– Надо уходить! Цурюк, цурюк, назад!
Внизу на лётном поле появились какие-то люди. По их одежде трудно было понять красные они или белые. Но в руках у некоторых Луков заметил оружие.
Тут появился второй самолёт и Вильмонт энергичными взмахами рук стал показывать его лётчику, чтобы тот немедленно садился. И Одиссей не выдержал:
– Не сметь! – неожиданно даже для самого себя, истерично закричал он на генерала. – Вспомните о чести русского офицера! Там же молодая женщина, если она попадёт в руки озверевших неприятельских казаков, что будет с ней, вы об этом подумали?
– Что вы говорите? – опешил генерал. У него даже челюсть отвисла от изумления. А Луков продолжал кричать на него:
– Я вне политики, но это уже не политика, а мерзость. Прошу вас отказаться от вашего низкого намерения.
– Я вас не понимаю. Вы очевидно надышались выхлопных газов и не отдаёте себе отчёт в том, что говорите.
Пока происходила эта перепалка, пилот второго самолёта принял решение садится. Это было спасением для командирской машины – севший первым сразу определит, кто внизу. Но какой ценой? Вдруг на земле всё-таки враг?
Самолет с комиссаром и Галиной приземлился и с включенным мотором остановился на краю лётного поля. С высоты было видно, как к нему приблизились фигуры людей. Кто они? Луков с ужасом ждал, что сейчас самолет развернётся, осознавший свою ошибку лётчик даст газ, пытаясь взлететь, но лыжи застрянут в глубоком снегу и набрать скорость пилоту не удается. Потом – трассирующая очередь из турельного пулемета, установленного в задней кабине, и многочисленные выстрелы в ответ. Внизу завяжется бой нескольких обречённых с многочисленными врагами.
К большому облегчению Одиссея всё вышло наоборот. Пилот выбрался из машины, о чём-то коротко переговорил с хозяевами, после чего радостно замахал кружащему в небе аэроплану, мол, всё в порядке, можно садится. Для Лукова это также означало, что ему предстоит как-то объяснить начальнику своё странное поведение.
Глава 10
Ожидаемых генералом запасов горючего на аэродроме Ильюшино не оказалось. Произошла обычная бюрократическая несостыковка. «Сидевший» здесь авиаотряд ещё десять дней назад перелетел на новую площадку. Командир перебазировавшейся авиачасти оставил дожидаться гостей двух механиков и пять красноармейцев из комендантского взвода. Но по какой-то причине «забыл» о топливе и продуктах для москвичей, хотя полученная им из центра телеграмма должна была содержать чёткую директиву – обеспечить специальную авиагруппу всем необходимым.
К моменту прибытия экспедиции у крохотного персонала аэродрома заканчивались харчи. Пришлось транзитникам самим кормить хозяев и выручать их продуктами из своих скромных запасов. Таким образом задерживаться на этой точке не было никакого резона, и было решено лететь дальше, как только стихнет буран.
Луков с тревогой ожидал неприятного объяснения с начальником после произошедшей между ними стычки в воздухе. Но в тесном бараке на виду у многочисленных свидетелей откровенный разговор был невозможен. Поэтому Вильмонт сделал вид, что считает случившееся недоразумением, вызванным тем абстоятельством, что его молодой ассистент физически плохо переносит полёты.
Анри Николаевич даже проявил трогательную заботу о подчинённом, предложив Лукову чудодейственные пилюли из маленькой круглой коробочки с китайскими иероглифами на лакированной крышечке.
– Положите под язык три крупинки и медленно рассасывайте. Можете поверить мне – ваши мучения прекратятся.
Одиссей подозрительно разглядывал крохотные белые крупинки на своей ладони, не спеша отправлять их себе в рот. Вдруг это яд!
«Хотя вряд ли он так глуп, чтобы действовать столь топорно – после некоторых колебаний всё же рассудил Луков. – Шпион прежде всего должен отвести от себя подозрение, а все видели, как он дал мне эти пилюли».
Немного успокоившись, Луков положил в рот таинственные крупинки. Очень долго ничего особенного не происходило. Все давно заснули, а Одиссей ворочался на своей лежанке. В голове все вертелась фраза, сказанная после ужина Галей: «Вы удивительно чистый бесхитростный человек, Одиссей. Вы просто не способны скрывать свои чувства. У вас с самого утра такое растерянное выражение лица, словно вас внезапно ударил в спину кинжалом человек, от которого вы никак этого не ожидали».
«Если я действительно открытая книга, то старая бестия уже конечно прочитал, что я ему не помощник в его грязном деле» – размышлял Луков. – Своим поведением в небе над аэродромом я показал, что и роль молчаливого сообщника меня тоже не устраивает. Я стал для него опасной помехой, ведь я единственный знаю, кто он есть на самом деле».
Наконец, молодой мужчина провалился в сон. Это произошло внезапно, словно под тобой треснул лёд, который казался крепким, и ты ещё не успел ничего осознать, я вокруг уже ужасающая темнота и ледяной холод. В накрывшим его с головой дурмане невозможно было понять, где кончается реальность и начинается причудливая игра подсознательных образов. Словно опьяненный мозг рождал удивительно яркие сновидения, больше похожие на наркотические галлюцинации. Проснувшись, Луков с удивлением узнал, что проспал больше двух суток. За это время экспедиция должна была совершить не один воздушный прыжок. Только затянувшаяся непогода задержала их на здешнем аэродроме.
Одиссея пригласили за стол. Он всё ещё чувствовал сильную сонливость. Но после нескольких глотков крепкого чая сознание постепенно прояснилось. Вспомнились яркие причудливые картины недавнего сна. Что бы они значили? Нет, пока этот ребус не разгадать. Зато теперь Луков был уверен, что с помощью неизвестных пилюль многоопытный шпион сумел на несколько дней устранить его, как помеху со своего пути. Вероятно только вновь затянувшаяся непогода помешала ему захлопнуть приготовленную для экспедиции ловушку.
Наконец погода улучшилась. Перед посадкой в аэроплан генерал снова предложил Лукову свои пилюли. Одиссей взял их и, нахваливая чудесное средство, положил в рот. Но стоило старику отвернуться, как Луков тут же выплюнул таблетки в снег. В полёте он до поры притворялся спящим.
Из-за начавшейся болтанки его стало так сильно мутить, что Одиссей даже пожалел, что опрометчиво выплюнул пилюли. Но вот генерал начал обвинять немца, что тот сбился с пути. Вендельмут огрызался:
– Я есть тут главный! Не мешать мне вести машину! Вы есть начальник на земле, а здесь я всё контролировать!
– Не-т, батенька! – как будто добродушно настаивал старик. – Я штурман не хуже вашего, хоть всю жизнь по земле проходил. Так что держите курс триста и не спорьте.
Одиссей заворочался на своём месте, картинно громко зевнул и открыл глаза. Своим «внезапным пробуждением» он неприятно удивил генерала.
– Что-то вы рано проснулись. Почему?
– Не могу знать, Анри Николаевич. Видать некачественные пилюльки вам вручил китайский аптекарь.
Вильмонт был явно озадачен и с опаской смотрел на ассистента.
– Снова скандалить будете, обвинять меня во всех грехах?
Молодой человек неопределённо пожал плечами. Тем не менее, генерал уже не пытался руководить пилотом. И через пятнадцать минут они благополучно опустились на нужном аэродроме.
Сразу выяснилось, что вторая машина с комиссаром и Галиной ещё не прилетала. Такое уже случалось раньше, поэтому всё ещё могло кончиться благополучно. Какой-то запас времени – пока в баках их самолёта ещё оставалось горючее – у находящегося в небе экипажа имелся. Но текли минуты, и постепенно таяла надежда. Одиссей вспомнил, как ещё на московском аэродроме комиссар угрожал пилоту из бывших офицеров немедленным расстрелом, если заметит, что тот задумал перелететь к белым. Всю дорогу они ругались, не скрывая взаимной ненависти. Не выполнил ли чересчур бдительный большевик свою угрозу? А может, в воздухе обнаружилась поломка, и перед лицом неизбежной аварии пилот решил пойти на вынужденную посадку? Такое ведь тоже может быть…
Вильмонт распорядился, чтобы местный комендант разослал на другие аэродромы, ближайшие железнодорожные станции и в штабы воинских частей просьбу немедленно организовать поиск пропавшего аэроплана. Хотя ситуация на фронте была такова, что особой надежды на выполнение данного приказа ни у кого не было.
Наконец, генерал взглянул на часы и просто сказал:
– Всё, время вышло. Если они где-то приземлились, то будем надеяться, что их найдут.
Анри Николаевич обратился к лётчику:
– Товарищ Вендельмут, прикажите механикам готовить наш самолёт к вылету.
Перед глазами Лукова возник образ несчастной девушки, потеряно сидящей рядом с самодовольным комиссаром в кабинете пропавшего «Фармана». Она жалобно улыбнулась ему на прощание. Теперь её взгляд и улыбка казались молодому мужчине полными особого смысла. Она ведь предчувствовала что-то! И заранее просила его о помощи! Одиссей отказывался верить, что ничего нельзя предпринять для спасения их пропавших товарищей. В конце концов, в жизни не так уж редко происходят чудеса, надо только верить до последней секунды в благоприятный исход.
Одиссей подыскивал высокие слова, которые должны были убедить генерала изменить своё решение, но каждый раз, подымая глаза, он видел перед собой, как ему казалось, неприступную самоуверенность. Омерзительная робость перед этим по-азиатски жестоким военным начальником овладели Луковым. В душе Одиссей рвался выразить своё нежелание подчиниться жестокому распоряжению, но какой-то душевный блок не позволял ему открыть рта. Молодой человек смотрел на свои сжатые кулаки и готов был выть от собственного бессилья. Ещё Луков чувствовал горькую опустошенность, которую познаешь только в часы больших бедствий, когда судьба освобождает человека от необходимости что-то решать. Генерал уже всё решил за всех! Он вдруг посмотрел на Одиссея долгим взглядом, как показалось Лукову, словно на соучастника преступления. Одиссей смутился. И чем дольше смотрел на него старик, тем яснее обозначалась на его губах непостижимая для Одиссея ирония. Луков покраснел. Ему все больше казалось, что именно старик каким-то образом подстроил исчезновение второго самолёта.
– Одиссей Гекторович, пожалуйста, набросайте текст телеграммы в Москву о пропаже второй машины – будничным тоном вдруг распорядился начальник, – Попросите их прислать как можно скорее нового комиссара. Да, ещё про продукты и топливо напишите. И поторопитесь, через десять минут взлетаем. Надо спешить, пока погода позволяет.
Видя, что молодой человек продолжает стоять с совершенно потерянным видом, вместо того, чтобы бежать исполнять его поручение, Вильмонт сочувственно покачал белой, как лунь головой:
– Я вас понимаю. В 20 лет я тоже жил эмоциями, гусарил напропалую, стрелялся на дуэлях, совершал массу вздорных поступков. Теперь я старик и могу принимать решения, исходя из одной холодной целесообразности. Мы не пробудем здесь ни одной лишней минуты. Потому что в этом нет никакой необходимости. Они не смогут прилететь. Поймите же наконец это, неистовый вы юноша! Резервный бак с дополнительными запасами топлива имеется только на нашей командирской машине, так что надежды нет.
Эта холодная расчётливость, когда речь шла о человеческих жизнях, смутное подозрение, что генерал мог иметь какое-то отношение к исчезновению второго аэроплана, наконец, взорвали Одиссея. Впервые в жизни настоящая ненависть коснулась молодого флегматичного учёного своим воронёным крылом, и заставила говорить прежде несвойственным ему слова, в совершенно несвойственной для него агрессивной манере:
– Знайте же: я ненавижу вас! Вы втянули меня в эту экспедицию против моей воли. Вы хороните теперь заживо эту девушку и ещё двух доверенных вам людей.
Так как генерал удивлённо промолчал, Луков гневно продолжал:
– Я открыто заявляю вам: отныне я ваш враг! Мне всё про вас известно, и не надейтесь, что я стану молчать. Как только мы прибудем в Ташкент, я всё расскажу. Так что лучше убейте меня раньше, если сможете. Как видите, я вас не боюсь.
– Наш мсье Поганель снова бредит, – пояснил находящимся поблизости людям генерал, и сочувственно обратился к Лукову, – Зря вы всё-таки выплюнули мои пилюли. Вас несчастный мозг уже не выдерживает трудностей пути, мне горько думать, что в Ташкенте вас может ожидать лечебница для душевнобольных.
Снова взлёт, несколько часов в небе и посадка, которым Одиссей уже перестал вести счёт. Новое место оказалось ещё более голодное и неприветливое, чем предыдущее. Это была унылая дыра. Со всех сторон крохотный аэродром был окружён лесом, простиравшимся на многие километры. Из густой чащи постоянно наведывались волки, которых война научила есть мёртвую человечину и отучила бояться живых людей. По ночам за ближайшими деревьями было видно, как блестят их голодные, злые глаза. Техники и лётчики, когда шли разогревать моторы или даже просто по нужде, обязательно брали с собой оружие. Но выстрелы не очень пугали лесных тварей, они все равно бесшумно бродили вокруг, в темноте, только ожидая удобного момента, чтобы всей стаей напасть на одинокого двуногого.
Казалось, что всё складывается против продолжения этой авантюры: в пропавшем самолёте находился запас продуктов; прямо на пути экспедиции в тылу Восточного фронта красных вспыхнуло мощное крестьянское восстание. Доведённые до крайности постоянными поборами продотрядовцев и самоуправством большевистских начальников мужики взялись за вилы и топоры. Вскоре восстание прогремит на всю Россию, как «Чапанная война».
Громадные толпы вооруженных «дрекольем» крестьян без труда рассеивали регулярные части Красной армии, в которых служило много деревенских, не желавших стрелять в своих собратьев. В некоторых брошенных против восставших батальонах и полках красноармейцы поднимали на штыки своих командиров и комиссаров и с оружием переходили на сторону деревенских. Общее количество выступивших против Советской власти крестьян было сравнимо с числом штыков у наступающего с противоположной стороны Волги адмирала Колчака. В считанные дни народный бунт охватил Самарскую и Симбирскую губернии. Многие дороги в тылу Красной армии оказались под контролем у повстанческих отрядов.
Только небо повстанцы не контролировали. По воздуху можно было бы быстро миновать опасный район, если бы в моторе экспедиционного аэроплана не обнаружилась серьёзная поломка. Немец объявил Вильмонту, что ремонт предстоит сложный, и при самом благоприятном раскладе займёт не менее двух суток. Эта новость крайне раздосадовала генерала, ибо как назло установилась ясная безветренная погода.
Весь ремонт немцу пришлось производить самостоятельно. Выделенный ему в помощь механик оказался горьким пьяницей с трясущимися руками и мутной головой. Все помыслы этого бесполезного забулдыги были направлены на добычу спирта. В работе он больше вредил, чем помогал, так что Вендельмут быстро прогнал горе-помощничка. Но в одиночку немец провозился с «движком», не два, а целых пять дней, после чего, уставший, голодный и злой «объявил забастовку». Он заявил начальнику экспедиции, что отказывается работать на пустой желудок:
– Я забыл, как выглядеть нормальный белый булка! Когда меня приглашать в вашу Россию, большой болшевисткий начальник обещать мне очень хороший жалованье, сытный завтрак, обед и ужин. Меня заверять, что я иметь гарантированный, как заход солнца мой законный чашка биир каждый вечер. Но оказывайться меня здесь надувать! Это есть грубый нарушений контракт! Если меня не кормить дальше гуд, я бросать арбайтен и возвращаться цурюк Фатерланд. Домой!
Условия жизни действительно стали почти невыносимыми. Члены экспедиции жили в плохо отапливаемой землянке и питались похлёбкой из мёрзлой картошки и каких-то лестных ягод и корешков. На завтрак «кофе», заваренный из мха и цикория. И ожидать какого-то улучшения питания не приходилось, так как из-за вспыхнувшего восстания многие провиантские склады оказались в руках мятежников.