Многим позже, когда уже почти все потери были подсчитаны, а лекари трудились не покладая рук, хмурый мужчина сидел за длинным столом, стоящим у окна в комнате, в которой даже стен не было видно: стеллажи с книгами и свитками пергаментов доставали чуть ли не до высокого кессонного потолка. Подперев подбородок кулаком, он смотрел на юношу, который допивал уже третью кружку крепкой браги, периодически подливая себе из глиняной бутылки, оплетённой снизу верёвкой. Пил он, вопреки ожиданиям, молча, не изливая воину свою душу и не пересказывая переживаний. Да и ни к чему это было: смысл жаловаться тому, кто пережил всё это не единожды? Да даже больше: кто сам убивал, рисковал жизнью, кому привычен вид крови, брызжущей из раскуроченной гортани, кто… Кирилл сам себе казался жалким; возможно, из-за того что выпил уже достаточно, а алкоголь действует сильнее на голодный желудок, возможно – он бы и на трезвую голову так думал. – Этот мир не похож на твой абсолютно, и величайшей глупостью было сюда приходить, – Гвеош решил, что пока парень ещё хоть чуточку вменяемый, стоит хоть немного объяснить ситуацию, в которую он попал… – Тут другие порядки, да и эпоха…другая. – Да я как-то понял, – юноша провёл по почти белым растрёпанным волосам рукой, отчего пара прядей упала ему на лоб. – Я ведь уже не… Не смогу вернуться? – Кто знает… Ты малолетний неуч, которому по наитию удалось то, что удаётся не всем Связующим, которые закончили обучение при храме… – Обучение при храме? – словно эхо отозвался парень и со стуком отставил на стол толстостенную глиняную кружку – Так этому учат, да? – Учат. В столичном храме Времени. Только не спрашивай меня о том, как это происходит, – Гвеош ухмыльнулся – Это вопросы к священнослужителям… – Ладно… А столица ваша где? – У Кирилла был такой вид, что он вот прямо сейчас пойдёт и найдёт эту самую столицу, найдёт в ней храм Времени и, распугав всех священнослужителей в нём, заставит себя учить всем тайным знаниям, и… И вообще! – Столица? Мы в ней сейчас и находимся. Во дворце Дараас, если быть точным. В малой библиотеке – если совсем точным. – А… Что-то сказать парню попросту не дали, перебив: – Не думаю, что сейчас мы куда-то вообще сможет отсюда выйти. Из дворца, в смысле: на улицах восстание. Если нам удалось отстоять дворец, то сам город сейчас… – Тут что, революция что ли? – Кирилл пару раз помотал головой, чтобы в ушах прекратило звенеть, и заторможено моргнул. – Почти в точку: гражданская война. Народ против нашего нового Монарха. – Воин потянулся, подняв руки вверх и скрепив их над головой в «замок», а затем глубоко вздохнул и расслабился, сгорбившись, успокаивая ноющие мышцы. Пара порезов на груди неприятно саднили, но ничего серьёзного; надо признать, что мальчишка тогда действительно спас его жизнь. – Ясно, – «спаситель» опять схватил со стола кружку и в три глотка допил брагу, что в ней ещё оставалась. – А… мне кажется, или мы поменялись?.. – он глупо захихикал и со звучным стуком ударился лбом о деревянную столешницу, полированную тысячами к ней прикосновений. – Поменялись? – Гвеош тоже усмехнулся, но едва заметно, как и всегда. – В каком-то смысле можно и так сказать…
Комментарий к 7. “Кто тебя просил сюда соваться?!!”
====== 8. “Стилет” ======
Всем свойственно совершать ошибки, обманываться в себе и, конечно же, в других людях.
А когда приходит понимание того, что произошло, все стремятся всё исправить и мечутся, как мыши в сарае, в который невзначай заглянул хозяйский кот.
Что делать, если ты сдуру подался в мир чужой? Мол, ждут тебя там с распростёртыми объятьями, хлебом-солью встречают? Да ничего не делать, коль не попытался выбраться…
Гвеош ушёл куда-то… Кирилл не помнил куда: то ли на совет, то ли на похороны боевых товарищей, то ли и туда и туда… Ушёл, только пристально посмотрев на порядком захмелевшего юношу, с которым хоть о чём-то разговаривать было уже бесполезно. Он всё же допил ту бутылку браги и засыпал прямо так: сидя за библиотечным столом и положив растрёпанную белобрысую голову на сгиб локтя… Воин не захотел его тревожить. Ну, или попросту возиться с пьянчужкой. Не до того было воину, в няньки он не нанимался, да и Кирилл вовсе не ребёнок. А этот самый пьянчужка, продремав пару часов, очнулся от липкого и навязчивого сна: после того, что юноша увидел, кошмары обещали ещё долго мучить его. Выпив последние полглотка терпкой браги, которые ещё оставались на самом дне глиняной бутылки, прямо из горла, задирая голову так, что было видно, как двигается кадык под натянувшейся кожей, парень, чуть пошатываясь, встал из-за стола: “Вот ведь…” От того, что он несколько часов провёл одном и том же положении, ноги и спина затекли и теперь их сводило мерзкой судорогой. Как будто тысячи маленьких паучьих лапок касались обнажённых нервов, царапая их своими ещё более маленькими, но от этого не менее острыми коготками. Тем не менее, это обстоятельство едва ли остановило бы его от дальнейших разведывательных действий. Пусть Гвеош что-то говорил про опасность и что выходить из Малой библиотеки ему, Кириллу, лучше пока не надо… Но кто запрещал хотя бы посмотреть, где он очутился? Раньше как-то не до разглядывания было, да и отвлечь толком ещё не протрезвевшее сознание надо было хоть чем-то. Юноша едва закрывал глаза, как видел разрезанное от уха до уха человеческое горло, из которого толчками хлещет кровь, да лицо воина – багряную маску, сквозь которую смотрят пронзительные синие-синие глаза… Полки. Полки. Много-много книжных полок, на которых не найти ни единой пылинки. Полки, на которых стоят сотни, а то и тысячи книг. Какие-то совсем обветшали и были истрёпаны настолько, что корешки едва сдерживали тугие пачки исписанных от руки листов. Какие-то были почти новыми – кожаные обложки ещё были мягкими и гладкими, не испещрёнными тонкими морщинками от того, что их часто раскрывали. Только пользы от этих книг Кириллу не было никакой; пусть он и понимал речь этого мира, но тот птичий язык, на котором было написано всё это, ему был не то что незнаком – не приснился бы в страшном сне. Впрочем, как раз-таки страшных снов ему предстоит увидеть множество. И от понимания того, что всё это чуждо ему, Кириллу становилось только хуже. Интересно – бесспорно. Но от того ещё более холодно и безразлично. На полках кроме книг стояло ещё много всякой всячины: какие-то маленькие колбочки, кристаллы и перехваченные витыми кожаными ремешками свитки то ли пергамента, то ли ещё из чего-то, с ним схожего. Кто знает: на чём пишут в этом мире? На одной из полок так вообще лежали какие-то полупрозрачные камни, на которых были несколько кривовато вырезаны столбцы всё с теми же значками: не совсем клинопись, но и на восточные иероглифы не тянет. Вообще ни на один земной язык не похоже… Естественно, всё это парень если не брал в руки, то внимательно изучал взглядом, боясь сломать. Да и вообще, что-либо трогать было боязно. Не то осторожность, выработанная не столько правилами безопасности, сколь личным опытом работы с реактивами, не то какое-то благоговение не давало порой и пальцем провести по вычурному изгибу какого-то непонятного прибора, столь искусно выкованного из серебра или из какого-то схожего металла. На Земле такого днём с огнем не сыщешь. Кирилл достаточно долго блуждал по широким коридорам, образованным книжными стеллажами, пока не наткнулся на камин. Нет, это определенно был камин: маленький, обложенный округлыми окатышами, вмурованными в стену. Потухший: полный угольков, потрескавшихся причудливой сеточкой, и ещё не до конца прогоревшими поленьями… Его не зажигали уже давно – ни запаха гари, ни даже тепла, – от камня, наоборот, веяло холодом. А рядом был низкий шкафчик: всего пара полок, на которых стояли всякие безделушки да какой-то аналог песочных часов с ромбовидными колбами. В них, правда, вместо песка было не пойми что: какие-то мелкие чешуйки, переливающиеся в свете пары окон – пусть и больших, но часто-часто зарешёченных толстыми, почерневшими от времени и непогоды металлическими прутьями. Словно тюрьма какая, а не библиотека вовсе. А ещё, если хорошенько присмотреться, то за этими полочками, можно было разглядеть простую белеёную стену. Ни тебе каменных стен, ничего. Будто дыру какую заделывали, да так и не сподобились каменную кладку восстановить – извёсткой замазали да мебель придвинули, чтоб глаз не резало… А если взять из камина уголь, потом отодвинуть – осторожно, чтобы ничего не разбилось и чтобы не загораживать солнечный свет из окон – оказавшуюся достаточно тяжёлой полку? Взять из камина несколько кусочков угля… Кирилл опять рисовал: старательно выводил каждую черту лица, каждую подробность, каждую складочку на одежде… Он рисовал себя. Странно рисовал. Перед его глазами словно туман стоял, а он, как одержимый, водил крошащимся кусочком угля по стене, не обращая внимания на почерневшие руки и запачканные рукава серого балахона. Смог остановиться и перевести дыхание только когда уже почти закончил рисовать… стилет. Всего один – его держала чья-то рука – напротив его собственного горла. Целого: от чётких скул шла тень на выгнутую шею, выступающий кадык и вовсе белый, как того и требует освещение, видимое одному только художнику. Сам себя юноша изобразил лежащим: одна нога неестественно подогнута, руки на груди зажимают рану, из которой беглыми струйками течёт кровь. И лицо, как погребальная маска. Художник нарисовал собственную смерть…
Юноша закричал почти дико, с надрывом. Он сам от себя не ожидал такого. Только его вряд ли кто-то услышит сейчас: малая библиотека пуста, да и люди в замке заняты сейчас – им не до криков. Наслушались уже… Кирилл в ужасе отшатнулся от своей картины, наткнувшись на ту самую отодвинутую полку и чуть ли не половину безделушек повалив с неё. Ну как же: услужливое воображение тут же дорисовало и второй стилет, висящий в ножнах на поясе, и чёрный камзол с серебряным шитьём по краю, и длинные волосы, разметавшиеся по плечам, и даже глаза – отчего-то неуместно-живые, ярко-синие, с чуть расширившимся зрачком... – Почему?.. – после крика шёпот казался едва ли уместным, но всё же: – По-че-му… ты? Кусочек угля из его онемевших пальцев легко упал на каменный пол, глухо стукнувшись о него и разлетевшись на несколько осколков. Как хрупко дерево становится, когда сгорит почти дотла… Таким же хрупким, как человеческая жизнь…
Комментарий к 8. “Стилет”
====== 9. “Улыбайся чаще. И тогда, чаща улыбнется тебе” ======
Что может быть ужаснее всего? Что может убивать не оружием, но пустотой? Что может свести с ума, ни разу не послав и ложного образа? Одиночество. Даже в Космосе – там, где нет ничего кроме сжигающе-холодного света звёзд, да тонкой, но невероятно прочной вязи траекторий небесных тел… Даже там, в вечном холоде, нет одиночества. Такого, какое может пожирать человеческое сердце. Но это скорее болезнь, чем что-либо ещё. Притом болезнь излечимая. Много сил нужно приложить, чтобы избавиться от неё, много времени потерять и душевных мук претерпеть. А ещё нельзя отчаиваться. Самое последнее – опускать руки, даже если наперёд знаешь судьбу свою и знаешь, от чьей руки погибель придёт. Даже если сам себе предрёк такой путь и встал на него пусть недавно, но твердо.
Кирилл сначала просто сидел, привалившись к стене и глядя на разбившийся уголёк. В том месте, куда он упал, на каменном полу были чёрная угольная пыль и пара крошек – остальное разлетелось по углам. Он прекрасно понимал, ЧТО нарисовал. И понимал – именно так и будет. После потрясения и понимания пришла обида: что же надобно сотворить такого, за что тебя убьют? Да и кто убьёт? Тот, кому, по большому счёту, ты спас жизнь. Искусный и безжалостный воин, закалённый сотней битв, искупавшийся в крови своих врагов. Мужчина, который подарил ему свой поцелуй однажды… Единственное – никто не должен увидеть его, Кирилла, художество. Так – теперь уже точно – некстати вырисованное на стене у камина. Тут даже шкаф не спасёт, да и глупо будет его задвигать обратно. Мало ли кто может на него наткнуться невзначай? Тяжёлая занавесь – тёмно-синяя, переливчатая, с искусной и витиеватой вышивкой серебряными нитями – отрывалась от карниза неохотно. Но только вот никакой другой, более-менее подходящей тряпки, чтобы стереть со стены угольный рисунок, юноша больше не нашёл. Идея отрезать от неё лоскут с треском провалилась: резать банально было нечем, а плотная ткань рваться не хотела – пришлось парню заниматься вандализмом. Ну, а что ещё делать, если рисунок руками не стирался? Уголь размазывался по рыхлой побелке, и становилось ещё хуже, а с тряпкой дело пошло гораздо лучше: юноше удалось хоть и неполностью, но стереть собственное изображение. – И что ты здесь устроил? – Гвеош уже пару минут стоял за спиной парня и наблюдал за его потугами. Несчастный вздрогнул, но не обернулся, внаглую продолжая тереть основательно почерневшей шторой стену. – Ничего. Порисовал… неудачно. – По тому, как была напряжена его спина – словно палку проглотил – было видно, что воин был последним, кого он вообще хотел видеть в данный момент. – Я вижу. Вернуться хотел? – мужчина спросил это чуть с насмешкой. Ну да, правильно. Было над чем насмехаться. – Да… – у Кирилла не было смысла врать. Ровно так же, как и говорить о большем, чем его спросят. Мог бы предупредить, – Гвеош стоял совсем рядом с юношей, нахмурив брови и всматриваясь в почти стёртый рисунок. Там и увидеть-то можно было только разве что кроссовок, всё ещё щеголяющий прорисовкой и поблёскивающий чешуйками угля. – Смысл? – Убирай всё. Я поесть нам принёс. – Да, именно. Смысла не было. А воин так и не положил руку на плечо Кириллу, не развернул его и не посмотрел в его серые глаза. Расхотелось. Зря, наверное.
Он ждал его всё за тем же столом. Только пустую бутылку убрал вниз, а на столешнице лежал развёрнутый кулёк из блёклой красной салфетки. Большой ломоть хлеба, кувшин с водой, кусок сыра и кусок вяленого мяса. Много, если сравнивать это с порциями, скажем, простых стражей или слуг, что не покинули замок, взятый в осаду. Еду экономили: кто знает, сколько это продлится? Кирилл пришёл и молча сел напротив воина, разглядывая свои чёрно-красные – от угля и от того, что опять пришлось двигать тяжеленный шкаф, – ладони. Он только мельком посмотрел на еду и, сложив на краю стола руки, положил на них голову. – Я не голоден. – Действительно, после всего, что произошло, юноше кусок в горло не лез. Гвеош только плечами и пожал, отламывая себе кусок хлеба и выпивая пару глотков воды прямо из горлышка кувшина. Он-то как раз не испытывал проблем с аппетитом. – И… ты мне ничего не скажешь? – Кирилл теперь смотрел на мужчину. Нет, не в глаза – на то, как напрягаются его желваки на скулах, когда тот жует, или как дёргается кадык, на влажные губы… – Смысл? – Счёт сровнялся, получите и распишитесь. – Я не знаю. Разговор явно не клеился. Да и что тут склеить можно было? Так, мелкие осколки остались, да и те пылью обращаются, стоит только попытаться что-то с ними сделать. Юноша не боялся Гвеоша, нет. Он себя и преданным не чувствовал. Скорее одиноким и неуместным. – Этот дворец в осаде. В стране разгром. Сегодня доложили – в лесах севернее столицы собралось тысяч тридцать мятежников. Говорят, их Таркел поддерживает. Негласно, конечно, но фураж им передаёт. И оружие, – воин сдавленно вздохнул и, переплетя пальцы, хрустнул суставами. Не хотел он этого мальчишке говорить: тот юн и глуп, для того чтобы влезать в политику, а он обязательно влезет. Такова уж суть его. И обязательно влезет куда-нибудь не туда, а уж будучи Связующим, пусть и недоучкой… – горя не нахлебаешься. – Таркел? – Таркел – это государство, граничащее с нашим – Мэтосом и Орриим. Орриим – в южных степях, Таркел – западные плоскогорья и излучина реки Таш. Её русло и является нашей с ними границей. – А ваш Монарх помощи не может попросить у другого государства? Ну, чтобы помогли остановить войну гражданскую… – Точно влезет. Уже начал. – Они предпочитают не вмешиваться в наши дела. А если и делать что-то, то негласно, – кажется, мужчина смирился и начал объяснять мальчишке суть: – Ждут, пока Мэтос пожрёт сам себя, вот тогда и придут. – Ясно, – на этот раз был уже юноши черед вздыхать. – Ты говорил, что дворец в осаде. – Воин кивнул. – А ещё есть те, кто поддерживает... ну... Монарха? Они что делают? – То же что и предатели. Собирают войска, организовывают сопротивление. Только если они ко дворцу подобраться попытаются, то не выйдет: почти вся столица во власти мятежников. – И в храм мне не попасть? В котором обучают… таких же как и я? – Если недавно, оттирая свою жуткую картину со стены, юноша чуть ли не клялся больше не рисовать никогда, то теперь… Теперь он тоже не хотел рисовать. Но только себя. И ему вовсе не хотелось ни в чём участвовать: ни помогать сопротивлению, ни вставать на сторону тех, кто против Монарха. Он просто хотел доказать самому себе, что не сгинет и тут, раз вернуться в свой мир не вышло. – Не попасть – это верно. Да и разгромлен он, говорят. Хорошо, что не подожгли его, как грозились, выгоняя жрецов. Кирилл всё же не вздохнул ещё раз. Вместо этого таки протянул руку и отломил себе хлеба с мякишем, уже успевшим немного подсохнуть. – Знаешь, я хочу тебя Монарху показать, – ни с того ни с сего весело заявил Гвеош и встал из-за стола, прихватив себе ещё кусок хлеба и всё мясо, которое было. – Зачем? – а вот Кирилл уж точно веселья не то что не разделял – не понимал вовсе. – Пусть решает, что делать с тобой. Ты вроде как и ценен, и не ценен. Этакий перевёртыш, – воин ещё шире усмехнулся, а юноша… Ему оставалось только кивнуть. Уже заранее зная, что же решит этот таинственный Монарх, против которого восстал народ, и дни которого, похоже, сочтены… А так... Кирилл вспомнил одну фразочку, которая ему очень понравилась в своё время: улыбайся чаще. И тогда чаща улыбнётся тебе. \спасибо всем, кто это комментирует. У меня сейчас очень странные вещи с интернетиком и здоровьем, так что доползти до ноутбука для меня – уже проблема. Поэтому сижу с телефона по большей части. А он хоть старый и верный, но оставить с него комментарий сродни вскрытию вен ложкой. Так что извиняюсь за то, что такая жопа. Надеюсь, в дальнейшем станет легче и я наверстаю упущенное.\