Осторожно обмотав рукоять смоченными в воде тряпками, от чего она зашипела как змея на мангуста, кинжал вытащили из костра. Тот самый Мист всем и верховодил, не скрывая мрачной улыбки. После всего он заставит мальчишку прислуживать себе. Едва он подошёл с раскаленным клинком к Кириллу, как тот, собрав последние силы, рванулся прочь. Он приблизительно знал, ЧТО именно сейчас случится и, естественно, не хотел этого. Только попытка его была слишком уж слабой; его без труда удержали, заламывая руки и схватив за шею.
От прикосновения металла, раскалённого в огне, пусть и немного остывшего, он закричал. А Мист, не обращая внимания на метания несчастного юноши, достаточно медленно принялся выводить четыре символа на левой стороне его груди. Там, где бешено билось сердце парня.
Боль была ужасной, ещё хуже, чем от побоев. Кровь, уже почти прекратившая идти, капала с подбородка на грудь и, смешиваясь там с потом, вмиг выступившем на измученном теле, текла по животу, впитываясь в лохмотья не до конца распоротой толстовки. Женщины, стоявшие совсем рядом, смотрели с презрением, одна даже плюнула под ноги несчастному парню, который уже и думать-то ни о чём не мог от боли. Воины тоже презирали, но не за трусость, а за слабость, с которой но принял всё это. Мог бы даже не кричать, а молча принять клеймо. А этот чуть ли штаны не обмочил от такого… Народ веселился, а Кирилл, часто-часто дышащий через рот, пытался хоть как-то совладать с собой. Руки и ноги его била крупная дрожь, в глазах темнело с каждым ударом сердца, обожжённая кожа болела просто адски от каждого мало-мальски ощутимого дуновения ветерка, не то что от движений. Кое-где вспухли небольшие волдыри, полные лимфы, кое-где кожа была прожжена до мяса… Скорее даже прорезана. А потом его просто прекратили держать. Ноги у юноши, естественно, подкосились, и он рухнул на влажную землю, растоптанную десятками ног в вязкую грязь… Кто сказал, что за предательство клеймо ставят в первую очередь на душу?..
Комментарий к 15. “Клеймо”
====== 16. “Рискнуть” ======
Ответственность... Это хорошее слово. Весомое. А ещё его очень любят говорить просто так. Слово есть, а смысла нет. Ответственность... Это тяжёлый груз. Его передают друг другу, от него зачастую стремятся избавиться: никому не хочется тащить на себе кабалу, которая может потянуть на дно, не давая шанса выплыть. Ответственность – это важно. Кому-то она помогает жить, кому-то мешает. Кто-то её боится, а кто-то добровольно берёт на себя. Люди разные. Ответственность. Как же редко люди, осознавая и тяжесть, и пагубность возможных последствий, добровольно принимают её. Но и такие есть. Ответственность... Она бывает разной, но самая важная – за человеческую жизнь. А что если не за одну? Что если ты ответственен за жизни целой страны?..
Юноша стоял у стола, оперевшись на него двумя руками и чуть наклонившись. Огоньки свечей, стоящих рядом не шевелились: он был столь задумчив, что даже дышать забывал порой. Перед ним на столе лежала карта, то и дело норовившая свернуться опять в рулон. Один её край, ничем не придавленный, кокетливо загибался, отбрасывая тени на вырисованное выцветшими чернилами изображение. Брови парня были сведены, из-за чего меж ними прорисовывалась пока ещё не ставшая глубокой складка. Его тонкие губы беззвучно шевелились, когда он что-то проговаривал про себя.
Ещё мгновение – и он, сжав челюсти так, что побелели желваки, скинул на пол тут же свернувшуюся карту и свечи, тут же пролившиеся горячим воском на каменные плиты. Пара из них разбилась на куски, едва сдерживаемые фитилём. Разрезанная пополам жеода*, внутри усыпанная маленькими кристаллами, переливающимися всеми цветами радуги и служившая пресс-папье, гулко покатилась по полу. Даром что не раскололась на мелкие осколочки.
– Эр, успокойся! – девушка, до этого стоявшая у узкого окна, обернулась и подошла к Монарху, который, устало выдохнув, сел на стул с резной спинкой и бордовым сидением. – У нас нет шансов. Как ты не понимаешь? У нас их попросту нет! – Шансы есть всегда, – отрезала девушка и перекинула длинную косу через плечо, нагибаясь чуть ближе к парню. Она не любила кричать, потому голос её был полон спокойствия. – Вопрос в том, видишь ли ты их? – Тилла, я их не вижу. Сколько можно надеяться на подмогу с севера? А если они не придут, то что тогда? – Даже если не придут, не смей говорить, что выхода нет! – Это мой народ. Народ, который убивает сам себя из-за того, что я решил провести реформы... Из-за меня вся эта резня, как ты понять не можешь?! – Хватит. Ты ведёшь себя как сопливый мальчишка, а не Монарх! Раз из-за тебя – так останови это! Выйди к народу, хватит отсиживаться во дворце и жечь погребальные костры каждый раз, как на Дараас нападут! – И что я скажу народу? Меня тут же убьют! Они не станут меня слушать! – А ты сделай так, чтобы стали! И хватит на меня орать! Я не виновна в твоих неудачах! – Да... Прости, Тил, я сорвался,– юноша, ещё раз вздохнув, провёл рукой по лицу, потирая уставшие глаза. Он уже сам с трудом помнил, когда спал в последний раз. На это попросту не было сейчас времени. – Я твоя сестра всё же. Помни: я всегда с тобой, и я всегда помогу тебе. – Я знаю... – Знает он! – она фыркнула. – Хватит уже истерик. Возьми себя в руки. Хуже чем сейчас, у нас положение вряд ли будет, так что можно попытаться... – Да что пытаться?!! Я хотел броситься с балкона тронной залы, чтобы прекратить уже всё это... Ты предлагаешь выйти к народу – это тоже самоубийство. Только более жестокое! – Эрим! – девушка всё же сорвалась на крик. – Ты идиот или как? Думаешь, что с твоей смертью всё бы закончилось? Что гражданская война вот так взяла бы и утихла в одночасье? А ты не думал, что именно твоя жизнь сдерживает эту самую войну? Стоит тебе отречься или умереть, как обе стороны... – Да понял я уже! Обе стороны найдут по кандидату на престол, начнётся ещё большая грызня... – Умничка. А раз ты такой понятливый, то какого бога вытворяешь? Время, конечно, всемогуще, но оно плохо относится к тем, кто его бездарно теряет. – Ты всё же думаешь, что я выйду к разъярённой толпе?! – он даже привстал, чуть не столкнувшись с сестрой лбом. – Ты выйдешь к народу! И в твоих же интересах, чтобы этот народ не становился разъярённой толпой! Возьми охрану себе, того же Гвеоша. Он неоднократно доказал преданность тебе и своё искусство! К тому же не забывай, что он нам родственник! – Дальний! – Да мы сейчас не о родстве! – Ну, хорошо, допустим: выйду я. С толпой охраны выйду! И начну что-то вещать... И дальше-то что? – Не «вещать», а говорить проникновенную речь. Уж что-что, а балаболить у тебя всегда получалось отлично! Пусть народ проникнется, поверит тебе... – А ты не помнишь, сколько таких речей я произнёс перед народом, когда всё только начиналось? – Тогда люди сами не понимали, каково это: гражданская война... – Да всё они прекрасно понимали! – Неправда. Хватит. На. Меня. Орать! Я тебе уже сказала об этом... – Я себя не контролирую уже! – Плохо. – Да, плохо! Это ты у нас во всём такая из себя идеальная! И на место Монарха ты бы куда лучше подошла! Но вот незадача, этот титул может носить только мужчина! – Не бесись. Просто слушай, что я тебе говорю, раз своя голова не варит! – Тилла, может, хватит уже? – Ничего не хватит! Попытайся хотя бы. Если всё получится, то те люди, которые сомневаются, могут перейти к нам. – Или к мятежникам! Это попросту палка о двух концах... – Ты просто боишься, да? – Боюсь. За людей боюсь! Ты думаешь, мне так просто видеть весь этот ужас?! Сын убивает отца, а брат – брата! И остановиться... О нет, они не желают это прекращать! – Никому это видеть не просто, кроме совсем уж отъявленных подонков. – Ну, а тогда в чём дело? Зачем уговариваешь меня сделать то, что заставит их ненавидеть друг друга ещё больше?! – Эр, просто послушай меня... – Да слышал я это уже! И не раз слышал!!! – Тогда рискни! – девушка буквально прожгла своего брата взглядом и, больше не говоря ни слова, почти бегом покинула комнату. Только каблучки по каменному полу гулко простучали. А Монарх сгорбился, обхватив голову руками, и закрыл глаза. – Рискнуть...
Жеода ( от франц. géode) – форма природного минерального агрегата. Представляет собой замкнутые полости в каких-либо горных породах, выполненные скрытокристаллическими или явно кристаллическими агрегатами минералов. (с) Википедия \\Всем спасибо большущее за отзывы! Я вас люблю, мои дорогие! Но вот только предыдущая глава не последняя в плане крови и жестокости. Прошу меня за это простить, но таков сюжет. Это не я – это ГГ! Они ожили и говорят: “Мама!”\\
Комментарий к 16. “Рискнуть”
====== 17. “Одумайтесь!” ======
\Простите за задержку. Нет мне оправдания – пинайте, кусайте и надругайтесь над трупом...\ Сколько сил надо приложить к тому, чтобы сдвинуть с места гору? Бывает по-разному, скажете вы. Да, действительно, бывает по-разному. Но чаще всего простому человеку, будь он хоть семи пядей во лбу, это не под силу. Да, можно бесконечно много хвастаться своей силой, можно даже добиться того, чтобы тебе поверили... Но гору ты всё равно не сдвинешь с места. Просто нужно оценивать свои силы объективно. Всемогущих тоже не бывает. Другое дело – вода. Она не спрашивает и не задумывается о своих возможностях. Она просто течёт... А мягкие волны способны по малой песчинке размыть самую неприступную гору. Пусть на это уйдут годы. Пусть. Так же и в людских отношениях: зачастую выигрывает не тот, кто самонадеян и силён, а тот, кто терпелив и спокоен... Шёл мелкий дождь, скорее водяная пыль, сыпавшаяся с облаков, устлавших небо, словно труха из какого-то древнего фолианта. Ни то, ни другое приятным не было: волосы слипались, капельки нагревшейся воды стекали на лоб и щёки, за шиворот, неприятно щекоча шею, которая была защищена доспехом от чего угодно, кроме как от воды, конечно. Гвеош как статуя стоял по правую руку от Монарха и был готов отреагировать на любое резкое движение или даже на намёк на него. Только смаргивал попадавшую в глаза воду. Юношу окружило пятеро воинов из дворцовой стражи, а поблизости было ещё тридцать четыре. Было решено, что Монарха будет охранять ровно сорок человек. Он вообще отказывался от охраны, но это было чистой воды безумством. По этому поводу вообще долго спорили. Юноша говорил, что его народ ему вреда не причинит, что он сможет совладать с толпой, а если не сможет, то он плохой правитель. Такую его браваду прервали его старшая сестра и Гвеош, наглядно объяснив парню, что нож в спину получить всегда легко. Тем более ему, тем более в такой обстановке и уж тем более, если он будет без охраны. Подготовка ко всему этому заняла почти четыре дня. Был пущен слух, что Монарх выйдет к народу. Это вообще первое, что сделали. Затем продумывались его слова, взвешивалось каждое, просчитывались последствия... Даже то, где будет стоять, тоже было оговорено и просчитано, ведь наверняка Монарха попытаются убить, а защитить его – первостепенная задача. Было решено провести всё это на площади перед дворцом: если что случится, то всегда можно будет достаточно быстро отступить, пока их прикроют лучники на стене, а сама площадь вмещала много народа. Монарх восседал на пегой лошади, смотрел серьёзно, спина выпрямлена, руки спокойно держат уздечку... Никто не осмелится его назвать мальчишкой. Он мужчина, воин, правитель... Вот теперь его сила буквально ощущалась. Разве что не потрогать её. Люди приходили кто как. Кто с семьёй, кто с мечом, кто с бутылкой вина... Но едва они видели Монарха, то замолкали все шепотки и смех. Люди смотрели на него. Каждый по-своему. Хорошо, хоть никто не осмеливался напасть: ведь интересно, что он скажет. Дождь усилился, в выбоинах брусчатки начали скапливаться лужи, вода омывала лица собравшихся; лошадь Монарха прихотливо фыркала и переступала с ноги на ногу; воины пристально следили за всем, что происходит... Нужно хотя бы в столице прекратить восстание. Или притушить его. Тогда можно будет попытаться прекратить гражданскую войну по всей стране. Если её вообще возможно прекратить. Все стояли и ждали. Ждали первого слова, которое попросту взорвёт это молчание и перекричит нудный стук капель. Которое заставит людей орать что-то, с пеной у рта доказывать, бить винные бутылки и трясти мечами, а стражников – сомкнуться плотным кольцом вокруг вставшей на дыбы, напуганной лошади. Гвеош вцепился бы ей в удила, чтобы, чего доброго, не понесла. А Монарх, не обращая на это внимания, продолжил бы свою речь о том, что готов пойти на уступки, что власть принадлежит ему по праву рождения, что его отец отнюдь не был хорошим правителем, что при нём творилось беззаконие... Что он готов составить договор с народом, в котором бы прописывалось всё то, что запрещалось ему делать. Что он готов был разделить эту самую власть с народом, создать Совет... Да что угодно, только бы война прекратилась. Народ бы кричал. Одни – что мальчишка на троне не достоин, что правитель им такой не нужен, другие – что из него выйдет достойный Монарх и они готовы принять его власть и поклясться в верности... Третьи же просто кричали: ни за тех и не за других, поливая грязью отца юноши и свою собственную страну. Кто-то замахнулся бы мечом, закричала бы женщина в чепце, стоящая рядом, лишь чудом успевшая оттянуть своего мужа с того места, куда со звоном врезался бы клинок, ходя ходуном от мощного удара о брусчатку... А Монарх силился бы перекричать их, призывая к спокойствию и срывая голос до хрипоты. ... Дождь усиливается, уже практически ничего не видно из-за водяной пыли, в которую разбиваются капли, падающие на вымощенную камнем площадь. Народ чуть утихает: непогода, кажется, и та на стороне юноши, стремится помочь ему... – Все мы люди, – он начал тихо, что заставило заткнуться тех, кто ещё что-то говорил или открыто смеялся над мальчишкой, которого по недоразумению назвали правителем. – Вы люди. Не волки, которые в голодный год рвут в клочья тех, кто слабее. Хотя волки и те оберегают свою стаю. Вы же... Вы хуже волков. Вы грязные, отощавшие и обезумевшие животные, готовые наброситься друг на друга, не разбирая, кто прав – кто виноват. Вы проливаете кровь своих родных и близких из-за политических убеждений? Так ли это? Опомнитесь, вы люди! – Монарх, собрав последние силы, которые уходили только на то, чтобы оставаться спокойным и не отчаиваться, не обращая внимания на то, что горло неприятно саднит при каждом слове, продолжает свою речь. Он попросту плюнул на то, что так усердно учил до этого и говорил то, что подсказывало ему сердце. – Опомнитесь, люди! Довольно убивать друг друга! Ведь все вы – единый народ, обращённый в единую веру. Хватит крови... Это приведёт лишь к тому, что от нас не останется ничего. Даже если кто-то из вас всадит клинок мне в горло прямо сию секунду, это не остановит резни! Не я, так кто-то другой будет Монархом. Но вы уверены, что хоть один из тех шакалов, что трутся у моего трона и считают дни до того момента, как я отправлюсь навстречу Вечности, будет достойней меня? Я пытаюсь заботиться о вас, думаю о своем народе, и мне больно от того, то вы убиваете друг друга. Остановитесь, умоляю вас... И люди слушают его. Недолго – потом опять начинается толкотня и ор... Но в сердце каждого потихоньку откладываются слова, каждый начинает понимать... что-то своё. Юноша не может их больше перекрикивать, просто молчит, задрав голову и подставив холодному дождю своё лицо. Люди не должны увидеть то, что им видеть не положено. А когда по лицу течёт вода, то можно и не заметить слезинки, скатившейся из уголка глаза. Это омерзительно и страшно, когда твой народ сам себя убивает, а ты не можешь ничего сделать. Только если ещё больше разжечь эту вражду. Несмотря на непогоду людей на площади становилось всё больше, но, что странно, больше никто не нападал друг на друга, не обнажал оружия... Пришли женщины, кто-то с детьми, кто-то без... Жены и матери тех, чьи жизни уже унесла война. Матери тех, кому предстоит воевать, заняв места своих отцов и братьев. Женщины не хотели войны. Им было, в общем-то, всё равно, отменят рабство или нет: почти все домашние хлопоты были на их плечах. Но вот терять тех, кого они любили... Нет. И Монарх опять говорил. О том, что страна разрушается, что Орриим и Таркел не будут ждать, пока всё закончится, что они будут только разжигать рознь меж людьми, а потом придут и разделят меж собой страну, потому что им уже будет абсолютно некому сопротивляться... Опять поднялся шум, люди начали меж собой обсуждать слова своего правителя, кто-то всё же не выдержал и бросился на него, но добежать мятежнику не дали. Свои же... Монарх даже не дрогнул, смотря на это. Боялся ли он? Да, бесспорно. Но не за свою жизнь, на которой он и так поставил крест, нет. Он боялся за свой народ. За этих людей, что стояли сейчас перед ним на площади под дождём и слушали каждое его слово. Матери, дети, старики... Пусть их было большинство, но он понимал: услышат они – и услышат остальные. Только поймут ли правильно? – Вы не звери! Неужто я столь ужасный правитель, что заслуживаю всего? Неужто вам не дорог ваш дом? Ваша земля, ваши родные? Ведь ничего этого не будет, если вы не прекратите воевать друг с другом! Нас попросту раздавят другие государства. Растащат всё по кусочкам. Ваших жен, матерей, сестёр и дочерей уведут в рабство, ваших сыновей отправят на соляные шахты, а вы... Вы, ослабленные войной, в которой брат убивает брата, не сможете помочь им. Вы падёте в неравной битве, потому что ослабнете настолько, что держать оружие будете не способны! Такого будущего вы хотите!? Нет? Тогда что же вы творите?! Когда молчание стало гнетущим настолько, что и дальше соблюдать тишину казалось попросту невозможным, а шелест дождя скорее успокаивал, давал собраться с мыслями. Монарх глубоко вздохнул, обведя взглядом людей, собравшихся на площади. И прозвучали последние слова его речи: – Я прошу вас не ради спасения своей шкуры. Ради вас самих же... Одумайтесь.