— Что еще сказал вам Каменский?
— А этого мало? Прошу, адмирал — этот снимок настоящий. Или я сошел с ума?
Вольский долго думал, глядя на Капустина и гадая, что еще может быть ему известно. Павел Каменский был одним из самых могущественных офицеров КГБ в десятилетия, предшествовавшие развалу Советского Союза. Он пережил роспуск Комитета и сыграл важную роль в распределении его обязанностей между другими организациями — Федеральной Службой охраны, Службой внешней разведки (СВР) и ГРУ. Вольский давно задавался вопросом, что было известно советскому и российскому руководству о «Кирове». В конце концов, у них было почти восемьдесят лет, чтобы поразмыслить над сведениями, которые они могли обнаружить после поразительных рейдов «Кирова» в 1940-е.
Он еще раз взглянул на Капустина, подумал и кивнул.
— Хорошо, инспектор. Я рассказу вам об этой фотографии, если вы хотите это услышать, а в ответ вы окажетесь так любезны ответить на несколько моих вопросов.
— Согласен, — ответил Капустин, с явной заинтересованностью опускаясь в кресло.
Вольский подался вперед, положил фотоснимок на стол и постучал по нему пальцем.
— Если вы должны это знать, я расскажу вам, но при одном условии.
— Я слушаю.
— Мне нужно встретиться с Каменским.
Инспектор улыбнулся.
— Товарищ адмирал, я буду более чем счастлив организовать вашу встречу.
— Очень хорошо. Надеюсь, вы успели позавтракать. — Вольский откинулся в кресле, размышляя. — В ночь на 28 июля этого года, «Киров» вышел в район к северу от острова Ян-Майен в сопровождении подводной лодки «Орел» для учений с боевыми стрельбами…
ГЛАВА 9
Федоров стоял, глядя на происходящее, полностью дезориентированный и пытался понять, что случилось. Инстинкты подсказывали ему выйти на улицу, так как он видел, как люди в суматохе выбегают из всех соседних зданий. Он мог слышать крики и видел, как они указывали на что-то, стоя совсем рядом с гостиницей. Он спрятал пистолет и пошел наружу, поразившись ярким светом в небе на северо-востоке. Выйдя, наконец, из-под карниза, нависающего над дверью в столовую, он увидел это. Небо словно горело, будто в тайге бушевал огромный пожар. Зарево затягивало весь восток, и единственным, что приходило ему на ум, были воспоминания о ядерном взрыве, который он видел, находясь на борту «Кирова» в Северной Атлантике. Но это было нечто большее. Яростное зарево на горизонте говорило об ужасной катастрофе.
Он заметил троих человек, указывающих на небо, недоверчиво качая головами, и подошел к ним, слушая, о чем они говорили. Один из них, низкий, коренастый, с темными волосами и тонкими усами спрашивал у высокого смуглого мужчины «Как так может быть? Небо горит? Как такое возможно?».
Третий внимательно слушал, поворачивая голову от одного к другому, словно ребенок, ожидающий, когда ему объяснят, о чем говорят родители. Федоров отметил, что он был одет не так, как остальные, и когда высокий повернулся к нему и заговорил по-английски, Федоров понял, что он не был русским. Он ответил на сносном русском, но было понятно, что для него этот язык не родной.
Англичанин! Что он мог делать посреди Советского Союза в 1942 году? Федоров внимательно присмотрелся к нему. Он знал, что Великобритания и Советский Союз были союзниками, но этот человек явно был гражданским, и было очень странно увидеть его на отдаленной железнодорожной станции в Сибири.
— Прошу прощения, — сказал Федоров. — Что случилось? — Этот вопрос явно был у всех на устах, и парень, к которому он обратился, повернулся и странно посмотрел на него. Ложась спать, Федоров снял тяжелую шинель со знаками различия НКВД. Его черная ушанка тоже осталась у кровати. На нем была легкая куртка, которую дал ему Трояк, черная с двумя широкими карманами на груди. На обоих плечах имелся черный шеврон спецназа с тигром, и это, похоже, привлекло внимание парня. Его взгляд скользнул к кобуре на поясе Федорова.
— Вы военный? — Спросил парень, и Федоров подумал, что ему нужна какая-то легенда.
— Да, еду из Владивостока, — улыбнулся он. — На Каспийское море.
Еще по ходу разговора Федоров начал гадать, где Зыков и Трояк и почему он не увидел этих троих, когда они прибыли в гостиницу. Возможно, подумал он, они сошли с поезда, пока они спали. Но где старшина? Он осмотрелся, ища Трояка, но от этого пришел только в еще большее замешательство. Здесь не было ничего! Они прошли два квартала от станции до гостиницы, мимо старых обветренных домов и складов, но теперь между гостиницей и станцией лежало лишь голое поле с клочьями травы, оканчивающееся к гравийной насыпи. Сама станция тоже стала слишком маленькой. В Иланском они прибыли на крупную сортировочную станцию с шестью путями, но теперь путей было только два и оба были совершенно пусты! Их товарный поезд, железнодорожники и все вообще исчезли. Что случилось?
— Случилось что-то страшное, — сказал коренастый молодой человек. — Но, похоже, что непосредственной опасности нет. Давайте вернемся внутрь. — Он пошел прочь, высокий мужчина и англичанин пошли следом, обсуждая случившееся. Федоров последовал за ними.
Вернувшись в столовую, Федоров увидел, что они садятся за стол, за которым он увидел их впервые. Увидев его, парень подозвал его, указывая на пустой стул, предлагая присоединиться.
— Скажите мне, что вы не из Охранки и я с удовольствием поделюсь с вами завтраком, — сказал молодой человек, когда Федоров подошел к нему.
Федоров смутился, все еще оглядываться и понимая, что столовая выглядит странно незнакомой. Где Трояк? Что случилось в тайге? Ему нужно было найти Зыкова и старшину. Но что-то странное в этом энергичном молодом человеке заставило его задержаться. Мысли успокаивались, словно опускающиеся на дно чайника чаинки.
— А если же вы из Охранки, то говорю вам, что не сделал ничего плохого. Мне дали полный отпуск, и я просто еду в Иркутск повидать друзей. Вам не нужно беспокоиться обо мне. — Парень выжидательно посмотрел на Федорова. — Итак?
Охранка? Это же царская секретная служба до Революции! О чем он говорил? Тем не менее, ему нужно было как-то успокоить этого человека, и Федоров протянул ему руку.
— Не беспокойтесь, — сказал он. — До вас мне дела нет. Я простой военный.
— Это хорошо, — парень протянул ему руку. — Миронов.
— Федоров. — Они пожали друг другу руки.
— Эти двое тоже присоединились ко мне за столом, — сказал Миронов. — Этот англичанин, он здесь, чтобы писать репортажи в свою газету в Лондоне. Журналистика — достойное занятие. Думаю, я бы и сам в один прекрасный день занялся бы подобным, но не думаю, что царское правительство могло бы по достоинству оценить мои статьи. — Он внимательно посмотрел на Федорова после этих слов, высматривая любые признаки негодования, все еще проверяя, не представляет ли незнакомец угрозы. Видимо, он успокоился, когда Федоров просто посмотрел на него, все еще смущенный случившимся.
— А это Борис Евченко, его проводник. Давайте разделим завтрак! — Он протянул Федорову кусок черного хлеба.
Федоров заколебался, глядя по сторонам в поисках своих товарищей. Он знал, что не может просто сесть завтракать с этими людьми, пока не восстановит связь.
— Боюсь, что я должен найти своих друзей, — сказал он.
— Друзей? Это хорошо. Приводите их. Поедим вместе.
— Вы очень любезны, — кивнул Федоров. — Наверное, они вышли через главный вход. Пойду узнаю, видела ли их горничная.
— Горничная? — Миронов поднял бровь, но ничего не сказал, потому что Федоров уже встал и направился к рецепции. Он проскользнул в дверной проем и увидел ту же стойку, только она выглядела намного более новой. Со стороны главного входа появился какой-то человек, за ним шли еще трое.
— Секунду, всего секунду. В такой обстановке человек не может мыслить прямо!
Он конечно, был прав, подумал Федоров, и внезапно его поразило осознание. Он видел этого человека… Видел раньше. Нет, не в живую, а на портрете, который висел над стойкой — деда Иляны! Это был тот самый человек — на стене не было портрета, вместо него был живой человек. Федоров посмотрел на него, словно увидел призрака. Что случилось?
— Könnte es ein Vulkan sein? — Сказал один из людей в дверях.
— In Sibirien? Ein Vulkan?
— Haben Sie auf dem Auto überprüft? Wenn Protos beschädigt wurde dann könnten wir einen weiteren tag mit reparaturen zu verlieren.
Еще трое, следовавшие за хозяином, говорили на иностранном языке, в котором он узнал немецкий. На одном из немцев была плотная шапка, закрывавшая голову и уши, оставляя только румяное лицо с черными глазами и длинными тонкими усами. На двух других были шерстяные кепи с закрепленными поверх них очками и двубортные пальто с медными пуговицами.
Федоров немного знал немецкий. Они говорили о каком-то вулкане, а затем заговорили о необходимости ремонта автомобиля. Его недоумение усилилось, а затем он посмотрел на стену за стойкой, где должен был висеть портрет — портрет только что замеченного живого человека — и то, что он увидел, ошеломило его окончательно. Там висел календарь, открытый на июне 1908 года!
Он отступил назад, на его лице появилось испуганное выражение, и пожилой седой человек за стойкой, наконец, обратил на него внимание, странно посмотрев. Федоров отступил от стены, ощущая, как голова кружится бешеным вихрем. Внезапно он вспомнил о микрофоне в воротнике и, отступив к очагу в столовой, нажал переключатель и сказал тихо и отчаянно:
— Трояк? Зыков? Как слышите, прием.
Тишина.
Федоров обернулся, посмотрев на черную лестницу. Иляна предупреждала его об этих ступеньках, и теперь его единственной мыслью было вернуться на второй этаж в свою комнату. Он хотел убедиться, что его шапка, шинель и снаряжение остались там — если в происходящем можно было найти какой-то здравый смысл — и медленно отступил в темноту лестницы. Он видел как Миронов подозрительно провожает его взглядом. Затем раздался еще один громовой раскат.
Федоров повернулся и начал подниматься по лестнице. На ней было всего двенадцать ступенек, но они показались ему бесконечными, ноги словно налились свинцом, и достигнув последней, он ощущал себя изможденным и тяжело дышал от страха и напряжения. Он согнулся, положив руки на колени, пытаясь отдышаться. В этот момент он услышал звук тяжелых ботинок и выпрямился, увидев человека, шедшего по коридору с автоматом на изготовку.
Это был Трояк.
— Вот вы где! Где вы были, товарищ полковник?
Федоров уставился на него, все еще сбитый с толку и скованный необъяснимой усталостью.
— Мне надо присесть…
Трояк увидел, в каком он был состоянии, так что помог пройти через коридор в комнату. По дороге он дал знак Зыкову, указывая тому идти следом. Федоров сделал глоток воды и опустился на кровать. Трояк пристально следил за ним с серьезным выражением на лице.
— С вами все в порядке, товарищ полковник?
— Да… Да, но что-то случилось. Я не могу объяснить.
— Мы обыскали все здание. Где вы были?
Федоров моргнул, пытаясь взять себя в руки.
— Спустился по черной лестнице. Мне показалось, что я услышал что-то — какой-то рев — и пошел проверить.
Федоров впервые заметил, что снаружи было темно. Комната освещалась одной керосиновой лампой, но снаружи была ночь.
— Внизу? Вас не было больше часа, товарищ полковник. Уже полночь, поезд отправляется через полчаса.
— Поезд? — Федоров еще выглядел потерянным. Что только что случилось? Он что, спал? Ходил во сне? — Должно быть, мне приснилось, — медленно сказал он. — Да… Это должен был быть сон.
В зале раздались шаги, и Трояк обернулся, держа оружие наготове. Они услышали приглушенные голоса. Затем кто-то громко сказал:
— Я ничего не сделал! Отпустите меня!
Трояк открыл дверь и увидел Зыкова, одной рукой держащего за воротник какого-то парня, а другой приставив ему пистолет к голове. Старший матрос улыбнулся.
— Смотрите, кого я нашел.
— Отпустите, говорю вам! Я ничего не сделал!
Зыков втолкнул парня в комнату и вошел следом. Федоров удивленно поднял взгляд. Это был Миронов!
— Так вы все-таки из Охранки, — угрюмо сказал Миронов, как только увидел Федорова. — Я знал, что с вами что-то не так. Что я сделал? Вы не имеете права меня задерживать!
Мозг Федорова наконец обрел способность функционировать, и все, что он видел и пережил в последние несколько минут начало медленно складываться. Грохот, гром, далекое зарево на горизонте — и месяц и год в том календаре!
— Послушайте меня, Миронов. Какое сегодня число?
— Число?
— Месяц и год.
Трояк смущенно посмотрел на него и переглянулся с Зыковым, словно сообщая ему нечто невысказываемое. Оба смотрели на Федорова, словно на больного. Затем Миронов ответил, все еще с некоторым возмущением.
— Вы что, меня допрашиваете?
— Нет, нет, конечно. Просто назовите мне сегодняшнее число.
— 30 июня. Я прибыл поздно ночью. Вы что, думаете, что я тупой? Я знал, что вы из Охранки, как только вас увидел. А когда вы отказались сесть за стол, мои подозрения удвоились. Но у вас нет причин беспокоить меня. Я ничего не сделал! Или что? Вы скажете, что я сказал что-то не то о журналистике? Да, правительству это может не понравиться то, что я должен был сказать, но я не сказал ничего! — Его глаза горели от негодования.
Федоров попытался успокоиться, но от того, что сказал Миронов, сердце забилось еще чаще. 30 июня! Невозможно. И вместе с тем утомленный разум, накапливая факты, вдруг рухнул в пучину внезапного осознания. 30 июня 1908 года, грохот и огонь в небе…
— Господи, не может быть… — Выдохнул он. — Миронов… Вы только что поднялись по черной лестнице?
— Я видел, как вы пошли туда и да, я пошел за вами, чтобы понять, кто вы. Я слишком много понял, да? Но это не причина меня арестовывать. Человек может побеспокоиться о своей безопасности, особенно после того, что только что случилось. — Он указал на окно, внезапно осознав, что за ним была темная тихая ночь, а в небе светила лишь серебристая луна. Теперь пришла его очередь обескураженно уставиться в окно. — Что случилось? Почему за окном темно?
— Как ваше имя, Миронов? Полное имя.
Парень повернулся к Федорову, с вызовом сложив руки на груди.
— Сергей Миронов. Если вы из Охранки, то прекрасно знаете, кто я. И что дальше? Какое обвинение вы на этот раз намерены сфабриковать? Скажете, что нашли типографию? Я не имею к этому никакого отношения. — Его возмущение было очевидно.
— Хотите сказать, Миронович?
Парень не ответил, но его губы под тонкими усами напряглись, а глаза вспыхнули.
— Сергей Миронович Костриков? — Надавил Федоров. — Вас недавно выпустили из тюрьмы?
— Значит, вы меня знаете. Вы следили за мной все это время. Я думал, вы следите за тем британским репортером. Это на вас похоже. Вы знаете, что я его предупреждал. Я сказал ему, что иностранец теперь может привлечь к себе нежелательное внимание в этой стране. Притеснения царя презренны! Да, я так и сказал ему. Наконец кто-то ему это сказал. Можете арестовать меня и бросить в тюрьму, если хотите. Вы сделаете это в любом случае. — Он снова сложил руки на груди, смиряясь.
Трояк смотрел на них обоих, будучи явно сбитым с толку. Федоров, казалось, знал этого человека, по крайней мере, легко назвал его полное имя. Но причем тут была какая-то охранка и июнь 1908?
Снова донесся грохот, опять словно из неоткуда. Все повернулись, глядя на открытую дверь. Федоров сел, ощутив, как силы вернулись к нему, а разум окончательно очистился. В движениях появился жесткая настойчивость, особенно когда они снова услышали этот звук и увидели янтарное свечение из-за двери.