Но амулет был не просто украшением — золотой треугольник слился с плотью Судьи. Кожа на груди мужчины была покрыта волдырями и шрамами, будто кто-то вдавил в нее горячий металл, как в мягкий воск свечи, позволив плоти вокруг затвердеть. Часть цепочки проходила сквозь ключицу и сухожилия шеи Судьи, и тот был теперь постоянно с ней связан. Гранат в центре светился насыщенным, тлеющим магическим огнем.
— Что с вами случилось? — Бэннон ахнул.
Каменный, обвиняющий взгляд чародея обратился к молодому человеку.
— Я стал Судьей. Преступления, по которым в течение многих лет я выносил приговор, были в основном мелкими — нападения, воровство, поджог, прелюбодеяния. Иногда случались убийства или изнасилования, но главное случилось здесь, в Локридже… — Мужчина проскочил мимо них водянистым взглядом, поверх их голов, будто призывая духов. — Именно здесь я изменился. Жила тут одна женщина, Рева, — начал он рассказ, — у которой были три прекрасные дочери: самой старшей восемь лет, младшей только три. Женщина была довольно привлекательна, как и ее дочери, но муж ее — звали его Элис — возжелал другую. Он изменял своей жене, и когда Рева узнала об этом романе, то решила, что это ее вина, — что она уделяла слишком много внимания своим дочерям в ущерб мужу. Рева в отчаянии хотела вернуть любовь своего мужчины, — волшебник произнес это с отвращением, — и сошла с ума. Она задушила всех своих дочерей, пока те спали, чтобы убедиться, что дети больше не встанут между ней и мужем. Ей казалось, что Элис полюбит ее сильнее. Когда муж пришел домой той ночью, после тайной встречи с любовницей, Рева с гордостью показала ему свое деяние. После раскрыла объятия и сказала, что ее жизнь и ее сердце теперь снова принадлежат только ему. Элис, увидев своих дочерей мертвыми, взял топор из поленницы и убил свою жену, нанеся шестнадцать ударов.
Выражение лица Судьи оставалось бесстрастным, когда он излагал свою историю.
— И когда я пришел, чтобы судить Элиса, то коснулся его лба. Все мы думали, будто знаем, что произошло. Я же призвал силу своего амулета, и узнал всю историю целиком — познал мысли виновного и его черное, отравленное сердце. Зная ужас преступления его жены, я обнаружил, что сделал этот человек на самом деле. Да, он убил свою жену после того, как та погубила их дочерей. Не было никаких возражений по поводу злодеяния, что совершил Элис, и некоторые даже ему сочувствовали. Но только не я. Я обнаружил в Элисе самую отвратительную вину, потому что он убил Реву не из-за ужаса ее преступления, как ожидали мы все. Заглянув в сердце Элиса, я увидел, что на самом деле он считал свою семью помехой, и был доволен тем, что ее не стало, используя это как оправдание, чтобы избавиться от неугодных ему близких. Он считал, будто все сойдет ему с рук. Грех мужчины заполнил меня, зарядив амулет его преступлением. Магия усилилась, и я выпустил ее в диком неистовстве. Я был зол и переполнен гневом и заставил Элиса ощутить свою вину, заставил его испытать тот момент самого величайшего, самого сильного ужаса — он вошел в его разум, в нем же и застыл. Я превратил его в камень в то мгновение, когда он испытал самую сильную, самую мучительную вину его жизни, заставив переживать этот ужасный момент.
Судья издал протяжный вздох.
— И выплеск той магии освободил меня. — Волшебник коснулся шрама, где амулет слился с плотью на его груди. — Я стал не просто магистратом, не просто тем, кто раскрывает правду обвиняемого. Я стал Судьей. — Голос чародея становился все более и более зловещим. — Моя обязанность — защитить эти земли. Я должен найти любого, кто несет в себе груз вины. Я не могу позволить путешественникам пройти через горы в плодородную долину за их пределами. Я должен остановить распространение греха.
Бэннон громко сглотнул и сделал шаг назад, вскинув меч.
Никки не двигалась, хотя была готова сражаться.
— И ты судил всех этих людей таким же образом?
— Всех. — Судья обратил на нее бесцветный взгляд, леденящий кровь. — Только тому, кто без вины дозволено пройти дальше. — Он сузил глаза. — И в чем твоя вина, колдунья?
— Моя вина — не твоего ума дело, — дерзко ответила Никки.
Впервые она увидела, как тонкие, бледные губы Судьи подернулись, что могло означать некую тень улыбки.
— Увы, но очень даже моего.
Гранат в его амулете засветился.
Никки отреагировала, когда что-то коснулось ее, готовая высвободить магию, но внезапно обнаружила, что не в состоянии ничего предпринять. Ее ступни застыли на месте, невозможно было двигать ни руками, ни ногами.
Бэннон ахнул:
— Что… происходит?
— Я — Судья. — Мужчина шагнул ближе. Вплавленный амулет в его груди стал пульсировать. — Наказание, которое я назначаю для всех преступников, заключается в том, что они должны испытывать момент своей наибольшей вины. Беспрестанно. Я сделаю тебя каменной в этой изящной позе, чтобы ты находилась в том наихудшем моменте до тех пор, пока длится само время.
Ноги Никки похолодели и налились свинцом. Она не могла повернуть голову, но краем глаза увидела свою руку и черное платье — все стало белым. Становилось каменным.
— Тебе нечего бояться, если ты непорочна, — продолжал мужчина. — Я — Судья, и ты предашься справедливому суду.
Он подошел ближе. Никки попыталась найти способ бороться, призвать магию, но глаза ее затуманились. В голове возник жужжащий рев, словно ее наполнил рой тысяч пчел.
Никки едва могла видеть чародея, но до нее дошли его мрачные слова:
— Увы, во всех этих землях мне еще, видимо, только предстоит найти кого-то совершенно безвинного.
Глава 32
Когда магия Судьи сомкнулась вокруг нее, как стиснутый кулак, Никки изо всех сил сопротивлялась, но тело оставалось неподвижным, а мозг словно окаменел — она едва могла мыслить. Это была ловушка.
Темный волшебник, должно быть, ощутил мощь ее дара и атаковал так, что Никки не смогла сопротивляться — заклинанием, с которым она никогда не сталкивалась прежде. Плоть стала твердеть и кристаллизоваться. Само время, казалось, остановилось. Теплые тона ее кожи превратились в холодный, серо-белый мрамор. Никки почувствовала, как сдавило легкие и невероятно потяжелели кости.
Зрение затуманилось, когда стали каменеть глаза. Голубые зрачки, потрескивая, затвердели, и последним, кого она увидела, был Бэннон, с его длинными рыжими волосами и бледным, веснушчатым лицом. Выражение лица юноши часто было таким невинным, таким веселым и далеким от реальности, что действовало Никки на нервы. Теперь, однако, оно выдавало отчаяние и муку. Челюсть его отвисла, рот скривился, и, хотя в ее ушах взревел звук внезапно ворвавшейся тишины, Никки будто бы услышала, как тот сказал «котята», прежде чем стать полностью каменным — скульптурой человека, погребенного под лавиной невыносимой скорби и вины.
Когда мир в глазах Никки поблек, все, что она смогла увидеть, было кошмарными отголосками ее прошлых поступков. Ее воспоминания всплыли, будто тоже оказались сохранены в превосходно высеченном камне. Ужасные, будоражащие воспоминания…
* * *
Вздрогнув от воспоминания встречи с призрачной армией, проявившейся посредством кровавого стекла, Натан покинул сторожевую башню. Одинокий и настороженный, он пробирался через темный, зловещий лес, когда солнце опустилось ниже линии холмов.
Волшебник не ожидал, что этот незапланированный поход займет так много времени, но такой опыт оказался очень ценным: он много увидел и узнал, хотя бы ради исторической значимости. Эти земли Древнего мира пропитались кровью давних битв, что вели мелкие полководцы друг против друга после установления великого барьера, отделившего Новый мир во время древних войн волшебников. Изучать историю было одно, а вот пережить ее — совсем другое.
Натан пробирался через длинные тени, направляясь назад, в сторону еле заметной дороги, по которой он шел со своими спутниками, но опасался, что в сгущающихся сумерках пройдет мимо тропы.
Как бы ни хотелось присоединиться к Никки и Бэннону в городке, в надежде на хорошую гостиницу и горячую пищу, волшебник все же решил устроить ночлег тут. Натан жаждал рассказать своим спутникам о дозорной башне так же, как стремился отведать местный эль. Вместо этого, ему, похоже, придется провести эту ночь в одиночестве в лесу.
— Не всё в приключениях должно быть завораживающим и занимательным, — сказал он вслух.
Он нашел тихую полянку под большим вязом, рюкзак можно было использовать в качестве подушки. Ночь становилась все темнее и холоднее, а Натан, сидя под ветвями, размышлял, как же ему не хватает магии, и о том, что случилось, когда он пытался с ней поупражняться по пути к башне. Сейчас, глядя на кучу собранных им сухих палок, волшебник не мог не подумать, как было бы просто разжечь веселый костерок, владей он магией. Натан не умел использовать кремень и огниво. У него не было на это ни терпения, ни навыков — зачем Натану Ралу когда-либо это было нужно, если можно было просто щелкнуть пальцами для создания огня?
Смирившись, волшебник поужинал холодной пищей и закутался для тепла в свой коричневый плащ из Ренда-Бэй, а затем улегся спать беспокойным, мятежным сном. Домотканая льняная рубашка, ранее принадлежавшая Филиппу, неплохо сохраняла тепло.
Натан отправился в путь ни свет, ни заря, продираясь через низкую поросль и кустарники, инстинктивно идя в правильном направлении, и когда он, наконец, наткнулся на основную дорогу, почувствовал внезапный всплеск удовлетворения. Теперь оставалось догнать Никки и Бэннона. Согласно карте, Локридж, довольно крупный город, должен быть всего в нескольких милях впереди.
Было уже позднее утро, когда волшебник увидел первую заброшенную усадьбу. Он попил из колодца, уверенный, что никто не будет против, и отогнал двух надоедливых коз, жаждущих его внимания. Отвратительные декоративные статуи поблизости казались странными и неуместными, но Натан и до этого видел много необычных и необъяснимых вещей. Люди часто имели довольно сомнительные предпочтения в искусстве, совсем как эти скульптуры.
Дорога проходила мимо других ферм и жилых домов, все они также были безлюдны и их населяли похожие статуи с мучительным видом. Возможно, какой-то мелкий местный лордик вообразил себя скульптором и потребовал, чтобы каждый его подданный имел у себя его отвратительную поделку.
К полудню Натан добрался до городка, типичного горного поселения с вполне ожидаемыми магазинами и домами, рынком, площадью, конюшней, гостиницей, кузницей, гончарной, плотницкой, — но городок был переполнен сотнями статуй каменных людей, запечатленных в момент ужасных кошмаров.
Натан осторожно шел вперед, почесывая щеку, аккуратно ступая в своих высоких кожаных сапогах, словно боясь пробудить эти жуткие скульптуры. Он чувствовал себя здесь незваным гостем. При обычных обстоятельствах волшебник должен был ощущать чары или признаки опасности, но копнув в себя поглубже, нашел лишь скорченную, спящую магию, — спутанный клубок, оставшийся после того, как его дар пророчества был вырван с корнем. Хань оставался беспокойным и неугомонным, и Натан не решился его использовать, зная, к чему это может привести.
При других обстоятельствах можно было и крикнуть во весь голос, но здешняя тишина казалась слишком зловещей, даже страшнее той, в древней сторожевой башне. Ощутимый ужас и отчаяние в лицах этих скульптур невольно заставили поежиться. Он видел тут разных людей: торговцев, фермеров, прачек, детей…
Две статуи, стоящие на площади Локриджа обособленно, выглядели белее и чище, нежели другие — видимо, то были новые творения, созданные безумным ваятелем. Ужасное выражение лица молодого человека на первый взгляд казалось неузнаваемым, но затем Натан вдруг понял: Бэннон!
Рядом с юношей стояла прекрасная колдунья, чьи изгибы и изящное платье могли стать шедевром любого скульптора с богатым воображением. Лицо Никки выражало меньше страданий, чем лица других статуй, но явно искажалось болью, словно чувство вины и сожаления разбилось на многочисленные острые осколки, а затем вновь собралось, но в неверном порядке.
Натан содрогнулся, будто от холода, медленно озираясь вокруг. Здесь явно сработали какие-то ужасные чары, и, хотя волшебник не мог вспомнить ни одного заклинания, которое могло бы вызвать такое, но был уверен, что это не просто скульптуры его друзей, а сами Никки и Бэннон, каким-то образом ставшие ими.
Звучный баритон прорезал кристальную тишину городка:
— Ты невинный человек? Или явился для суда, как и остальные?
Высокий, облаченный в черное мужчина шел в его сторону, его вытянутую лысую голову окаймлял золотой венок. Мантия на груди незнакомца распахнулась, открывая пузырчатые шрамы и воскоподобную кожу, обгоревшую вокруг золотого амулета.
Насторожившись, Натан ответил:
— Я прожил тысячу лет. Трудно остаться безвинным и непорочным за все это время.
— Человек добродетельный мог бы.
— Однако, чувство вины не особо довлело надо мной. — Натан был уверен, что именно этот мрачный волшебник создал заклинание, обращающее в статуи, подстерегая и превращая в камень свои жертвы, включая Никки и Бэннона. — Я путешественник, эмиссар Д'Харианской империи. Странствующий посол по особым поручениям.
— А я — Судья. — Человек шагнул вперед и темно-красный гранат на его вплавленном амулете стал светиться.
В другой раз Натан атаковал бы своей магией, но в отсутствии дара, который мог бы помочь, его рука метнулась вниз, чтобы схватить рукоять меча. Двигалась она непривычно медленно и вяло. Натан понял, что его ступни приросли к месту, и догадался, что происходит.
Судья приблизился, вперив в него взгляд бледно-голубых глаз.
— Только безвинные пройдут дальше, но я найду твою вину, старик. Я обязательно ее найду.
* * *
Никки оказалась заперта в каменной галерее своей жизни, обличительных ее моментах. У нее не было выбора, кроме как столкнуться с ужасными вещами, которые она совершила, с невежеством ее собственной жизни… Госпожа Смерть… слуга Владетеля. Этот психологический груз был намного тяжелее, чем даже самые огромные горы.
Она пытала и убивала многих по долгу ее службы у Джеганя. Она содействовала Имперскому Ордену, ложно полагая, что служит всему человечеству добиться равенства, помогая бедным и немощным, раздавая им богатства жадных хозяев жизни. Никки не чувствовала за это никакой вины.
Когда-то давно Никки сожалела, что пропустила похороны своего отца — Сестры не позволили ей покинуть Дворец Пророков. Ее отец был целеустремленный оружейник и отличный знаток своего дела (теперь она это понимала), человек, чью работу ценили заказчики, пока Орден не разорил его. Никки оказалась частью этого краха, как преданная молодая девушка с мозгами, промытыми ее же матерью, став уверовавшим, искренним последователем.
Когда кто-то верил и следовал тому, что было ложно, должна ли быть в том его вина?
Находясь во Дворце Пророков в течении многих лет, Никки также не присутствовала при смерти ее властолюбивой матери. Однако она посетила похороны, хотя не чувствовала вины за утрату этой жестокой женщины. Чтобы добыть прекрасное черное платье для церемонии, Никки позволила лапать и обнимать свое тело отвратительному портному, но то была цена, которую она согласилась заплатить. Она сделала то, что было необходимо. В этом не было вины. И с тех пор Никки предпочитала в платьях черный цвет.
По мере того как эти забытые, темные воспоминания, воскресали в ее сознании, Никки чувствовала необходимость искупить похищение Ричарда у его возлюбленной Кэлен, вынудив Искателя отправиться с ней в притворном сотрудничестве в Алтур'Ранг. Это деяние было ужасным, даже если Никки делала это, чтобы уверить Ричарда в правильности своих убеждений. В итоге колдунья влюбилась в него, но сама тогда не понимала, что те чувства были ложными и извращенными.
Возможно, самым худшим ее деянием был момент, когда Ричард воспротивился ее ухаживаниям и отказался заняться с ней любовью, и поэтому она бросилась на другого мужчину, позволив тому грубо с ней обращаться, ударить ее и изнасиловать, хотя изнасилованием это не являлось, поскольку все произошло по ее собственному настоянию. И все это время она знала, что из-за материнского заклятия, связывающего ее с Кэлен, Исповедница переживала все те физические ощущения, которые испытывала Никки… и Кэлен в сердцах поверила, что Ричард изменил ей, что он, безумно и страстно, получал удовольствие с Никки.