Джереми переместил лупу на человека в велюре. Цвет глаз определенно был таким же, как у Рейчел. Как говорила ее мать? «Ищи себя в его глазах»? Рейчел смотрела на увеличенные глаза мужчины, пока изображение не стало расплываться. Она отвела взгляд, передохнула и снова воззрилась на мужчину.
– Это мои глаза? – спросила она.
– Цвет твой, – ответил Джереми. – Форма другая, но ты ведь унаследовала костную структуру у Элизабет. Хочешь, сделаю пару звонков?
– Кому?
Он положил лупу на стол.
– Давай сделаем следующий шаг и предположим, что это ее приятели-аспиранты из Университета Джонса Хопкинса. Если это так, найти их всех, скорее всего, нетрудно. Если не так, мы всего лишь позвоним нескольким друзьям, которые работают там.
– Хорошо.
Джереми переснял обе фотографии на телефон, проверил, хорошо ли они получились, и сунул телефон в карман. У дверей он обернулся и спросил:
– Ты в норме?
– Да. А что?
– Ты как-то вдруг сникла, по-моему.
Она не сразу нашла что сказать.
– Ты не мой отец.
– Это так.
– Очень жаль. Иначе отец у меня был бы просто молоток. И мы бы покончили со всей этой канителью.
Джереми тщательно поправил очки: как Рейчел заметила еще раньше, он делал так, когда чувствовал себя неуютно.
– Молотком меня еще не называли.
– Вот поэтому ты и есть молоток, – сказала она и поцеловала его в щеку.
Впервые за два года она получила электронное письмо от Брайана Делакруа – короткое, всего три строчки. В нем он хвалил серию статей Рейчел, вышедших две недели назад и посвященных выдвинутым против Массачусетской службы пробации обвинениям в откатах и попустительстве. Возглавлявший службу Дуглас («Дуги») О’Хэллоран управлял ведомством как личной вотчиной, но теперь, благодаря расследованию Рейчел и ее бывших коллег по «Глобу», окружной прокурор готовился предъявить ему обвинение по всей форме. Когда Дуги случайно столкнулся с Рейчел в коридоре, писал Брайан, то выглядел так, будто наложил в штаны.
Она поймала себя на том, что расплывается в улыбке.
«Приятно сознавать, что Вы существуете на свете…» – писал он.
«И я рада получить известие от Вас», – хотела она написать в ответ, но тут увидела постскриптум:
«Собираюсь снова пересечь южную границу. Возвращаюсь в Новую Англию. Не порекомендуете место по соседству, где можно остановиться?»
Она тут же отыскала его в Гугле, чего до сих пор сознательно избегала. Фотография была только одна, слегка зернистая и расплывчатая, переснятая из статьи в «Торонто сан», где описывался благотворительный концерт 2000 года. Он стоял в нелепом смокинге, повернув голову в сторону. Подпись под снимком гласила: «Потомственный лесоторговец Брайан Делакруа Третий». В сопроводительной статье говорилось, что он «замкнут» и, «как всем известно, скрывает свою личную жизнь от посторонних», окончил Университет Брауна и получил степень магистра экономики в Уортонском колледже. Сделавшись магистром, он…
«…Стал частным детективом в Чикопи», – мысленно закончила предложение Рейчел. Она улыбнулась, вспомнив его клетушку. «Золотой мальчик» попытался сойти с колеи, проложенной для него поколениями предков, но оказался недоволен сделанным выбором. Такой серьезный, такой честный… Если бы она обратилась в другое агентство и попала к другому сыщику, с ней неминуемо произошло бы то, о чем предупреждал Брайан – ее обобрали бы до нитки.
А Брайан не захотел так поступить.
Глядя на фотографию, она представила, что случилось бы, если бы он поселился где-нибудь по соседству – скажем, в одном-двух кварталах…
– Я живу с Себастьяном, – произнесла она вслух. – И люблю его.
Рейчел закрыла ноутбук.
Она сказала себе, что ответит Брайану на следующий день, но так и не собралась.
Спустя две недели позвонил Джереми Джеймс и спросил, прочно ли она сидит на своем месте. Рейчел стояла, но при этих словах прислонилась к стене и сказала, что заняла прочную позицию.
– Я нашел почти всех. Темнокожие мужчина и женщина по-прежнему вместе и занимаются частной практикой в Сент-Луисе. Вторая женщина умерла в девяностом году. Толстяк преподавал в колледже и тоже умер несколько лет назад. А парень в велюровом пуловере – это Чарльз Озарис, психолог-клиницист, работает на Оаху.
– Один из Гавайских островов.
– Если окажется, что он твой отец, – сказал Джереми, – у тебя появится шанс побывать в отличном месте. Буду ждать приглашения.
– Непременно.
Ей потребовалось три дня, чтобы дозвониться до Чарльза Озариса. Нет, она не занервничала, не встревожилась. Причиной было ее неверие в успех. Рейчел знала, что он не ее отец, чувствовала это нутром и всеми извилинами своего неугомонного мозга.
И все же какая-то часть ее надеялась на противоположное.
Чарльз Озарис подтвердил, что посещал аспирантский семинар по клинической психологии в Университете Джонса Хопкинса вместе с Элизабет Чайлдс. Несколько раз они заходили в бар «Мило» в Ист-Балтиморе, и там действительно висел на стене вымпел команды «Балтимор колтс». Озарис выразил Рейчел сочувствие и сожаление по поводу смерти Элизабет – «интересной женщины», как он выразился.
– Мне говорили, что вы с ней встречались.
– Кто мог вам такое сказать? – фыркнул Чарльз Озарис. – Мисс Чайлдс, я уже с семидесятых годов не скрываю своей сексуальной ориентации и не питаю никаких иллюзий на этот счет. Коллизии в связи с этим бывают, а иллюзии – нет. Никогда не бывал на свиданиях с женщинами и даже не целовался с ними.
– Значит, меня ввели в заблуждение, – пробормотала Рейчел.
– Значит, ввели. А почему вас интересует, встречался я с вашей матерью или нет?
Рейчел честно рассказала о своих поисках отца.
– А что, она не сказала вам, кто он такой?
– Нет.
– Но почему?!
Рейчел пустилась в обычные объяснения, которые с каждым годом казались ей все более смехотворными.
– Она почему-то считала, что таким образом оберегает меня. Сохранение в тайне личности моего отца по ошибке связалось у нее в голове с моим благополучием.
– Насколько я знал Элизабет, таких ошибок она никогда не делала.
– Зачем тогда так бережно хранить тайну? – спросила Рейчел.
– Я учился вместе с вашей матерью в течение двух лет, – ответил Чарльз Озарис с горечью, которой раньше в его голосе не замечалось. – И был, наверное, единственным человеком в радиусе десяти миль, который ни разу не пытался раздеть ее. Поэтому я вряд ли знал ее лучше других. А ей было спокойно со мной. По сути дела, мисс Чайлдс, я совсем не знал ее. Она не раскрывала людям свою душу. Ей нравилось быть скрытной, потому что она обожала секреты. Секреты давали ей власть над людьми. Это было лучше секса. Уверен, что секреты были ее любимым наркотиком.
После разговора с Чарльзом Озарисом Рейчел испытала три приступа паники в течение одной недели. Один произошел в туалетной комнате для служащих Шестого канала, другой – на берегу реки Чарльз во время утренней пробежки, а третий – ночью, в душе, когда Себастьян уже спал. Ей удалось скрыть это и от коллег по работе, и от Себастьяна. Она держала себя в руках, насколько это возможно во время приступа, и все время убеждала себя, что сердце работает нормально, горло не сжимается и она может дышать.
Ей все меньше и меньше хотелось выходить из дома. Несколько недель она таскалась на работу только благодаря усилиям воли, бросая вызов самой себе. В выходные она отсиживалась дома. Первые три недели Себастьян полагал, что в ней проснулся инстинкт гнездования. На четвертую это начало его раздражать. К этому времени они стали заметной в городе парой, их приглашали на все гала-концерты, благотворительные вечера и прочие мероприятия, где можно было и посмотреть что-нибудь, и себя показать, и, конечно, выпить под это дело. Они стали постоянными героями светской хроники в телепрограммах «Будьте с нами» и «Имена и лица». Рейчел изо всех сил сопротивлялась, но была вынуждена признать, что все это ей очень нравится. Впоследствии она поняла, что здесь сработал механизм компенсации: родителей у нее не было, зато она вошла в большую бостонскую семью.
Итак, она ходила на мероприятия, пожимала руки, обменивалась поцелуями в щеку, выпивала за здоровье мэра, губернатора, судей, миллиардеров, актеров-комиков, писателей, сенаторов, банкиров, игроков и тренеров команд «Ред сокс», «Пэтриотс», «Бруинз» и «Келтикс», а также президентов колледжей. На Шестом канале она успела побывать – совершив этот карьерный взлет всего за шестнадцать месяцев – внештатным сотрудником, обозревателем новостей образования, уголовным репортером и, наконец, телекомментатором широкого профиля. На рекламной афише она красовалась рядом с такими асами вечерних новостей, как Шелби и Грант, и этот снимок даже использовали для представления обновленного логотипа канала. Когда они с Себастьяном решили пожениться, весь город горячо благословил их на это, и они чувствовали себя самозваными королями на ежегодном балу выпускников.
Через неделю после рассылки приглашений на свадьбу Рейчел случайно столкнулась с Брайаном Делакруа. В тот день они брали у двух членов Палаты представителей интервью по поводу ожидаемого дефицита бюджета. Закончив работу, остальные сотрудники направились к фургону, а она решила дойти до студии пешком. Перейдя Бикон-стрит, она увидела, как навстречу ей из Атенеума вышел Брайан в сопровождении другого мужчины, постарше и пониже ростом, с рыжеватыми волосами и бородкой такого же цвета. Рейчел почувствовала секундное замешательство – то самое, когда встречаешь на улице знакомого человека и понимаешь, что знаешь его, но не можешь вспомнить, кто он такой. Когда между нею и мужчинами осталось всего десять-двенадцать футов, Брайан встретился с ней взглядом. В его глазах промелькнула вспышка узнавания, тут же сменившаяся непонятным для Рейчел выражением – беспокойством? страхом? – но и оно тут же исчезло, остался лишь неестественный, преувеличенный восторг.
– Рейчел Чайлдс! – Он одним махом преодолел разделявшее их расстояние. – Сколько же лет прошло? Девять?
Его рукопожатие неожиданно оказалось более крепким, чем она ожидала.
– Восемь, – ответила она. – А когда вы?..
– Знакомьтесь, это Джек.
Брайан сделал шаг в сторону, и его спутник вступил на освободившееся место. Все трое стояли на самой вершине холма Бикон-Хилл, их обтекала выплеснувшаяся на улицу толпа – было время обеденного перерыва.
– Джек Ахерн, – представился знакомый Брайана и пожал Рейчел руку.
Его рукопожатие было гораздо более деликатным. От Джека Ахерна так и веяло Старым Светом: французские манжеты с серебряными запонками высовываются из рукавов сшитого на заказ костюма, на шее – галстук-бабочка, бородка тщательно подстрижена. Рука его была сухой, без мозолей. Рейчел подумала, что он наверняка курит трубку и знает толк в классической музыке и коньяке.
– Вы старые друзья с Брайаном? – спросил он.
– Скорее, просто знакомые, Джек, – вмешался Брайан. – Мы познакомились лет десять назад. Рейчел – репортер Шестого канала. Первоклассный репортер.
Джек учтиво наклонил голову в знак уважения:
– Вам нравится ваша работа?
– Большей частью да, – ответила она. – А вы чем занимаетесь?
– Джек увлекается антиквариатом, – поспешил ответить за него Брайан. – Прибыл сюда с Манхэттена.
– Через Женеву, – улыбнулся Джек Ахерн.
– Почему через Женеву? – спросила Рейчел.
– Я живу то на Манхэттене, то в Женеве, но Женеву считаю своим домом.
– Потрясающе, правда? – произнес Брайан; Рейчел не поняла, что именно должно было ее потрясти. – Ну, нам пора, Джек, – сказал он, посмотрев на часы. – Мы договорились на двенадцать пятнадцать. Очень рад был встрече, Рейчел. – Наклонившись к ней, он чмокнул воздух возле ее щеки. – Я слышал, вы выходите замуж. Рад за вас.
– Мои поздравления, – сказал Джек Ахерн, опять пожал ей руку и слегка поклонился. – Желаю счастья вам и жениху.
– Всего наилучшего, Рейчел, – произнес Брайан уже на ходу, послав ей издали улыбку и взгляд своих слишком ярких глаз. – Очень здорово, что мы увиделись.
Дойдя до Парк-стрит, они повернули налево и скрылись за углом.
Она же, задумавшись, все стояла на месте. Брайан Делакруа со времени их встречи в 2001 году чуть пополнел, и это ему шло. Тогда он был чересчур костляв, шея была слишком тонкой для такой головы, а скулы и подбородок – слишком мягкими. Теперь же его черты обозначились более отчетливо. Он достиг возраста – тридцать пять лет, решила она, – когда, вероятно, стал напоминать своего отца и уже не выглядел как чей-то сын. Одевался он теперь с гораздо большим вкусом и стал по крайней мере вдвое красивее, хотя и в 2001 году был далеко не уродом. В его внешности произошли явные перемены к лучшему.
Но при всей компанейской шутливости в нем ощущалась какая-то неуравновешенность, беспокойство. Он был похож на человека, пытающегося продать вам таймшер. Благодаря интернету Рейчел знала, что он руководит международным отделом фирмы «Делакруа ламбер», и с грустью подумала о том, что после десяти лет торговли лесом он стал типичным коммивояжером, который бодрится, с нарочитой радостью трясет вам руку и посылает воздушные поцелуи.
Ей представился Себастьян, который в этот момент работал в студии Шестого канала: откинувшись в кресле, он грыз карандаш и безжалостно резал видеозапись. Себастьян был королем жесткой редактуры – да и все в нем было жестким, четким и прямым. Трудно было представить его торгующим чем-нибудь – так же как, например, копающимся в земле. Себастьян привлекал ее тем, вдруг поняла она, что в нем на генетическом уровне не было ничего бестолкового и неполноценного.
«И как жаль, Брайан Делакруа, – мысленно обратилась она к старому знакомому, – что жизнь превратила тебя в обыкновенного торговца».
Джереми провел ее по проходу между рядами скамеек в церкви Завета; когда он приподнял фату, глаза его увлажнились. На свадебном обеде в ресторане отеля «Времена года» его семья присутствовала в полном составе: сам Джереми, Морин, Тео и Шарлотта. Рейчел пару раз обменялась с ними какими-то фразами, но если с Джереми она чувствовала себя абсолютно свободно, то с остальными ей было не по себе.
Во время их первой встречи Морин, казалось, была искренне рада тому, что Рейчел разыскала их, но с каждым новым визитом Рейчел она держалась все более отчужденно. Возможно, и в первый раз она проявила теплоту только потому, что не рассчитывала на затяжное общение. Нет, она совсем не была груба или холодна, но не говорила и не делала ничего существенного. Она улыбалась Рейчел, хвалила ее внешний вид или платье, расспрашивала о работе и Себастьяне и все время говорила, как рад Джереми тому, что Рейчел вновь появилась в его жизни. Но она избегала встречаться с Рейчел взглядом, а в голосе ее чувствовалась неестественная оживленность, как у актрисы, которая изо всех сил старается не забыть слова – и забывает их значение.
Тео и Шарлотта, несостоявшиеся брат и сестра Рейчел, проявляли к ней почтение, смешанное со скрытой тревогой. Оба говорили с ней торопливо, опустив головы, и ни разу не задали вопроса о ней самой, о ее жизни, словно, спросив об этом, они тем самым признали бы ее реально существующей. Они предпочитали воспринимать ее как нечто, надвигающееся на их дом из туманного мифа, но так и не достигающее входных дверей.
Морин, Тео и Шарлотта распрощались через час после начала обеда, испытав при этом такое облегчение, что в пяти шагах от выхода кинулись прочь как на крыльях. По словам Морин и Шарлотты, они боялись подхватить простуду, а дорога была неблизкой. Джереми потрясло то, насколько поспешно они удалились. Пока остальные стояли на улице рядом со швейцаром и ждали автомобиля, он взял руки Рейчел в свои ладони и велел ей не забывать во время медового месяца о люминистах и Колэме Джаспере Уитстоне, так как по возвращении ее ждет работа.
– Конечно забуду, – ответила она, и Джереми рассмеялся.