— Ты нас сдала? Бред какой-то… — Паромщик схватился за голову. — Ты хоть понимаешь, что ты натворила — ведь речь идет не только обо мне, но и о моих связных. Ты подумала о Федоре?
— Он скрылся в другом квартале, изготовив себе новое удостоверение личности. Он ничем не рискует. Я предупредила его перед тем, как отправиться к вам, вот почему его не было со мной вчера. Я должна была удержать вас любой ценой. Мне надо, чтобы вы пошли со мной в сердце зоны — к фабрике. Вместе мы сможем ее найти.
— Фабрика? Ты с ума сошла? Фабрики не существует. Это очередной миф на потребу продавцам книг. Никто никогда не добирался до фабрики.
— Я знаю, что фабрика существует. Это не миф. И там есть комната, совсем небольшая, где каждый…
— … где каждый может задать вопрос и получить на него ответ. Знаю я эту песню. Ничего там нет. Я слышал эту историю тысячу раз и в основном из уст всяких пропойц. Они рассказывают байки, чтобы запудрить мозги или чтобы их угостили стаканчиком, но это не более чем выдумка. Только дурочка вроде тебя может еще верить в подобный вздор. Скажи мне, что ты ничего не сделала! Скажи мне, что милиция не знает, кто я!
— Я сожалею. Вы не можете вернуться. Мой отец сделает все, чтобы отыскать меня. Он не отступит ни перед чем. Если вы повернете назад, вам конец.
— Твой отец? Я и его должен опасаться?
— Мой отец — канцлер, — сказала она, опустив глаза.
— Тогда я покойник…
Его лицо исказилось от злости. Он поверить не мог, что девчонка сумела сыграть с ним такую шутку — с ним, кто на протяжении долгого времени водил за нос всю городскую милицию, кто угрем пробирался по трубам, и ни одна живая душа об этом не подозревала. Ему доводилось встречать гнусных типов, но сейчас эта молодая девица превзошла их всех. Закрыв лицо руками от носа до подбородка, сквозь сведенные худые пальцы, он повторял без остановки: «Она сошла с ума, она сошла с ума…» В ярости он бил ногами землю, как обезумевшее животное, метался из стороны в сторону, раскачивался, как тростник, и бросал взгляд то на тропинку, по которой они добрались сюда, то (украдкой) на девушку. Но тут его раздражение только возрастало, тем более что она совсем не казалась удрученной этой немыслимой ситуацией: она как ни в чем ни бывало следила за игрой световых бликов на водной глади. Вне себя от гнева, паромщик подошел к ней и грубо схватил за плечи, заставляя посмотреть ему прямо в глаза. Он приблизил ее лицо к своему, так, что почувствовал ее теплое дыхание. Черты его перекосились от ненависти, на дрожащих губах выступила пена. Она же, казалось, совсем не испытывала страха, разве что ее ангельское лицо приобрело странное выражение.
— Да я тебя…
— Вы мне ничего не сделаете, — спокойно сказала она.
— Мерзавка. Ты заплатишь…
— Зона внушила мне это. Теперь я понимаю.
Хрупкими руками она сжала запястья паромщика, чтобы ослабить его жесткий захват, а потом коротким взглядом указала ему на реку. На водной поверхности не было их отражений. Ни тени, ни размытой линии — ничего. Там отчетливо виднелись белые облака, солнце, верхушки деревьев, даже птицы, проносящиеся в небе. Река не возвращала лишь их отражений — ни лицо паромщика, ни девушки не колыхалось в струении серебристой воды. Как будто ни один из них не стоял сейчас здесь — во плоти.
— Что это? — спросила она. — У меня мороз по коже…
— Теперь ты знаешь. Это все зона и одна из ее шуточек.
— Но это невозможно, попросту невозможно!
— Еще раз повторюсь: здесь действует единственное правило — все наоборот.
— Но я же должна отражаться в воде!
— Почему это?
— Потому что это логично.
— Забудь о логике. Она вся осталась в городе.
— Не бросайте меня одну. Я не знаю, куда идти. Я в растерянности.
— Вот уж что меня волнует меньше всего, — проворчал он.
— Я несколько месяцев искала, внимательно изучала документы, и наконец обнаружила в старинных рукописях предполагаемое место, где может находиться фабрика. Это в нескольких днях пути отсюда. Я найду свою комнату ответов. Я попрошу выздоровления: где находится мое лекарство? Вы тоже сможете попросить что-нибудь для себя, и будьте уверены, что вы это получите, и от вас ничего не потребуют взамен.
— Ты попросишь выздоровления?
— Да, — ответила она.
— Ты больна?
— Да. Я серьезно больна; болезнь неизлечима, если верить городским врачам, этим невежественным шарлатанам, которые годам вытягивали деньги из моего отца. Еще несколько недель, пусть месяцев — и я умру. Я не хочу умирать, по крайней мере так.
— Почему ты мне сразу обо всем честно не сказала? Я бы понял, — убедительно сказал паромщик. — Тебе не было нужды лгать. Без доверия нельзя пускаться в подобную экспедицию.
— Вы так уверены? А вот я сомневаюсь. Вы были таким холодным, таким высокомерным. Вы ничего не желали знать обо мне. Я хотела вам рассказать, объяснить причины моего бегства, помните? В итоге мне пришлось солгать.
— Да уж, — он ущипнул меня за подбородок. — Что у тебя за болезнь?
— Это недуг, который съедает меня изнутри, как рак — воскликнула она голосом, звенящим от волнения. — Помогите мне, умоляю!
— А разве у меня есть выбор, теперь, когда мое укрытие обнаружено? Твой отец наверняка пустит за нами всех своих собак. У меня нет другого выхода, кроме как тащиться за тобою в зону. А ты — ты сумасшедшая, причем буйная.
— Так значит вы пойдете со мной?
Паромщик вздохнул. Он уже принял решение, и хоть и продолжал возмущаться, знал, что поможет ей. Он понял это, стоило ей в своих уговорах упомянуть болезнь, которой она страдает — запущенную форму рака.
— Возможно, фабрики не существует, — сказал он. — Без сомнения, это просто легенда.
— «Без сомнения»! «Возможно»! — передразнила она. — Вы сами себе противоречите. Вы ведь отлично понимаете, что в месте, подобном этому, никакое предположение нельзя считать совсем уж невероятным. Посмотрите на реку! Если фабрики не существует, в чем я сомневаюсь, — тогда никакое лечение, никакой уход, никакие препараты меня не спасут. Тогда я умру — но, по крайней мере, я проживу эти последние дни, верная себе.
— Ну да, ну да, это правильно. Вера умирает последней, — пробормотал паромщик. — Хорошо! Я помогу тебе, но с этого момента ты перестаешь мне врать. Ты слушаешься малейшего моего слова, иначе не твоя болезнь тебя убьет — это сделает зона. — Девушка кивнула. — Итак, где находится фабрика, согласно твоим старинным рукописям?
— В сердце зоны, на серых землях, возле воды. В общем, мне немногое известно. Все это довольно туманно.
— И ты полагала, что я здесь что-то пойму? Нужна карта.
— Ее нет. Вот что дословно говорилось в рукописях: комната желаний находится там, где сходятся земля и небо, возле старого маяка. Чтобы добраться до этого места, надо довериться стражу — хозяину этих земель. Больше я ничего не знаю.
— Сердце зоны — это я понимаю. Видимо, это центр. Но все остальное — небо, земля, хозяин-страж… Должен признаться, тут я в замешательстве. Эта загадка мне кажется неразрешимой. Как искать иголку в стоге сена. Здесь наши шансы на успех меньше, чем один на миллион.
— Все не так плохо! Двинемся к центру зоны, вглубь, а там посмотрим, — воскликнула девушка. — Сейчас мы все равно ничего лучшего не придумаем. Дальше мы по-прежнему поедем на тандеме?
— Нет. Переключатель скоростей не продержится долго на тех тропках, которые нас ожидают. Разумнее идти пешком. К тому же мы не будем так греметь, и это к лучшему. До сего момента у нас была всего лишь оздоровительная прогулка. Как только мы перейдем мост, мы попадем во власть зоны, и наши жизни будут всецело зависеть от ее настроений. Не жалеешь?
— Нисколько, — ответила девушка.
Глава 5
Прежде чем перейти реку, паромщик снова ненадолго скрылся в лесу, чтобы спрятать велосипед. Не то, чтобы он боялся, что кто-нибудь украдет его чудо-машину, а скорее для порядка и из неукоснительного уважения к месту. Он оставил тандем за кустами, среди густых папоротников. Из кармана он достал полотняную сумку, бесформенный вещмешок из голубого хлопка, скомканный до невозможности в складках его куртки. Невдалеке, на опушке леса, где росли яблони, он набрал спелых яблок. Наполнил флягу свежей водой из реки. Подтянул поясной ремень, на блестящей металлической пряжке которого красовалась пятиконечная звезда. Девушка внимательно наблюдала за ним. Она дала себе слово отныне во всем его слушаться.
Эта девчонка, — думал паромщик, — наверняка еще недавно была обычной праздной штучкой, такой же, как и прочие городские мальчики и девочки ее возраста и социального класса, приходящие в восторг от пустых кинодрам, надуманных трагедий, которые у взрослых людей вызывают лишь усмешку. А затем — судьба поцеловала ее в лоб, выбрав своей случайной жертвой. И такое редкое заболевание… Вся ее психика восстала против этой угрозы — смерти, неотвратимой и неминуемой (как обычно говорится), и именно перед лицом монстра в ней проснулось желание жить, потому что нет человека более жизнелюбивого, чем тот, кто стоит на пороге гибели. Осознание близкого конца заставляет ее иначе прожить тот короткий отрезок, что ей остался. Во все времена люди были таковы — жалкие планеты, вращающиеся вокруг этой единственной грозной истины — смерти.
Они вместе перешли мост через ручей и пошли дальше, грызя яблоки и напустив на себя беззаботный вид, — разумеется, обман, чтобы другой не догадался, что внутри у тебя все сжимается от страха. Паромщик, казалось, ступал особенно осторожно, словно боялся раздавить какое-нибудь крохотное создание, невидимое в траве, чья агония вызовет немедленный гнев зоны. Они не разговаривали громко — только шепотом, и вздрагивали от малейшего трепетания листьев, от самого незначительного разлада в щебете птиц. Их не покидало чувство, что зона наблюдает за ними ореховыми глазами из ближайшей дубовой рощи. Этот клочок зоны еще был знаком паромщику: он заходил сюда и прежде, но на сей раз, под напутствием палящих лучей солнца, ему предстояло куда более долгое странствие. Его дорога вела дальше, в сердце зоны, к абсолютно неизвестным землям.
Ни один, ни другая не могли справиться со своей тревогой. Они болтали о всяких пустяках — о школе, о прочитанных книгах, о музыке в стиле ретро, тщательно избегая болезненных тем, разных случаев из жизни города или историй людей, чье существование обрывалось в неизвестности — то ли они сгинули в застенках режима, то ли пропали, беспечные и неосторожные, на извилистых тропках зоны. Сейчас подобные разговоры были бы не к месту. Следовало сначала продвинуться вглубь и убедиться, что зона расположена к ним. Паромщик спрашивал себя, какая муха его укусила, что он согласился сопровождать ту, кто так злоупотребила его доверием. Сперва он объяснял это тем, что с годами он стал сентиментальным, и давал зарок, что если ему еще доведется вернуться в город, он непременно возьмется за себя. Потом он понял, что дело не в этом. Он оказался с девушкой на одной волне, потому что увидел в ней своего ребенка, которого у него никогда не было. Он и сам пока не мог определить это томительное чувство, что заставляло его вздрагивать, когда она в испуге хваталась за его крепкую руку. Разве возможно, чтобы он полюбил здесь, в самом сердце зоны? Да и может ли здесь существовать любовь? Можно ли здесь испытывать что-то еще, кроме простого страха?
Тропинка бежала по цветущей равнине. Ее изгибы вели к густому лесу, темной зеленой массе, размеры и плотность которой путешественники не могли с ходу определить. Паромщик подумал, что было бы лучше обогнуть эти заросли. Но время поджимало. Солнце стояло в зените, и его лучи нещадно били в лицо и припекали спину. От пота его майка стала неприятно влажной. Он знал, что там, в лесу, будет прохладнее и они смогут преодолеть большее расстояние, укрывшись от дневного зноя.
— Пройдем через лес, — он пальцем показал девушке направление, которого им предстояло держаться. — Как только окажемся на той стороне, продолжим путь к центру зоны. Если повезет, найдем какое-нибудь возвышение, с которого можно оглядеть местность, или даже указатель. Если фабрика существует, она должна быть видимой, по крайней мере, я на это надеюсь.
— Как скажете. Я полагаюсь на вас, — спокойно ответила она.
— Теперь уж у тебя нет выбора. Будь осторожна. И давай поторопимся — тогда мы сможем найти подходящее место для ночлега. Мне не хотелось бы провести ночь на этой равнине. В лесу мы сумеем соорудить какое-нибудь укрытие. Идем.
Тропинка пролегла через опушку леса, потом побежала среди деревьев, неуклонно стремясь вперед, и никакое препятствие не вставало на ее пути. Казалось, кустарники, заросли вереска и папоротника щадили ее: ни единая травинка не нарушала ее ровной поверхности. Дорога словно была специально предназначена для того, чтобы никто не мог потеряться на ней или уклониться в сторону. Похожая на линию жизни на ладони, тропа прорезала лес с такой целеустремленностью, что невозможно было отделаться от мысли, что кто-то ее поддерживает и заботится о ее сохранности. Впрочем, паромщик не был этому удивлен. Лес оберегал себя сам и для себя. Маленькие любопытные зверьки высовывали острые мордочки из травы и кустов. Впервые в жизни девушка видела лисиц, хорьков и других пушистых созданий, рыжеватых и белых, забавных и очаровательных — не то, что чучела в лавке таксидермиста. То и дело она спрашивала паромщика, как называется вон то пугливое чудо, или этот странный зверек, или вон тот, или тот, и следует ли их остерегаться или нет, и паромщик отвечал голосом, лишенным эмоций: он внимательно смотрел вперед, пытаясь угадать, какие еще представители леса ожидают их на пути. Он шел, бдительный до предела, и солнце неотступно следовало за ними, едва проникая сквозь густую растительность, спасающую их от палящих лучей.
Страх есть неотъемлемый элемент зоны, свойственный ей так же, как дождь или ветер присущ пейзажу. Страх лежит в основе второй, тайной природы всего живого и неживого здесь, но его подспудное влияние ничуть не разрушает красоту — а лишь укрепляет ее, добавляет ей жизненной силы, позволяя соединить в одно целое противоположные устремления и представать во всей полноте. Страх есть невыразимый эфир зоны.
Они уже два часа шли через лес, когда зловещий треск заставил их замереть. На всем протяжении пути их не покидало чувство, что некий внимательный взгляд продолжает наблюдать за ними. Впереди, в паре сотен метров, лес заканчивался. Изумрудный сумрак наполнился янтарными переливами: стена света преграждала дорогу, и эта граница была необыкновенно ясной, почти ослепительной. Паромщик прикинул расстояние — примерно двести двадцать метров. Выход был совсем рядом, но страх приковал путников к месту. Казалось, шум усиливался, становился пронзительным, теперь это был почти вой — хриплый рык дикого зверя, нарастающий скрежет ломающихся сучьев, словно десяток стволов одновременно валились на землю. Неистово закачались ветви. Паромщик закричал: он увидел, что на них движутся огромные деревья. По земле, покрытой мхом и опавшей листвой, извивались их корни, легко ломая на своем пути молодую поросль и давя сухой валежник. Чудовища яростно продирались вперед, и их кора складывалась в лица, морщинистые, словно исполосованные ножом. Паромщик схватил девушку за руку, и пока они не погибли окончательно, пойманные в ловушку этими необъятными сучковатыми колоннами, путники бросились бежать — быстро, насколько это было возможно. В своем отчаянном рывке паромщик вдруг с ужасом почувствовал, что на него навалилась громадная тяжесть. Девушка сейчас бежала впереди. Ощущая, как нижние ветви деревьев будто когтями цепляют за ремень его сумки, как захват сжимается, он прибавил ходу:
— Беги к свету! Не оборачивайся! Беги изо всех сил!
Дороге не было конца, казалось, она только удлинялась. Как в кошмарном сне, паромщика не покидало тягостное чувство, что он бежит на месте. Ноги по щиколотку увязают в густой и клейкой жиже, и несмотря на его отчаянный порыв преследуемого животного, он опять и опять оскальзывается на глинистой почве. Дрожащими руками он тянется к золотистому кольцу — ручке двери, за которой его ждет свобода, а в ушах звучит насмешливый и угрожающий голос, как будто зверь, опасный и наделенный даром слова, уже стоит за его плечом. Глухой дьявольский голос, исходящий из ниоткуда, порождение этого зеленого ада повторяет неустанно: