переломано. Железные штыри были выкорчеваны со своего места в блоках и перекручены, словно какой-то запредельной силой.
Внутри главного помещения широкая каменная лестница восходила по боковой стене, ведя по восьмиугольной спирали. Пять древних скелетов в давно истлевших доспехах лежали разбитыми на полу в центре, как если они упали с большой высоты лестницы.
Несмотря на то, что Натан не ощущал свой Хань и не смел даже пытаться призвать его, он мог ощутить силу внутри этой сторожевой башни, пульсирующую энергию, как будто это строение было обстреляно магией атакующего волшебника… или, может, здесь все пропиталось магией защитников, пытавшихся спасти башню.
Натан начал подъем по лестнице и почувствовал одышку — он мужчина вполне здоровый, с приспособленными к путешествию мышцами, — но ему ведь уже тысяча лет.
Свистящий бриз становился все громче, когда он достиг вершины сторожевой башни — широкой, пустой смотровой камеры с обитым железом деревянным полом, древние доски которого совсем окаменели. Хотя часть наружной стены была сломана, повреждения не казались связанными с возрастом строения. Фактически, вместо того, чтобы просто отвалиться и упасть вниз под действием притяжения земли, недостающие каменные блоки были отброшены далеко от основания башни… словно взрывом.
Каждая стена восьмиугольной смотровой камеры имела просторное окно, которое позволяло часовым наблюдать во всех направлениях. В каждом окне — широкие, темно-красные стекла. Три из восьми окон были разбиты, — от времени, или грубой силой, — и теперь осколки разбитого стекла окровавленными кинжалами выступали из оконных рам. Оставшиеся пять окон чудесным образом оказались не повреждены, несмотря на их возраст, что привело Натана к догадке: стекла были усилены не без помощи магии. Ветер зашептал громче, протискиваясь сквозь разбитые окна.
Стоя посреди открытой площадки, волшебник медленно повернулся, пытаясь определить, что здесь произошло. На окованном железом полу лежали скелеты, облаченные в древние доспехи. На блоках каменной стены остались пятна почерневшей крови, а длинные белые борозды казались царапинами, будто кто-то ногтями в отчаянии пытался продолбить камень.
Натан шел по деревянным доскам. Одна из досок издала предостерегающий треск, словно собираясь отойти. Волшебник инстинктивно отпрянул назад и его сапог опустился на бедренную кость одного из павших воинов. Споткнувшись, он потерял равновесие, упал на стену и вытянул руки, пытаясь ухватиться.
Его рука уцепилась за подоконник смотрового окна, из которого торчало разбитое красное стекло. Натан зашипел от боли и отстранился, глядя на глубокий порез на ладони. Сочилась кровь, и он поморщился.
Глядя на рану, он пробормотал: «Было бы слишком простой задачей исцелить себя, будь у меня магия». Старик смутился своей неуклюжести, несмотря на то, что был здесь один. Теперь ему придется перевязать порез и подождать, пока Никки о нем не позаботится.
Именно тогда Натан понял, что звук ветра приобрел странный характер. Сама башня стала издавать сильную вибрацию. Яркий, алый свет в дозорном помещении усилился, пульсируя от брызг крови, что он оставлял за собой.
Пять неповрежденных красных окон начали светиться.
Глава 29
Продолжая путь, Никки двинулась через лес, и Бэннон поспешил за ней.
— Не волнуйся, колдунья, я смогу тебя защитить. Женщина, странствующая одна по пустынной тропе может привлечь неприятности, но, если какой-нибудь человек со злыми намерениями увидит меня и мой меч, то подумает дважды, прежде чем посмеет тебя потревожить.
Она повернулась к нему с прохладным взглядом.
— Ты видел, на что я способна. Сомневаешься в моей способности позаботиться о любой возникшей проблеме?
— О, я знаю о твоих силах, колдунья, но другие могут не догадываться. А вот мое присутствие здесь, с острым клинком, — он похлопал по мечу, — обязательно предотвратит неприятности. Лучший выход из сложной ситуации — сначала убедиться, что она не возникнет. — Юноша понизил голос. — Ты сама меня этому научила, после того, как спасла от тех головорезов в Танимуре.
— Да, было дело. — Никки слабо кивнула ему в знак подтверждения. — Но не заставляй меня спасать тебя снова.
— Не буду, обещаю.
— Не давай обещаний, потому что обстоятельства могут заставить сожалеть о них. Ты обещал своему другу Иэну, что всегда будешь рядом с ним? Что ты не бросишь его во время опасности?
Бэннон тяжело сглотнул, но продолжал идти рядом.
— У меня не было выбора. Я ничего не мог поделать в той ситуации.
— Я не обвиняю тебя, и не говорю, что у тебя был выбор. Я просто указываю, что если ты дал такое обещание, то должен был его сдержать.
В течении десяти шагов юноша молча размышлял.
— Ты знаешь, что мое детство прошло не так счастливо, как бы я того хотел. Это не значит, что я не могу надеяться на лучшее. — Он отодвинул в сторону осиновый сук, свисающий над тропой. Никки пригнулась и продолжила движение. — А как насчет тебя, колдунья? У тебя было ужасное детство? Кто-то, должно быть, причинил тебе много боли, что ты стала такой. Твой отец?
Никки остановилась. Бэннон прошел еще несколько шагов, прежде чем заметил это. Он повернулся.
— Нет, мой отец не причинял мне боль. На самом деле он был довольно добрым. Он занимался изготовлением доспехов и был хорошо известен. Отец показал мне созвездия. Я выросла в деревне, бывшей вполне милым местом, я полагаю, — до прихода Имперского Ордена. — Никки подняла взгляд, и, наконец, сказала вслух то, о чем раньше молчала: — Моя мать сделала мое детство кошмаром. Она травмировала меня наставлениями, которые сама называла истиной, заставила меня думать, что мой трудолюбивый отец — злой человек, и что его убеждения угнетают всех людей. И Имперский Орден усилил эти убеждения.
Колдунья зашагала более быстрым темпом, не заботясь о том, поспевает ли Бэннон за ней.
— Мать заставляла меня жить в ужасных, грязных местах. Вши вообще не сходили с меня, но все это было для моего же блага, говорила она, что это нужно для создания меня как личности, для самопостижения. — Никки усмехнулась. — Теперь я ненавижу свою мать, но мне потребовалось полтора столетия, чтобы понять это.
— Полтора столетия? — удивился Бэннон. — Но это невозможно. Ты, ты…
Она повернулась, чтобы взглянуть на него.
— Мне больше ста восьмидесяти лет.
— Значит, ты бессмертна? — спросил юноша, широко раскрыв глаза.
— Сейчас я старею как все люди, но у меня впереди еще долгая жизнь, и я намерена сделать многое.
— Как и я, — сказал Бэннон. — Я буду сопровождать тебя и приложу все усилия, чтобы помочь тебе и волшебнику Натану достичь вашей цели. Я еще покажу, на что способен.
Никки едва окинула парня взглядом.
— Ты можешь остаться с нами, пока не станешь помехой.
— Я не стану помехой. Обещаю. — Он понял, что сказал, и прикусил язык. — Я имею в виду, я не обещаю, но сделаю все возможное, чтобы не быть помехой.
— И ты это узнаешь?
Бэннон кивнул. — Безусловно. Не сомневаюсь.
Никки удивила его самоуверенность.
— И как ты это узнаешь?
— Потому что ты скажешь мне об этом, недвусмысленно. — Лицо молодого человека было настолько серьезным, что она не могла не поверить ему.
Хотя широкая тропа говорила о том, что по ней когда-то ходило множество странников, поваленные осины и дубы лежали тут уже несколько лет, и ей и Бэннону приходилось часто через них перебираться или обходить. Если впереди и была деревня, тамошние жители не часто ходили здесь. Никки не видела ни человеческих следов, ни других признаков путешественников, и решила, что им вдвоем, вероятно, снова придется расположиться на ночлег в лесу.
Молодой человек вновь нарушил тишину.
— Как ты думаешь, есть ли у кого-то та лучшая жизнь, которую я себе представляю? Ты веришь, что существует такое идиллическое место?
— Мы должны сами его сотворить, — ответила Никки. — Если люди создают деспотичное общество, если они дозволяют быть правителям-тиранам, тогда они получают то, что заслуживают.
— Но разве не может существовать мирной страны, где люди могут просто быть счастливыми?
— Наивно тешить себя такими фантазиями. — Никки поджала губы. — Но лорд Рал пытается построить мир, в котором люди будут свободными. Если они захотят сделать такое идиллическое место, у них появится такая возможность. Вот на что я надеюсь.
Тропа расширилась до дороги, лес поредел и стал сначала парком, затем обширной территорией, на которой путники увидели подворья с посевами на пахотной земле. Фермерские дома были построены из бревен и покрыты черепичными крышами.
— Это, вероятно, отдаленные фермы той деревни, которую мы ищем, — сказал Бэннон. — Посмотри: деревья вырублены, земля расчищена. И ограждения сделаны из природного камня.
— Однако, я не вижу ни одной живой души, — заметила Никки.
Несмотря на то, что на дороге сохранилась колея, она заросла травой, прячущей возможные следы копыт или колес. Путники прошли мимо каменных ограждений, которые заметно обрушились; сорная трава торчала из трещин. Даже поля заросли бурьяном. Это место казалось совершенно заброшенным.
Никки стала более осторожной в нависшей тишине. На одной из ферм в поле росли высокие подсолнухи с крупными поникшими головами, их желтые лепестки торчали вокруг бурого центра.
— Эти поля превратились в дикорастущие уже несколько сезонов назад, — указал Бэннон, — обрати внимание, как они высажены. — Он покачал головой. — Ни один капустный фермер не допустил бы подобного беспорядка. — Бэннон подошел к ближайшему подсолнуху и провел руками по щетинистому стеблю. — Они были посажены рядами несколько лет назад, но затем выросли и остались неубранными. Новые подсолнухи разбросаны повсюду: птицы разносят их семена, а в следующем году поле расширится еще дальше. — Юноша огляделся. — И посмотри на огород. Он совершенно запущен.
Никки встревожилась.
— Эту ферму покинули. Как и все остальные.
— Но почему? Земля выглядит плодородной. Видишь эти посевы? Почва темная и благодатная.
Услышав странный звук, колдунья развернулась, готовая выпустить свою магию, на случай, если ей придется атаковать, но это оказались лишь блеющие козы. Двое животных — серая и белая — выскочили, привлеченные их разговором.
— Видела бы ты себя сейчас! — усмехнулся Бэннон.
Козы подошли ближе, и каждая позволила ему погладить себя по шее. — Ты выглядишь так, будто хорошо питаешься, — сказал он козе, и с недоумением нахмурился, глядя на Никки. — Животные ходят где хотят и разоряют огород. Моя мать никогда не позволяла козам приближаться к нашему дому.
Путники подошли к бревенчатой хижине с ветхой, местами обвалившейся черепичной крышей. Рядом лежала перевернутая телега с подрессоренными колесами, вся покрытая бурьяном.
— Здесь никто не живет, — сказала Никки. — Это очевидно.
Они обошли стороной ферму, где неожиданно встретили две декоративные статуи — мужчина и женщина в натуральную величину, одетые в крестьянскую одежду. Выражения на их каменных лицах выказывали ужасные страдания. Губы мужчины растянулись в муке, лицо обращено к небу, мраморные глаза широко распахнуты, а рот широко раскрылся в бессловесном стенании. Женщина сгорбилась, поднеся руки к лицу, словно в плаче, или, возможно, она в отчаянии царапала глаза.
Бэннон выглядел глубоко расстроенным, и Никки не могла не вспомнить каменные резные фигуры императора Джеганя и брата Нарева, заказанные ими в Алтур'Ранге, изображающие вместо величия человечества его порочность и страдания. Джегань и Нарев хотели, чтобы все статуи отражали самые ужасные эмоции, в точности такие, что видела Никки сейчас. Тут был некий последователь учения Нарева?
Когда она жила с Ричардом в Алтур'Ранге, тот работал резчиком по камню, и в конечном итоге изваял захватывающий образ человеческого духа — статую — которую он назвал «Истиной». Именно тогда Никки пережила кардинальное прозрение. Она изменилась.
Это был конец ее жизни и как Госпожи Смерть, и как Сестры Тьмы.
Но тот, кто изваял эти фигуры, по-видимому, не обрел того же прозрения.
— Нам надо поискать другую усадьбу, — сказал Бэннон. — Мне не нравятся эти статуи. Кто хотел держать нечто подобное возле своего дома?
Никки взглянула на него.
— Очевидно, тот, кто не разделяет твое видение идиллического мира.
Глава 30
Ветер, свистящий вокруг часовой башни, принял более низкую тональность и стал похож на чей-то последний стон. Невредимые багровые стекла в окнах комнаты наблюдения переливались и пульсировали, словно пробуждаясь.
Натан поднял свою порезанную руку, окропив каплями крови ладонь.
— Добрые духи, — пробормотал он.
Когда верхняя смотровая площадка сторожевой башни стала пульсировать насыщенным злобным светом, волшебник уставился на светящиеся красные стекла, больше с увлечением, чем в страхе. Хотя он не мог использовать свой дар, но по-прежнему ощущал в себе неугомонную магию — извивающуюся, неуправляемую. Его врожденный, непредсказуемый Хань чувствовал настрой на происходящее.
Память щекотала задворки разума Натана, и он улыбнулся с осознанием.
— Кровавое стекло! Да, я слышал о кровавом стекле.
Температура вокруг него возросла, будто стекло отражало тепло какого-то далекого вулканического огня, но эти чары подогревались кровью. В любопытстве волшебник подошел к одному из неповрежденных стекол; тряска стала громче и мощнее.
Кровавое стекло являло собой орудие волшебников во время войны. Оно было связано с кровью: закалено и сформировано в кровавых жертвоприношениях, так что эти окна объединяло кровопролитие. В самых жестоких войнах провидцы военных командиров могли смотреть сквозь окна кровавого стекла, чтобы следить за продвижением своих армий — сражениями, победами, кровавой резней. Кровавое стекло не раскрывало фактического места действия, а скорее характер боли и смерти, что позволяло военачальникам составлять топографию их побоищ.