ГЛАВА ВТОРАЯ
Шурец-Оголец с первого дня невзлюбил её.
Ещё бы! Мать сразу отвела Юльке Лучшую комнату, где стоит телевизор. Изволь теперь спрашивать, словно командиршу, можно ли включать-выключать!.. А когда Шурец только разок подёргал струны висевшей над кроватью гитары, Галя швырнула его с порога, как котёнка.
Баба Катя то и дело потчует гостью ряженкой либо сливками, точно та телок двухнедельный. Отец, в первый же вечер усадил Юльку за стол, словно председательницу, и завёл:
— Ну, а жизнь в Москве-столицё, к примеру, хороша?
— Жизнь? Нормальная,— бойко отвечала Юлька.— Театры, музеи... Тьма интуристов. На стадионах катки из искусственного льда, В парках аттракционы...
— Культура!.. Тебе здесь у нас вроде скучно покажется.
— Почему же? Крым всесоюзный курорт.— Юлька порозовела,
— Мировой! Курортников — что гусей и утей,— прыснул Шурец, за что и схлопотал от примостившейся у двери Галки тумака.
— Да... Был я в сорок четвёртом проездом с фронта в Москве. Народищу!..
— Сейчас около десяти миллионов,— не моргнув, подхватила Юлька.— Часто в школу опаздываешь — улицу перейти невозможно. Машины, троллейбусы... Есть, правда, подземные тоннели. С лампами дневного света!
— Во заливает! — не выдержал Шурец.
Тётя Дуся сурово глянула на него.
— А скажи-ка, Юлечка,— вступила в разговор и она,— насчёт магазинов у вас как? Ситцев, обуви, промтоваров — вволю?
— Ситцы больше не в моде. Натуральные шелка,— с готовностью сообщила Юлька.
— Натуральные, поди, кусаются?
— Как то есть кусаются?
— Не всем по карману! — захохотал дядя Федя,
— Ну что вы...— Юлька мило улыбнулась.— Сейчас ведь ещё многие носят мини-юбки. Это недорого,
— Всё-то ты, я вижу, примечаешь, во всём разбираешься,— не то одобрительно, не то насмешливо сказала тётя Дуся.— А папа с мамой хорошо живут?
— Старики? Нормально.
— Какие уж они старики, зачем так обзывать! Хата наша тебе после городской квартиры — ничего?
— Нормальная, Комнат много, У москвичей теснее.
— Хата и верно просторная, хоть жильцов сели,— Тётя Дуся горделиво обмахнулась полотенцем.— Сами строились! Федя с Петрушей... Совхоз, ясно, материалу подкинул. Мы, бабы, только мазали.
— Как — мазали? — сморщила нос Юлька.
— По-здешнему. Чтобы глазу приятно было, чистенько. А вы с мамой в Кузьминках, на родине нашей, давно не бывали?
— Ездили как-то. По Оке. Метеором,— привирает Юлька, потому что до Кузьминок они добирались обыкновенным речным трамваем.— Метеор — это такой пароход на крыльях, Развивает скорость до ста километров в час.
— Не пароход, а теплоход,— усмехнулся Пётр, молча возившийся у окна с радиоприёмником.— Понимать должна разницу, не маленькая,
— Да, конечно, я оговорилась, теплоход! — поспешила исправиться Юлька.
— У нас в Кузьминках хорошо...— тиская в руках полотенце, задумчиво проговорила тётя Дуся.—Лес, река...
— Лес и на Агармыше — заблудишься! — взрывается Шурец.
— Там берёзок нету, сынок.
— Берёз в городском парке пять стволов насадили! — Это про райцентр, где учится Галя.
Галя да баба Катя в тот вечер молчали, будто сговорившись. И Пётр больше слова не вставил, хотя слушал внимательно.
Галку вообще с приездом москвички словно подменили. Ходит как по струнке, следит за сестрой насторожёнными глазами, а сама на день два платья меняет и волосы, по-новому причёсывает.
...Интересно, о чём это будут секретничать девчонки сегодня? То ходили друг за дружкой, как гусыни, а нынче с утра забрали Юлькину драгоценную гитару, бабкино одеяло, подушки и пошли в сад под большой орех.
Шурец духом обежал плетень, забрался на орех и притаился в его ветвях. Девочки устраивались внизу основательно. Постлав одеяло, взбив подушки, легли; Юлька положила на живот гитару и тихо затренькала. Солнце сквозь незагустевшую ореховую листву рябило им ноги и головы. Шурец сидел на развилке могучих веток, словно его и не было. Даже примолкший было соловей щёлкнул и засвистал бесстрашно, да кукушка за усадьбой снова пошла куковать в зарослях ажины.
— Транзистор удобней,—донёсся до Шурца Галин голос.— Повесил через плечо и ходи себе слушай.
— Устарел!—Это отвечает Юлька.—Теперь больше на гитарах принято.
— Сыграй что-нибудь, а?
Юлька садится. Прилаживает гитару, начинает не перебирать, а часто щипать струны.
— Ты петь можешь? «Чёрного кота» знаешь?
— Устарел. Я тебе лучше песенку одну английскую...
Мягкий звук гитары и тонкий Юлькин голос глушат шорох завозившегося в ветках Шурца: он отсидел ногу. Но Юльке уже надоело петь. Она кладёт гитару, ложится рядом с Галей. Девочки молчат, молчат, потом Юлька спрашивает:
— У вас кино поблизости где-нибудь есть?
— В клубе. Детский сеанс — пять копеек, взрослый — двадцать. Не то с Петром в город ездим,— быстро отвечает Галка.
— Купаться в море тоже ездите? Мотоциклом?
— Прямо! Грузовик по воскресеньям с колхозного двора возит.
— Терпеть не могу грузовики! Фырчат, рычат...
Опять помолчали.
— Ты Конан-Дойля читала? Я — в подлиннике. Моя школа ведь английская, показательная. К нам очень часто делегации иностранные приезжают.
— На что?
— Смотреть! Из класса выделяют... кто лучше говорит. Для встречи.
— Тебя выделяли?
— Конечно.
Снова замолчали. Будто воды глотнули.
— А мы немецкий учим. Ещё украинский,— тихо говорит Галя.
— Украинский не считается, это наш.
— А ты на коньках... по такому льду катаешься — искусственному, говорила? У нас зима не зима, а катков нема. Ой, всклад получилось! — Галя, повалившись в подушку, фыркнула. Юлька тоже.— Его откуда берут, этот лёд?
— Откуда? Заливают как-нибудь, наверно!
— Знаю. Химическим способом. У мороженщиц тоже бывает. Видала кусочки? Ещё дымок вьётся!
— Видала, конечно.
— А твист плясать ты умеешь?
— Умею.
— Покажи! — пружинкой вскочила Галя,
— Здесь нельзя — бугры.
Сквозь листву Шурец видит, как Юлька, не вставая, дрыгает вправо и влево ногой. Прицелясь, он сшибает с ветки ореховый зародыш, тот летит вниз и попадает ей по макушке.
—> Ай! — визжит Юлька как ужаленная.
— Да то ж птица.— Галя тянет сестру к одеялу,
— Нет! На ветке что-то большое, тёмное! — Юлькино поднятое лицо белеет от страха, и Шурец проворно лезет по сучьям кверху,
— Да то Шурка.
Галя мигом — раз! раз! — скидывает туфли; подтягиваясь за ветки, как обезьяна, карабкается на ореховый ствол.
— Сейчас мы его за рубаху... Ну погоди!
Шурец показывает язык. Юлька пробует тоже забраться на орех: подмётки скользят, срываются, жёсткая кора дерёт руки...
— А ну его! — спрыгивая на землю, говорит Галя.— Как дам по затылку, только слезет...
— Зачем он туда?
— Нехай подслушивает, жалко, что ли...— Галя спокойно ложится на одеяло, раскидывая руки.—А ты стихи любишь? У меня полная тетрадка списанная! И про войну, и как дружат. Про всякое.
— Покажешь? — Юлька уж и думать забыла о Шурце.
— А то нет! У нас бабка Катя здорово стихи складывает.
— Баба Катя?
— Ага! Слушай. С выражением читать или так?
— Конечно, с выражением.
— Это не бабы Катино, это списанное. Петруша из библиотеки журнал приносил.
Галя села. Скрестив на груди худые руки, выкатив чёрные глаза, начала деревянным голосом, всё убыстряя:
— «Тоненькая девочка, на ветру дрожа, смотрит недоверчиво с шестого этажа. Яростно, пугающе несётся на углу: «Галя Агармышева, я тебя люблю!» С неба листья осенью падают к ногам. Из окна доносится: «Что за хулиган!..» Окно предусмотрительно закрывает мать. Ах, что они, родители, могут понимать! Бегают, волнуются, запирают дверь. Налетает с улицы: «Галочка, поверь!» Только как довериться, мать кричит своё и с утра до вечера около неё. А внизу взывающе слышно на углу: «Галя Агармышева, я тебя люблю...»
Юлька сидела поражённая, приоткрыв рот, ковыряла машинально ореховый зародышек... Галя согнала с лица деревянное выражение.
— Руки, гляди, не отмоешь. Понравилось?
— Это про тебя? Про тебя?
— Да не про неё! — заорал вдруг в листве Шурец.— В стихе Галя Огарышева, а она на Агармыше-ву переложила. Будто про здешнюю писано!
— Вот как дам — погоди, слезешь,— так же спокойно пригрозила брату Галка.— Опять, анчибола, в тетрадку нос совал?
— Анчибола? — поперхнулась Юлька.
— Да мы так ругаемся понарошку.
Шурец, уже не таясь, приготовился махануть с ореха прямо на девчонок, как с огорода долетел голос бабы Кати:
— Галю! Воды в бочку не натаскала? Кур не загнала? В школу устрекочешь — кто делать будет?
— Пошли на колонку?
— Пошли. Скорей бы твоя практика кончилась. Меня в этом году, к счастью, освободили...— Юлька встала не очень охотно, повесила на плечо гитару.— А то бы мы с тобой в горы пошли! — У неё вдруг воинственно засверкали глаза.— Я уверена, здесь есть какие-нибудь развалины! Например, древнегреческие... Феодосия ведь когда-то...
— Знаю. По истории проходили.
— Сами вы древнегреческие! — закричал Шурец, лихо съезжая по шершавому ореховому стволу к разросшемуся у плетня лопуху величиной с зонтик.
Пока Галя, гремя, освобождала на кухне вёдра, Юлька скрылась к себе в комнату. Вышла — не только Галя, но и Шурец, примчавшийся следом, в голос ахнули. Чтобы идти на колонку, Юлька разрядилась: на нос нацепила очки, волосы стянула на макушке лентой — получилась чисто редька хвостом кверху; вместо сарафана влезла в бриджи с кофтёнкой без рукавов.
— Плечи солнцем пожжёшь,— поджимая губы, предупредила Галя.
— Я специальным кремом намазалась, мама купила. Хочу загореть до черноты. Тебе дать?
— Дай. А голова?
— И волосы пусть выгорают. До цвета соломы.
Галя грохнула ведром, сама перед калиткой сдёрнула с тёмной головы платок.
У колонки было как обычно. Только при виде Юльки, шествовавшей в малиновых бриджах и очках, девочки сразу сбились в кучу, мальчишки же сделали вид, что им и дела ни до чего нет,
Галя подставила под кран ведро. Тугая звонкая струя забила по дну, брызнула на Юлькины бриджи... И вдруг в мокрой чёрной пасти колонки что-то фыркнуло, застреляло, из крана плеснуло коричневой жижей. С шипением, будто из паровоза, выплюнулся пустой воздух.
— Воды нема! Перекрыли!.. А ну качни! Эх, мне ещё когда мать велела... Погоди, дай я! Пусти!..— загалдели ребята, толпясь у крана, дёргая рукоятку, не обращая больше на Юльку никакого внимания.
Вода не шла.
На правах начальницы Галка растолкала всех. Присела, дунула так в смолкший кран, что чуть не лопнули щёки. Подвигала рукоятку... Утка с утятами, заботливо крякая, постояла в луже, пока утята с писком не улеглись в ней.
— Перекрыли,— подтвердила Галя.— Авария на линии.
Но тут в конце улицы в облачке пыли застрекотало что-то.
— Петро едет! — звонко крикнула она.
Мгновенно, как вспугнутые воробьи, брызнули в
стороны ребята. Одни Галя с Юлькой остались с пустыми вёдрами. Но это был не Пётр, хотя треск его мотоцикла Галка узнала безошибочно.
Парень в грязной спецовке слез, подпёр мотоцикл, подошёл к тёмной, обросшей травой круглой крышке у колонки и по-хозяйски коротко приказал:
— Лом неси, живо!
Галя пронеслась к калитке, вернулась с чёрной железякой. Парень подковырнул крышку; кряхтя, полез в открывшийся под ней люк.
Юлька молча таращила глаза. Галя спросила деловито:
— Авария?
— Авария бы...— пробурчал парень, исчезая.
Девочки нагнулись над люком. Парня уже не было
видно, в глубине ворочалась только его спина.
— Воду перекрыли? — спросила Галя.
— Было бы что перекрывать...— глухо ответил люк.— Нема воды. Зима знаешь какая была!
— Зачем он туда полез, в дырку? — с недоумением спросила Юлька.
— Магистраль проверяет.
— Какую такую магистраль?
— Трубопровод. Ну, по какому вода к нам с водохранилища идёт!
Юлька сморщила лоб. Честно говоря, ей и в голову не приходило, что колонки не могут сами тянуть воду сквозь землю!
Парень вылез. Бросил наземь лом, обтёр лицо, завёл мотоцикл.
— Матери скажешь — Петра ночевать не ждите, вторую смену дежурить будет!..— крикнул и укатил, прыгая на ухабах.
— Обед, обед ему прихватили бы! — сердито послала вдогонку Галя.
Куда там! И парня и мотоцикл уже съело пыльное облако.
От домов, от оград к мёртвой колонке сразу потянулись ребята. Но Галя объяснила:
— Нема воды. Совсем! Зима знаете какая сухая была, без снега! — И повелительным кивком подзывая Юльку: — «Ночевать не ждите»!.. А есть ему треба? Мотоцикл Петрушин взять — можно, обед свезти— нельзя? «Воды нема»! Так сразу, без предупреждения и выключить? Почему, интересуюсь? Айда к дому! Сами на водохранилище слетаем, обед свезём.
Это был подходящий предлог.
Галке до смерти хотелось показать Юльке, а заодно и своим ребятам, что она имеет право в любую минуту выяснить причину такого «чрезвычайного происшествия», как отсутствие воды.
Быстро, ловко собрала она в кошёлку обед для Петра. Густой красный борщ со сметаной, миску жаренной целиком, похожей на орехи, картошки с мясом.
— Трубу в печке прикрой,— распоряжалась она между делом.— Баб Кать, мы Петруне обед свезём! Воду они что-то перекрыли...
— Обед? Добро, свезите. В школу-то на работу не припоздаешь? — Голова в тёмном платке высунулась из кухни.
— Я с водохранилища прямо. Юлька, портфель мой из залы неси!.. Ой, что я, мы ж на винограднике...
Юлька в недоумении стояла у печки: труба ведь на крыше? Подскочив, Галя двинула в стене заслонку, схватила кошёлку. И вот уж девочки зашагали под палящим солнцем по дороге. Юльке легко было смотреть в чёрные очки, Галя и так смотрела хоть бы что...
Обе не замечали, что позади, то прячась в тени палисадников, то перебегая от ограды к ограде, неотступно, как сыщик, крадётся любопытный проныра Шурец-Оголец.
Вот и остановка автобуса у длинного белого сарая. И сам автобус катится по сиреневому шоссе. Всего два дня назад привёз Пётр Юльку этим шоссе из города в Изюмовку. А сейчас она уже едет на его загадочное водохранилище. Какое оно? Что там делает Пётр? Почему должен дежурить даже ночью? Сто вопросов будоражили любопытство.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
А Петра-то на месте и не оказалось! Уехал с начальником на какую-то «трассу».
— Хотите — здесь ждите, хотите — в фильтровальной,— сказала в конторе секретарша, внимательно осмотрев Юльку,
— Идём!
Галке всё было знакомо. Независимо хлопнула она дверью, повела куда-то под гору. Кругом белели домишки в молодой зелени.
— Оно где, водохранилище? — спросила Юлька. Ничего даже похожего на речушку какую-нибудь не виднелось.
— Там!
«Там» были лишь холмы, горы, горищи в тумане голубовато-сером, как в дыму. Тёмно-лиловые, синие, зелёные в жёлтых подпалинах. Где-то гулко ахнуло, покатилось...
— На Агармыше карьеры рвут,— пояснила Галка испугавшейся Юльке.
— Зачем их рвать? Какие карьеры?
— Щебёнку брать надо же!
Громадная гора издали была похожа на спящего медведя в зелёной шкуре. Но некогда стало разглядывать— тропка, которой шли девочки, кончилась у ворот с надписью: «Посторонним вход строго запрещён».
Они-то были не посторонние! Смело толкнули калитку. В ложбине вырос странный дом, вроде трёхэтажной башни. Подошли к двери, подёргали — заперто. Галя нажала жёлтую кнопочку в стене. Тотчас ответный, сильный задребезжал по всему зданию звонок. Распахнулось окно, высунулась девушка в белом халате.
— Галюшке привет!
Застучали по каменной лестнице каблучки, дверь распахнулась. Правда, девушка в халате тут же заперла её на ключ, даже подёргала, а девочек повела наверх.
— Это кто же с тобой? Сестричка московская пожаловала? — ворковала она сквозь ровный и мощный гул, доносившийся из этажей.