Аплодировали Махову шумно – как видно, высказанные им мысли родились у многих.
А главный конструктор с удовольствием записал в блокноте еще одно ценное предложение:
"Учеба по-суворовски. Повышение квалификации всего завода, чтобы взяться за волжский заказ во всеоружии знаний".
Место на трибуне занял высокий и худой молодой человек с пронзительным взглядом темных глаз. Это был Зубков, бригадир электросварщиков.
С первых же слов он как бы вдруг рассердился – такой нетерпеливой и требовательной была его речь. Зубков призывал турбинщиков к изобретательству – всех поголовно. В изощрениях ума он видел единственную возможность управиться с необыкновенным заказом.
– Зарапортовался, товарищ! – возразили из зала. – Где это видано, чтобы из каждого получился изобретатель? Талант не купишь, это не билет в кино!
Но парень лишь досадливо отмахнулся, и ему не стали больше перечить. Еще в годы блокады Ленинграда узнали на заводе и полюбили этого парня, тогда юного комсомольца. Завод с главным своим оборудованием был эвакуирован на восток, а на берегу Невы остались полупустые корпуса с малоценными станками да горстка рабочих для обслуживания фронта.
Комсомолец Зубков от истощения уже не вставал. Товарищи положили его на верстак возле печурки, в которой еще удавалось поддерживать тепло.
И вот однажды, очнувшись после обморока, Зубков увидел рядом группу солдат в танковых шлемах.
Бронепоезд в цехе – вот тут что! Мощные стволы орудий глядели из башни, но самые башни зияли пробоинами, перекосились и, как видно, потеряли способность вращаться. На борту головного вагона алела яркая, пущенная наискосок торжественная и гневная надпись: "Прорвем кольцо блокады! Смерть фашистским оккупантам!"
"Прорвем блокаду!…" – повторил про себя Зубков, едва не задохнувшись от волнения. Он поманил ближайшего бойца:
– Уже… накопили силы – прорвать?
А тот – ругаться.
И услышал Зубков, что бронепоезд полные сутки простаивает в цехе и не дождется ремонта. Не дозваться рабочих – кто в лежку лежит, а те, что еще на ногах, заняты танками.
– Но довольно, – сказал боец, – теперь только до ночи. Пойдем чиниться на другой завод!
Такого позора для своего завода уже не мог стерпеть комсомолец.
– Подними меня! – потребовал Зубков. – Ставь на ноги! Веди!
Боец опешил, но, взглянув в лихорадочные глаза больного, не посмел ослушаться.
– На боевую площадку!
Боец выполнил и это требование. Поднял сварщика на бронепоезд.
Конечно, держатель с заправленным в него электродом сразу же выпал из рук Зубкова. Комсомолец готов был заплакать от досады. Но среди солдат нашелся сметливый парень, который раздел Зубкова до пояса и принялся своими шершавыми руками разминать ему руки и плечи. Сперва сделал массаж насухо, потом попросил товарищей накапать на ладони спирту. В заключение Зубков получил несколько капель из солдатской фляги и на язык.
– Вот и годен в дело! – весело сказал потрудившийся солдат, и Зубков в самом деле почувствовал неожиданный прилив сил и в ответ рассмеялся счастливым смехом.
Пошла сварка!
Ночью бронепоезд развел пары, но только не для того, чтобы перекочевать на другой завод. Отремонтированный, он опять стал грозой для врагов и возвращался на позиции…
А Федя Зубков выжил. Был безнадежным, и выздоровление его осталось загадкой для медицинской науки.
Теперь Зубков стоял на трибуне, и это был уже не комсомолец Федя, а прославленный мастер своего дела Федор Михайлович. Но горячился он совсем по-комсомольски.
– Машина для Средней Волги, товарищи, – это машина будущего. И без выдумки, без уловки ее не сработаешь… Армия изобретателей тут требуется – армия рабочих умов!
"Отлично сказано", – подумал Иван Петрович и сделал новую запись в блокноте: "Армия рабочих умов".
Инженер из механического цеха, Пчелкин, попал на партийное собрание прямо с поезда. Мастер спорта, он участвовал во всесоюзном соревновании городошников. Когда Пчелкин показался на трибуне, со всех сторон послышались голоса болельщиков: "Ну, каково, с чем воротился?" И когда узнали, что спортсмен занял второе место, ему со смехом и шутками посоветовали: "Подтягивайся, Пчелкин! На кону средневолжская турбина. Это тебе не деревяшки гонять. Курс берем – на первое место в мире!"
Собрание продолжалось. Дерзнули взять слово и те, кто слепо признавал только математические формулы. Они выходили на трибуну и потрясали листком, где доказывалось, что волжский заказ можно выполнить лишь за четырнадцать лет.
Белов выступил и сказал, что голоса, которые только что крикливо разносились по залу, – это голоса Обломовых. И добавил, что такого рода голоса стыдно слышать на партийном собрании.
– Тихоходы… – объявил он. – Эти люди крещены пословицей: "тише едешь – дальше будешь"…
Партийное собрание закончилось. Лозунгом дня объявило: "Средневолжский заказ – в пять лет!"
И сразу же в цехи, на участки, в бригады, в самую гущу рабочей массы двинулись агитаторы; заводская типография выпустила экстренный номер газеты; развели краски художники, чтобы призывы коммунистов перевести на яркий и броский язык плаката. Перестроили программы заводского радио.
Профессор Белов после собрания уединился в укромный уголок и долго размышлял там над своим исписанным блокнотом. Потом решительно зашагал в конструкторское бюро.
– Проект турбины, товарищи, надо выдать через восемь месяцев!
Ошеломленные сотрудники возразили, что работы тут не меньше, чем на полтора – два года.
– Восемь, – повторил Белов, помахивая над головой блокнотом. – Коэффициент К, о котором я вам говорил, сейчас, после партийного собрания, уже не отвлеченная величина: у него появились дыхание, чувства, сила – коэффициент наполнился содержанием! Остается по-большевистски применить его к делу… Сумеем? Надо суметь!
Волга в корыте
Галя Орешникова работала чертежницей. Она третий год порывалась держать экзамены в вуз. Но все ужасно неудобно устроено! Летом разве есть время готовиться, когда надо и позагорать, и волейбол не пропустить, и погостить на даче, и успеть встретить белые ночи, и не опоздать их проводить… До учебников ли?
И вдруг в делах Орешниковой все переменилось. Не отец, не мать, не товарищи – Галю усадила за учебники средневолжская турбина. Да, вот так взяла и усадила! На электрических станциях, как известно, турбины вращают генераторы. А эта, средневолжская, подняла на заводе людей; покружила, покружила их – и всех усадила учиться. Между тем сама даже еще и не родилась… Вот какая это машина!
Едва отгудит гудок, как тысячи людей с тетрадками в руках заполняют помещения библиотеки, технические кабинеты, красные уголки в цехах. Здесь выступают с лекциями профессора, инженеры, а новаторы производства сами учатся и передают свое мастерство менее искусным товарищам. Заводской техникум вынужден был расширить прием, чтобы вместить рабочих, пожелавших получить законченное образование. И тут же при заводе открылось вечернее отделение института. Все считали, что выхлопотал это Белов, даже, говорят, в Москву ездил.
Сюда в числе нескольких товарищей по работе и посчастливилось попасть Гале Орешниковой. Сейчас она на студенческой практике. Галя никогда не бывала в гидравлической лаборатории – чертежнице из конструкторского там делать нечего, а без дела по заводу не ходят. Но лаборатория приметна с противоположного берега Невы. И по вечерам, возвращаясь домой, девушка не раз любовалась красивым зрелищем: казалось, будто перед глазами хрустальная шкатулка, внутри которой жаром горят самоцветы. Все это живым росчерком отражалось в темной вечерней воде…
И вот Галя сама в лаборатории. Нетрудно было заметить, что полно воды и внутри здания. Люди ходят посуху, но это всего лишь железные мостки и лестницы в окружении воды. Вода отстаивается в больших металлических баках возле окон, струится по лоткам и стекает в подполье, где устроена обширная водяная кладовая. Оттуда насосы вновь гонят ее наверх, в баки. Этот круговорот воды создан для испытания турбин.
– Вот наша Волга, знакомьтесь, – сказала Гале лаборантка, берясь за края металлического лотка, как взялась бы дома за корыто. Потом кивнула на высокий бак: – А наверху наше "Средневолжское море"…
Здесь все полуигрушечное. Совсем не так, как в конструкторском бюро. Орешникова привыкла мыслить натуральными величинами, которые в турбостроении всегда крупны. А здесь… Вот потеснили на столике "Днепровскую" турбину, чтобы поставить рядом графин; вот уборщица обмахнула щеточкой "Цимлянскую"…
Лаборантка, подобрав полы белого халата, села за пульт, который выглядел как часть парты.
– Я оператор, – сказала девушка. – Мое дело – ставить опыт. Главное – точность и никакой отсебятины. Вот программа. Смотри и запоминай.
Самый опыт прост. Вода из бака льется струйкой на лопасти турбинки и вращает ее. В действительной обстановке, на Волге, турбине предстоит титаническая работа. Ей придется вращать генератор, побуждая его вырабатывать ток, лавину энергии по три миллиона киловатт-часов ежесуточно!
Здесь, в лаборатории, только маленькая модель будущей турбины, и работа ее скромна. Чтобы испытать силу тяги турбинки, ее не приключают ни к какому генератору. Делают проще – тормозят деревянным клинышком. От клина идет рычаг, на длинном конце которого чашка весов. Оператор меняет гири, и от этого клин прижимается к колесу то плотнее, то слабее. Разнообразят и струю воды, вытекающую из бака. Все по программе. И турбинка от всех этих перемен то замирает под тяжестью непосильной нагрузки, то, почувствовав облегчение, начинает крутиться с такой скоростью, что песню поет, словно волчок, вырвавшийся на свободу. А оператор с бесстрастностью летописца обозревает приборы и показания их заносит в журнал.
Такое исследование длится много дней. Потом журнал забирают инженеры-аналитики и принимаются изучать записанное.
Это искусные и опытные люди. Им ведомы хитроумнейшие приемы обращения с числами. Вот инженер расстилает бумагу и заполняет всю ее числами, словно семена высевает в поле. Потом, вглядываясь в россыпь чисел, обнаруживает, что некоторые из них между собою родственники. Тут уже можно взяться за карандаш. Каждую группу чисел-родственников инженер соединяет линией. Линии то сходятся на бумажном поле, то разбегаются в стороны, прихотливо пересекаясь между собой, и это выглядит так, словно посев дал побеги. В этих хрупких побегах проницательный ум улавливает черты будущей машины.
Исследуют числа и другими способами: например, проставляют их в математические формулы и смотрят, что дает решение.
Словом, числам достается по-всякому. Загадочно-молчаливые в журнале, они – под руками инженеров – живо развязывают языки и начистоту выкладывают, что в испытанной турбинке хорошо, а что плохо.
Между тем аналитики не перестают допытываться:
– Скажите, друзья-числа, а каков у турбины КПД?
Это главный вопрос. И ответ на него, в сущности, решает: годна только что вышедшая из ванны моделька, или ее надо забраковать и готовить для испытания новую.
Но что такое КПД?
Говорящее число
Полностью, без сокращений, КПД читается так: коэффициент полезного действия. Однако и это не каждому понятно… Впрочем, зачем мудрствовать? Некоторые сложные понятия легко раскрываются через примеры. Итак, несколько примеров.
Когда первобытный человек разжигал костер, он использовал лишь ничтожную долю тепла, заключенного в дровах или хворосте. Все остальное тепло рассеивалось в воздухе и пропадало. Допустим, человеку доставалась от костра сотая доля тепла. Вот мы и скажем: КПД костра равен сотой доле, то есть одному проценту.
Шло время – сотни лет, тысячелетия… Медленно, очень медленно первобытный человек познавал мир. Однажды в костер случайно попал камень. Костер догорел и погас, а возле камня люди еще долго грелись… Счастливое открытие: камень – копилка тепла! Теперь первобытный человек, разжигая костер, уже нарочно тащил в огонь камни. Он научился лучше использовать тепло костра, а мы можем сказать, что КПД костра повысился: допустим, стал два процента.
А дальше новое открытие: если не кидать как попало в огонь, а сложить из камней клетку над костром и превратить костер в пленника, – тепла сохранится еще больше. Но у клетки щели. Наблюдая за своим очагом, человек догадался принести глины и эти щели замазать. Так появилась на свет печка. КПД печки, допустим, уже три процента… Вот какая любопытная штука КПД! Это всегда число, но в разные эпохи различное. Как зеркало, оно отражает достигнутый людьми уровень техники. И надо сказать, что в "век пара" (XIX век) люди по использованию энергии еще недалеко ушли от первобытного костра. Так, паровоз набирает в тендер и сжигает в пути горы топлива – и почти все на ветер; лишь ничтожная часть тепла – около семи процентов – преобразуется в полезную работу. КПД паровоза – семь процентов!
Те же паровые машины, но установленные на заводах, электрических станциях, рудниках, уже экономичнее. Это и понятно: здесь машины не на ветру, укрыты в помещениях, кроме того, их легче усовершенствовать, чем паровоз, который нельзя сделать ни слишком большим, ни слишком громоздким. И все-таки даже у лучших паровых машин старого типа КПД не превышает двадцати процентов. Ведь эта машина произошла от простого насоса. В своем первоначальном виде появилась она на рудниках, где горняки вели непрестанную и изнурительную борьбу с подземными водами. Основные части насоса – цилиндр и поршень – целиком перешли в конструкцию паровой машины. И сколько после этого ни совершенствовали машину, из цилиндра и поршня многого выжать не удалось.
Двадцатый век ознаменовался изобретением паровой машины нового типа. Здесь нет ни цилиндра, ни поршня. Основа новой машины – турбина, то есть колесо с лопатками; струя пара, ударяя в лопатки, приводит машину в движение. Паровая турбина показала КПД, недостижимый для машин старого, поршневого типа. У современных крупных паровых турбин КПД – тридцать и даже сорок процентов. Это много, по сравнению с тем, что осталось позади. И в то же время это еще мало, если смотреть вперед. Ведь КПД исчисляется до ста. Сто процентов – идеал, он неосуществим. Но к идеалу можно и надо приближаться.
И вот оказывается, что по величине КПД впереди всех современных машин стоят водяные турбины большой мощности. К тому же, эти машины не потребляют топлива.
Здесь КПД перевалил за девяносто… Огромная высота, но это еще не предел для современного инженерного искусства.
На мировые стадионы Олимпийских игр выходят спортсмены различных стран и наций. Они меряются мастерством, выносливостью, смелостью. И напряжение борьбы на этих состязаниях столь велико, что подчас десятая и даже сотая доля секунды знаменует победу, и мир увенчивает лаврами нового чемпиона.
Нечто подобное происходит среди машиностроителей. В странах капитализма за лучшую машину состязаются фирмы; в эту борьбу давно уже втянулись и сами капиталистические государства. С лагерем капитализма меряется силами социалистический лагерь.
Что такое хорошая машина? Это машина, которая производит изделия дешевле, чем другие подобные ей машины, будь то электрическая энергия, сахар, ситец, автомобиль, мебель или дом. А это и значит – машина с высоким КПД.
И если на спортивных стадионах мира успех оценивается в долях секунды, то в конструкторских бюро машиностроителей такой мерой служат доли процента КПД.
В материальном развитии человеческого общества для каждой эпохи характерен свой КПД. И можно заранее сказать, что наивысшего значения, близкого к слиянию с "сотней", КПД достигнет в машинах коммунистической эпохи… Так как же нам, советским людям, не драться за рекорды в мирном состязании чемпионов инженерного искусства?
Капля шипучей воды пробивает сталь
В лаборатории добивались от будущей турбины не только высокого КПД. Важно и другое: чтобы турбина, которой жить под водой, чувствовала себя в подводном царстве как дома. Беда, если турбина и вода между собой не поладят. Нет в природе стихии, более разрушительной, чем водяная. Говорят: "вода и камень точит". Да что камень – вода беспощадно уничтожает могучие стальные лопасти турбины! Отлитые из крепчайшей стали, огромные лопасти превращаются в трухлявую губку, пнешь – и нога пробивает металл насквозь.