Есть предложение утвердить!
В зеленом вагончике на нарах спали усталые люди. Павел тоже устал, но уснуть в эту ночь не мог. Прежде он засыпал сразу, стоило только положить голову на что-нибудь; так было, когда он добирался сюда по степи, и так было три ночи в этом вагончике: чуть ткнешься в подушку-и уже утро, и снова нужно садиться за руль автомобиля. Быть может, этот старенький, видавший виды грузовик бегал здесь еще в ту зиму, когда пришли в пустую степь ленинградец Костя Бондарчук и одессит Лёва Королевич. Наверняка этот грузовик возил первые палатки и первые тонны зерна, а теперь его взяли со свалки. "Подлатали. Пригодится, когда приедут студенты…" Три дня и четыре ночи идёт поезд мимо вишерских болот, подмосковных садов, плотов на Каме, уральских туннелей, курганских степей. Наконец, лязгая буферами, состав затормозит на пустынном разъезде. Полетят из вагонов чемоданы, рюкзаки, гитары. Нестерпимое солнце отразится в круглых очках Генки… Машины со студентами пойдут по степи – это не то, что на велосипеде, скоро они будут здесь.
Скрипнула лесенка вагончика, пискнула дверка, кто-то вошел.
Павел всмотрелся. Возле его койки стоял незнакомый человек.
– Вставай, товарищ Крылов. Меня прислал Егор Фомич. Буду здесь работать на машине вместо тебя.
– А я?
– Тебе велено ехать на дальнюю загонку. Там одни пацаны и девчата, им без постоянного механика не обойтись. Давай поезжай.
– Ладно. А на чем?
– На твоем велосипеде. Я на нем приехал.
– Ты и камеру заклеил?
– Новую поставил. Мне директор дал.
– А сам он где?
– Уехал встречать студентов.
– Ладно. Пойдем.
Под навесом повариха звякала кастрюлями. На небе блекли звезды, между ними плыла одинокая, розоватая с края тучка.
– Как ехать, знаешь? Давай все прямо. До балки доберешься, там увидишь. Так и шпарь по дороге на станцию.
– А другой дороги нет?
– Есть, тропка. Вон за тем солончаком. Только по дороге проще.
– Ладно, спасибо.
Павел поднял с травы велосипед и пошел прочь от стана к смутно белевшему вдали солончаку.
* * *
На краю освещенного фарами автомобилей круга стоял обеденный стол. Трактористы, комбайнеры, рабочие с окрестных токов и студенты сидели в кузовах и на подножках грузовиков, на бочках из-под горючего, на опрокинутых ведрах и просто на земле, поджав ноги. Егор Фомич пристроился на лесенке зеленого вагончика. Рядом, опираясь на седло мотоцикла, стоял агроном Григорий. За пределами освещенного круга лежала темная степь, из нее дул свежий вечерний ветер; он трепал девичьи косынки, шевелил волосы на непокрытых головах.
За столом появилась девушка в яркой вязаной кофте.
Вот она привела мелом одну линию, другую… Минута – и на доске появился Лёва Королевич. Но все увидели не столько самого Леву, а то, каким он был сейчас, в эту минуту: волосы всклокочены, лицо небритое, телогрейка застегнута косо, из-под нее торчит конец ремня, как хвост у обезьяны, штрипки кожаных штанов болтаются поверх голенищ; ноги у Левы раскорячены, подбородок нахально выдвинут вперед, а пальцы на ручищах растопырены, будто он собирается схватить кого-то за глотку.
Сходство было поразительное, прямо потрясающее. Каждым изгибом тела, каждой складкой одежды Лёва, казалось, вопил с доски: "Смотрите, какой я пьяный!"
– Послушай, Король, а ты и впрямь на черта похож. И где это ты так набрался? Ведь вместе были, – сказал в полной тишине Саша.
– Эх, Катюши Куликовой нет, срисовала бы для стенгазеты, – пожалел кто-то.
Лёва молчал. Он так и застыл с раскрытым ртом.
А мел постукивал, крошился в пальцах девушки; рыжие завитки на затылке взлетали в такт широким точным движениям ее руки. И вот уже на доске вокруг Левы появились танцующие пары, и опять не они привлекали к себе внимание, а грязь на полу: фонтанами летят из-под ног окурки, шелуха, а со стороны, как живая, морщится радиаторам и грустно глядит одной фарой Левина машина.
Кто-то хохотнул, кто-то пробасил:
– Вот это да… Ну, чудеса!
А Саша крикнул:
– Постой! Что ты делаешь, погоди, дай полюбоваться.
Но девушка уже вытерла доску и снова взялась за мел.
Быстрыми скупыми штрихами она нарисовала знакомое всем покосившееся крыльцо, кусок провалившейся крыши, разбитое окно, за которым видны пустые ящики, на дверях висячий замок. На крыльце двое дуются в карты; лица у них тупые, скучные, особенно у одного, даже губа отвисла.
И тут, наконец, Лёва Королевич обрел дар речи. Он ехидно посмотрел на гармониста.