Спустя двадцать минут они с Гретой покинули лагерь на машине шриланкийцев. Оказавшись в полевом госпитале, Рейчел призывала отправиться на поиски девушек и шри-ланкийцев, и канадских миротворцев, направлявшихся со своего судна вглубь острова. Но никто не понимал, что тут срочного. Пропали две девушки? Пропавших считали уже тысячами, и число их непрерывно возрастало.
– Они не исчезли, – сказал ей один из канадцев, – они мертвы. Вы сами это понимаете. Как ни жаль, но это так. А искать тела сейчас нет ни времени, ни возможности. – Он оглянулся на своих товарищей и шриланкийцев, находившихся в палатке. Все кивнули в знак согласия. – По крайней мере, у нас.
На следующий день Рейчел и Грета отправились в Жакмель, а через три недели вернулись в Порт-о-Пренс. К этому времени Рейчел начинала рабочий день с четырех таблеток ативана, добытых на черном рынке, и запивала их ромом. У Греты, как она подозревала, выработалась привычка принимать небольшие порции героина, о чем она рассказала Рейчел в первый же их вечер в Леогане.
Наконец им велели возвращаться в Бостон. Рейчел пыталась протестовать, но ведущий редактор связался с ней по скайпу и сообщил, что ее репортажи стали слишком резкими, слишком монотонными и недопустимо пессимистичными.
– Телезрителям нужна надежда на лучшее, – сказал редактор.
– А гаитянам нужна вода, – парировала Рейчел.
– Опять она за свое, – обратился редактор к кому-то за кадром.
– Дайте нам еще несколько недель.
– Рейчел, – сказал он, – послушай. Ты выглядишь хуже некуда. Я говорю не о прическе. Ты превратилась в скелет. Мы закрываем тему.
– Ну правильно, кого все это интересует?
– Нас интересует, – резко бросил редактор. – Соединенные Штаты отвалили полтора долбаных миллиарда на восстановление этого острова, а в ответ получили от нашего канала кучу дерьма. Может, хватит уже?
В мозгу Рейчел, затуманенном ативаном, вспыхнуло слово «Бог».
«Я хочу Бога с большой буквы, который, по словам телеевангелистов, останавливает торнадо, излечивает рак и артрит у истинно верующих. Бога, которого профессиональные спортсмены благодарят за победу в Суперкубке по футболу, или в Кубке мира по гольфу, или за успешное выступление в восемьдесят седьмой встрече из ста шестидесяти двух, проводящихся командой „Ред сокс“ в этом году».
Ей хотелось Бога, который спустился бы с небес, чтобы принять активное участие в людских делах, очистил водные источники на Гаити, вылечил пострадавших, восстановил разрушенные школы, больницы и жилые дома.
– Что за хрень ты несешь? – вытаращил глаза редактор.
Оказывается, она говорила все это вслух.
– Покупай билет на самолет, пока мы еще оплачиваем его, – сказал редактор, – и возвращайся на свое рабочее место.
Она поняла, что должна оставить надежду попасть на национальное телевидение. Нью-Йорк не для нее. О «Большой шестерке» можно забыть.
Она возвращается в Бостон, в «Малую шестерку», к Себастьяну.
Она отучила себя от ативана (для этого понадобились четыре попытки, но она справилась). Она пила столько же, сколько до Гаити (ну, почти столько же). Но руководители «Малой шестерки» больше не давали ей освещать главные темы. Пока она отсутствовала, ее место заняла другая журналистка, Дженни Гонсалес.
– Она умна и элегантна, с ней можно договориться, и она никогда не смотрит в камеру так, словно хочет боднуть ее, – сказал Себастьян.
Увы, это было горькой правдой. Рейчел с радостью возненавидела бы Дженни Гонсалес (Бог свидетель, она старалась), и тогда можно было бы считать, что та получила место благодаря своей миловидности и сексапильности. К тому же она обладала достоинствами, которым Рейчел не могла не позавидовать: магистерская степень по журналистике, полученная в Колумбийском университете, способность импровизировать на лету, безотказное умение попасть в яблочко и уважительное отношение ко всем, от секретарши до управляющего директора.
Дженни Гонсалес заменила Рейчел не потому, что была более молодой, хорошенькой и лучше подготовленной (хотя все это у нее имелось, черт бы ее побрал), а потому, что лучше справлялась с работой и легче общалась с людьми, с ней было приятно поговорить.
Вообще-то, у Рейчел оставались шансы. Если бы, соблюдая здоровый образ жизни, ей удалось повернуть вспять процесс старения, которому она придала ускорение на Гаити, если бы она перестала держаться вызывающе (черта, появившаяся в один прекрасный момент и со временем усиливавшаяся), научилась лизать задницы и подыгрывать другим, вновь стала девочкой-сорванцом с привкусом сексуальности, чуть свихнувшейся на компе (ей даже дали очки в красной роговой оправе вместо контактных линз), и компетентным, первоклассным репортером, перекупленным у «Глоб» – за большие бабки, кстати говоря, – тогда ее оставили бы в «Малой шестерке».
Она старалась. Она познакомила телезрителей с котом, который лаял по-собачьи, и с новорожденным коалой из Франклинского зоопарка, поведала им о ежегодном первоянварском заплыве в Бостонской гавани с участием мужчин из команды «Л-стрит брауниз», большей частью голых, и о том, что ждет невест в «Филенс бейзмент».
Они с Себастьяном привели в порядок купленный ими дом к югу от города. Их рабочие часы не совпадали: когда Себастьян был дома, Рейчел работала, и наоборот. Видеться лишь изредка было очень удобно, и впоследствии она подумала, что именно это продлило их брак на целый год.
Она получила пару электронных писем от Брайана Делакруа. И хотя одно из них («На Гаити Вы сделали очень большое дело. Теперь бостонцы, благодаря Вам, принимают эти события близко к сердцу») позволило ей пережить мерзкий в остальном день, она напоминала себе, что Брайан Делакруа был торговцем, которым двигали странные силы – возможно, порожденные выбранной им, но нелюбимой карьерой. Ей не верилось, что в Брайане осталось что-то настоящее, и потому она отделалась краткими вежливыми ответами: «Благодарю. Рада, что Вам понравилось. Всего хорошего».
Она убеждала себя, что вполне счастлива, возвращается к нормальной репортерской работе и исполнению роли жены, становится прежней Рейчел Чайлдс. Но спала она плохо и не могла оторваться от репортажей с Гаити, наблюдая за тем, как страна судорожно пытается выкарабкаться и в итоге продолжает гибнуть. В долине реки Артибонит разразилась эпидемия холеры. Прошел слух, что ее занесли солдаты ООН. Рейчел умоляла ведущего редактора Клея Бона отпустить ее на Гаити хотя бы на неделю, пусть даже за свой счет. Но он вообще не удосужился ответить на ее просьбу, сказав вместо этого, что на парковке телестудии ее ждет фургон. Рейчел посылали в Лоуренс – делать репортаж о шестилетнем мальчугане, уверявшем, что Бог сообщает ему цифры, которые позволяют его матери выигрывать в лотерею.
Операторы снимали скрытой камерой солдат ООН, которые убирали протекающую трубу на берегу Артибонита, и этот материал произвел сенсацию. А в это время Рейчел брала интервью у столетнего болельщика команды «Ред сокс», впервые попавшего в спорткомплекс «Фенуэй-парк».
По Гаити катилась эпидемия холеры, а Рейчел сообщала телезрителям о пожарах в разных частях города, о соревнованиях по поеданию хот-догов, о воскресной гангстерской перестрелке в Дорчестере, о двух пожилых сестрах, соорудивших прикроватный столик из бутылочных пробок, о разнузданной студенческой вечеринке в районе Кливленд-серкл и о бывшем брокере с Уолл-стрит, которому надоело ворочать финансами и он занялся благотворительной деятельностью в пользу бездомных Северного берега.
Не весь этот материал был ненужным хламом. Рейчел почти убедила себя в том, что иногда приносит пользу обществу. Но тут на Гаити налетел ураган «Томас». Погибло всего несколько человек, однако убежища для жертв землетрясения были разрушены, канализационные трубы и коллекторы переполнились, холера распространилась по всему острову.
Она не ложилась спать в эту ночь, читая сообщения с Гаити и рассматривая отснятые кадры, и вдруг нашла в почте письмо от Брайана Делакруа. Оно было кратким: «Почему Вы не на Гаити? Вы нужны там».
У нее было ощущение, будто теплая рука обняла ее за шею: можно положить голову на сильное мужское плечо и закрыть глаза. Возможно, после той сумбурной встречи возле Атенеума она судила Брайана слишком строго. Возможно, момент оказался неудачным – он торопился завершить сделку с Джеком Ахерном, антикваром из Женевы. Рейчел не видела связи между лесоматериалами и антиквариатом, но она плохо разбиралась в финансовых проблемах. Вдруг Джек Ахерн – это инвестор? Да, Брайан вел себя немного странно и нервничал. А что, человек не может вести себя немного странно и нервничать?
«Почему Вы не на Гаити? Вы нужны там».
Брайан все понял, хотя они не встречались несколько лет и редко обменивались электронными письмами. Он уловил, как важно для Рейчел быть там.
Все остальное было как по заказу – как пицца, доставленная из магазина. Полчаса спустя Себастьян пришел с работы и сказал:
– Они снова посылают тебя.
– Куда?
Он взял пластиковую бутылку с водой из холодильника, приложил ее к виску и закрыл глаза.
– У тебя есть контакты. Думаю, ты знаешь всю тамошнюю кухню.
– На Гаити? Меня посылают на Гаити?
Он открыл глаза, продолжая массировать висок бутылкой.
– На Гаити, на Гаити.
Рейчел знала, что Себастьян считает поездку на Гаити причиной ее карьерных неудач, хотя напрямую он этого не говорил. А ее неудачу он считал причиной того, что застопорилось его собственное продвижение по служебной лестнице. И поэтому слово «Гаити» прозвучало в его устах как непристойность.
– Когда?
Рейчел словно проснулась, проспав всю ночь, хотя совсем не ложилась. Кровь ее закипела.
– Клей сказал, не позднее чем завтра. Надеюсь, тебе не надо напоминать, что запороть это задание нельзя.
– Это ты так меня напутствуешь?
– Это я так тебя напутствую, – ответил он устало.
Она могла бы много чего сказать, но предпочла не затевать пререканий и вместо этого произнесла:
– Я буду скучать без тебя.
Ей хотелось немедленно броситься в аэропорт.
– Я тоже, – отозвался Себастьян, разглядывая нутро холодильника.
7
Вы со мной не встречались?
Снова Гаити. Снова зной, исковерканные здания, царящее повсюду отчаяние бессилия. То же ошеломленное выражение на лицах. Или гнев, или страх и голод. Но в основном недоумение. На каждом из них, казалось, читался вопрос: «Неужели все это – страдания ради страданий?»
Направляясь к больнице Шоскаль, расположенной в трущобах пригорода Сите-Солей, чтобы встретиться там со съемочной группой и сделать свой первый репортаж, Рейчел проходила по таким бедным кварталам, что трудно было понять, всегда они так выглядят или это последствия землетрясения. Вдоль улиц были вывешены фотографии – на разбитых фонарных столбах, вышках неработающих линий электропередачи и низких стенах. Порой это были снимки погибших, но в большинстве случаев – пропавших без вести. Как правило, они сопровождались вопросом-мольбой: «Èske ou te wè m?»
«Вы со мной не встречались?»
Нет, Рейчел не встречалась. Хотя – кто знает? Может быть, лицо мужчины средних лет на фотографии соответствовало одному из тел, которые она видела на развалинах церкви или на автостоянке больницы. Так или иначе, мужчина исчез и теперь уже вряд ли найдется.
Рейчел поднялась на небольшой холм. До самого горизонта тянулись трущобы: россыпь хижин из стальных конструкций и шлакоблоков, выжженных солнцем до одноцветной массы. Мимо проехал на грязном велосипеде мальчик лет одиннадцати-двенадцати с автоматической винтовкой за спиной. Он оглянулся на Рейчел, и она вспомнила, что этот район называют бандитским. Тут правили боги воинственных стычек за главенство над территорией. Питание сюда не поступало, а оружие – запросто. Не стоило разгуливать здесь в одиночестве, без танковых частей прикрытия и поддержки с воздуха.
Но она не испытывала страха. Как и вообще никаких чувств. Все чувства были вытоптаны.
Так ей казалось, по крайней мере.
«Вы со мной не встречались?»
«Нет, я не встречалась. Никто не встречался. И не встретится. Даже если твоя жизнь была богата событиями, это не имеет значения. Ты исчезаешь в момент рождения».
В таком настроении она прибыла на маленькую площадь перед больницей. Дальше последовала сцена, в которой был лишь один положительный момент: ее передала в прямом эфире только местная, бостонская сеть. «Большая шестерка» позже собиралась решить, надо использовать этот материал или нет. «Малая шестерка», однако, надеялась, что такая животрепещущая сцена возродит интерес телезрителей к теме, которая, как подозревали, стала вызывать у них усталость из-за обилия «чернухи».
Итак, Рейчел стояла перед больницей Шоскаль. Солнце выскользнуло из-за скопления черных туч прямо у нее над головой и принялось выжигать все подряд. Грант, надежда и опора «Малой шестерки», казался почему-то вдвое тупее обычного, когда Рейчел передавала ему информацию по международному каналу.
Она скороговоркой излагала факты: тридцать два подтвержденных случая холеры в больнице у нее за спиной; вызванное ураганом наводнение способствует распространению эпидемии по всей стране и затрудняет работу спасательных команд; положение ухудшается с каждым днем. Сите-Солей распростерся перед ними наподобие жертвы, принесенной богу солнца, и Рейчел вдруг почувствовала, как что-то отрывается от нее. Это было нечто внутреннее, не затронутое окружающим миром – возможно, часть души, – но жара и всеобщая разруха набросились на нее и поглотили. А на освободившемся месте, в самой середине груди, расправил свои крылья воробей. И без всякого предупреждения стал бить крыльями, бить изо всех сил.
– Прошу прощения, Рейчел… – говорил Грант ей в ухо. – Рейчел! Рэ-че-ел!..
Зачем он твердит ее имя?
– Да, Грант?
– Рейчел, ты меня слышишь?
Она изо всех сил старалась не сжимать зубы.
– Да-да.
– У тебя нет данных, сколько человек заразились этой смертельной болезнью? Сколько больных?
Вопрос показался ей нелепым. Что значит «сколько больных»?
– Мы все больны.
– Что-что? – не понял Грант.
– Мы все больны, – повторила она. Слова выползали изо рта, как ей показалось, вязкой лентой.
– Ты хочешь сказать, что ты и другие сотрудники Шестого канала тоже заболели холерой?
– Что? Нет, конечно.
Дэнни Маротта отнял глаз от окуляра и вопросительно посмотрел на нее: «Ты в порядке?» К нему подошла Видди. Ее грациозная походка не соответствовала ни юному возрасту, ни пятнам крови на ее платье, ни улыбке, которая не играла на губах, а была, казалось, врезана в горло.
– Рейчел, – бубнил Грант, – Рейчел! Боюсь, я плохо тебя понимаю.
Рейчел в этот момент уже обливалась потом и тряслась так, что микрофон прыгал в ее руке. Наконец она выговорила:
– Я сказала, что мы все больны. Все-все, понимаешь? Мы больны. – Слова лились из нее, как кровь из колотой раны. – Мы больны, мы пропали. Мы притворяемся, что это не так, но мы все погибнем. Мы просто погибнем к распродолбанной матери.
Солнце еще не успело зайти, когда вся телестудия увидела эти кадры. Рейчел повторяет ошеломленному Гранту: «Мы все больны», ее руки и плечи трясутся, со лба струится пот.
На совещании в верхах, посвященном разбору катастрофы, руководство признало правильным, что Рейчел отключили от эфира за четыре секунды до слов «к распродолбанной матери», но пожалело, что это не сделали десятью секундами раньше. Когда стало ясно, что Рейчел сбрендила – то есть после того, как она впервые произнесла «Мы все больны», – надо было давать рекламную паузу.
Об увольнении Рейчел сообщили по мобильному, когда она шла по летному полю аэропорта Туссен-Лувертюр, чтобы сесть в самолет и лететь домой.
Вернувшись в Бостон, она в первый же вечер посетила бар в Маршфилде, в нескольких кварталах от их дома. Себастьян работал в ночную смену и дал понять, что пока не готов встречаться с ней. Он поживет на судне и «обдумает все, что она сделала с ними обоими».