Другие два допущения, вытекающие из предпосылки об однородности естественной среды, – постоянный эффект масштаба и постоянная отдача от приобретения и приложения знаний. Влияние природы – естественной среды для приложения факторов производства и технологий – полностью устраняется за счет признания однородности всех ее единиц, вступающих в соприкосновение с используемыми в сочетании с ними факторами производства и технологиями, и, тем самым, их нейтральности.
Совершенство институциональной среды выражается в полноте спецификации и защиты прав собственности и в нулевых (незначительных) трансакционных издержках. Это означает совершенное координирующее и стимулирующее действие относительных цен. Последние содержат информацию о том, что делать, и побуждают действовать в указываемых направлениях, апеллируя к мотиву максимизации полезности. Но здесь речь идет не просто об эффективном функционировании рыночного механизма, а, в более широком смысле, о равенстве частных и социальных выгод (издержек) во всех сферах человеческой деятельности. Всякое действие индивида приносит ему вознаграждение, целиком соответствующее социальному эффекту действия, является ли этот эффект полезным, вредным или нейтральным.
Скажем, равенство частных и социальных издержек рождения детей, приводя к тому, что вся полнота издержек рождения детей ложится на родителей, должно полностью исключить такое явление, как мальтузианские кризисы. Ведь социальные издержки произведения на свет потомства, связанные с перенаселенностью и вытекающими отсюда давлением на ресурсную базу, распространением эпидемий и нарушением социального баланса, полностью учитываются будущими родителями, так что всякое их решение о рождении ребенка будет приносить обществу неотрицательный чистый выигрыш. Другой пример – равенство частных и социальных выгод инновационной деятельности, которое в силу той же логики с необходимостью должно привести к полной реализации творческого потенциала каждого индивида на благо общества. В результате всякое конструктивное решение, которое может быть найдено и с пользой внедрено, будет вовремя обнаружено и реализовано.
Общество, характеризующееся равенством частных и социальных издержек, будет соответствовать эволюционной концепции А. Алчиана, предполагающей естественный отбор в реализации конструктивных возможностей индивидов, социальных групп и институтов. Чтобы выйти на сцену общественной жизни, требуется победить в конкурентной борьбе. Сама же эта победа с необходимостью указывает на победившую альтернативу как оптимальную для общества, независимо от того, сознает ли это ее носитель.
Еще одним важным следствием этого допущения является неотрицательная отдача от сбережений. Хорошо установленные и защищенные права собственности гарантируют сохранность сбережений, а низкие издержки заключения и реализации контрактов должны обеспечить легкость превращения сбережений в надежные долговые обязательства или участие в капитале.
Однородность институциональной среды означает, что индивиды и коллективы действуют в одинаковых институциональных условиях, а именно могут рассчитывать на одинаковую определенность и защищенность прав собственности и одинаковые организационные возможности.
По существу, эти допущения являются идеализированным описанием условий для рациональной деятельности, задаваемых современной западной цивилизацией. Действительно, она характеризуется, конечно, не полной, но беспрецедентной в истории четкостью и защищенностью прав собственности, в результате чего созидательные стимулы стали доминировать над стимулами перераспределительными. Расширение горизонта планирования, вызванное гарантией неотчуждаемости собственности, способствовало развитию ориентации на сбережения и инвестиции вместо безусловно господствовавшей в прошлом традиции проедания излишков. Все это значительно усилило обратную связь между выбором и результатом; именно в таких институциональных условиях стал систематически обнаруживаться естественный отбор, при котором лучшие социальные альтернативы, будь то действующие агенты, схемы поведения или способы организации, вытесняют худшие. Наконец, игнорирование различий в результативности между людьми и коллективами, связанных с их территориальным размещением, – игнорирование, отчасти оправданное прогрессом современной индустриальной цивилизации, в которой убывающая отдача от естественной среды компенсируется технологическими инновациями, – предполагает равные возможности для всех. Эти допущения, являясь упрощенным описанием действительности, стали основой анализа западных обществ. Вместе с тем содержащаяся в них идеализация западного мира и тот факт, что западный мир подошел к указанному идеалу ближе, чем любое другое общество в истории, сделали эти допущения также и идеологическим фундаментом современного Запада.
Согласно общей логике неоклассического подхода, основанной на этих допущениях, отправной точкой анализа экономического поведения и развития является проблема ограниченности ресурсов, необходимых для удовлетворения человеческих потребностей. Она вызывает необходимость рационального выбора при использовании ограниченных ресурсов с целью извлечения из них максимального удовлетворения. Рациональный выбор, помимо всего прочего, предполагает предпочтение большего количества благ меньшему. Отсюда необходимость использования части производимых благ для увеличения производственных возможностей. Стремление человека к увеличению потребления предполагает постоянное расширение капитального запаса, которое требует накопления сбережений.
Согласно модели роста Солоу – Свэна, источником роста является расширение капитального запаса. Поскольку капитал приносит максимальную отдачу при его использовании в определенной пропорции с количеством труда, т. е. при условии оптимальной фондовооруженности, то именно последней задаются пределы расширения капитального запаса. Иными словами, стимулом для инвестиций является относительная редкость капитала, выражаемая значением фондовооруженности ниже оптимального уровня. Устойчивый рост возможен лишь при условии поддержания оптимальной фондовооруженности. Соответственно, если в начальных условиях фондовооруженность является оптимальной, рост возможен при условии действия факторов, снижающих фондовооруженность, – роста населения и технического прогресса, где первый увеличивает редкость капитала, а последний смещает график его отдачи вверх.
Рост населения и технический прогресс могут действовать либо по отдельности, либо в определенной комбинации. Действие отдельно взятого роста населения будет приводить к чисто экстенсивному росту ВВП, при котором дополнительные потребительские и инвестиционные блага будут распределяться среди дополнительного населения, оставляя фондовооруженность и душевой доход неизменными. И то и другое будет расти при условии действия второго из указанных факторов, стимулирующего инвестиции, – прогресса технологий. Инновация имеет смысл, если отдача от нее превышает отдачу от создания дополнительной единицы известного капитала. При той же фондовооруженности коммерчески целесообразные инновации приводят к повышению отдачи от капитала, обеспечивая его прибыльное увеличение при заданной численности населения, что, в свою очередь, будет иметь результатом интенсивный рост, предполагающий увеличение фондовооруженности и душевого дохода.
Инвестиции, помимо роста населения и технического прогресса, обеспечивающих стимулы к ним через повышение отдачи от капитала, зависят также от наличия финансовых источников, возникающих благодаря образованию сбережений. В модели Солоу – Свэна предполагается, что доля сберегаемого дохода всегда достаточна, чтобы обеспечить расширение капитального запаса, соответствующего устойчивому росту. В развитой на основе модели Солоу – Свэна неоклассической модели роста уделяется внимание стимулам домашних хозяйств к накоплению сбережений, связанным с рациональными соображениями относительно ставки процента и межвременных предпочтений. Однако конечный результат остается прежним: рационально обусловленный выбор доли сберегаемого дохода целиком соответствует темпу расширения капитального запаса, обеспечивающего устойчивый рост.
Итак, сбережения, рост населения и технический прогресс выступают в неоклассической модели как основные факторы роста. Совершенство институциональной среды означает наличие достаточных стимулов к сбережениям и инновациям, а однородность естественной среды – равенство возможностей. Все это означает безграничные возможности экстенсивного и интенсивного роста [Acemoglu, 2009; North, 1981].
Неоклассическая теория и исторические реалии
Как уже указывалось, неоклассическая теория стала теорией именно современной индустриальной цивилизации, важнейшим отличием которой от всех других прошлых или современных цивилизаций является длительный и интенсивный экономический рост [Acemoglu, 2009; North, 2005]. Экономический рост в западном мире возник лишь на рубеже XVIII–XIX вв., тогда как вся остальная история человеческой цивилизации прошла в условиях нулевого экономического роста. В те редкие периоды доиндустриальной истории, когда некоторое увеличение объемов производства все-таки наблюдалось, оно имело сугубо экстенсивный характер и обычно уничтожалось в последующие периоды экономического упадка.
Неспособность доиндустриальных экономик к длительному росту проистекала из того, что естественная и институциональная среды, в которые они были помещены, обычно не обладали замечательными свойствами, приписываемыми им неоклассической теорией при рассмотрении индустриальной экономики. Естественная среда не только предполагала убывающую отдачу, но зачастую была единственным фактором, определявшим сравнительное благосостояние обществ. Изначальное неравенство возможностей, задаваемых неоднородной естественной средой, как правило, не преодолевалось ни технологическими усовершенствованиями, ни разделением труда в соответствии со сравнительными преимуществами сторон, оставляя завоевание и грабеж единственными способами улучшения материального положения.
Подобным образом и институциональная среда характеризовалась преобладанием размытых и плохо защищенных прав собственности и связанных с этим крайне высоких трансакционных издержек. Типичными атрибутами такой институциональной среды были свободный доступ к редким ресурсам или же коммунальная собственность, а также частный характер ее защиты и, соответственно, высокие издержки этой защиты. Эта несовершенная институциональная среда была еще и крайне неоднородно распределена между индивидами и коллективами, предоставляя блага в зависимости от места коллектива или индивида в той или иной иерархии.
Поскольку в мире прошлого права собственности не имели такого значения, как в современных развитых странах, основой для присвоения и потребления редких благ по большей части являлось право силы. Ориентация на отчуждение результатов чужого труда предполагала наличие созидательных стимулов лишь у слабых и бедных, не имевших сил, чтобы забрать чужое. В таких условиях люди никак не могли ощущать обратной связи между общественно-рациональным выбором в использовании ресурсов и получаемой отдачей, поскольку львиная доля результатов труда, эффективного ли или неэффективного, обходила закрома труженика. Если здесь и проявлялся естественный отбор, то он должен был иметь совсем иной смысл, нежели тот, который предполагал Алчиан в своей знаменитой статье [Alchian, 1950], – победа доставалась лучшим, но в реализации не созидательных способностей, а хищнических наклонностей. Наконец, различия возможностей выживания, обогащения и грабежа, задаваемые территорией и закрепляемые низким уровнем развития, способствуя завистливому сравнению, должны были вызывать желание ограбить соседа, находящегося в предположительно лучших условиях, вместо того чтобы пытаться полностью реализовать хозяйственный потенциал собственной территории.
Информативные сигналы и производительные стимулы, создаваемые несовершенной и неоднородной институциональной средой, обычно были достаточны для производства лишь немногим более минимума средств существования. Те же факторы, которые являются безусловно необходимыми для долговременного роста, – сбережения и инновации – не могли проявляться на систематической основе по причине отсутствия стимулов для них, вызванного размытостью/незащищенностью прав собственности. Излишки сверх минимума если и возникали, то были связаны не с систематическим прогрессом в хозяйстве, а с превратностями климата и урожайности или с успешными грабежами. При этом перспектива грабежа как угроза для слабых и как шанс для сильных должна была одинаково ориентировать и тех и других на непроизводительное употребление излишков. У первых отказ от сбережения излишков в пользу их проедания проистекал из слабой надежды на их сохранение, а у последних – из того, что основой их процветания были не экономические инвестиции, а силовой потенциал. При этом излишки шли не на расширение производства, а на избыточное потребление или образование сокровищ. Инвестиции как способ употребления излишков лишь недавно пришли на смену дотоле господствовавшим проеданию и тезаврации. Что же касается инноваций, то они были отданы на откуп энтузиазму, как правило не имея под собой никакой коммерческой основы.
В силу указанных институциональных несовершенств общественные системы обладали низкой адаптивной способностью. Это проявлялось в длительном сохранении сравнительно неэффективных технологий и форм организации. Присущая несовершенным институтам слабая обратная связь между индивидуальными выборами и результатами, коренящаяся в огромной разнице между частными и социальными выгодами, не позволяла реализоваться естественному отбору при воплощении конструктивных возможностей. Разница в индивидуальной эффективности не воплощалась в соответственно различающемся вознаграждении.
Кризис того или иного рода обычно является признаком недостаточной способности системы адаптироваться к изменениям. В качестве примера могут служить мальтузианские кризисы – снова и снова возникавшие в доиндустриальном мире социально-демографические катаклизмы, вызванные отсутствием надлежащих институциональных механизмов регулирования рождаемости. Подмеченное Т.Р. Мальтусом регулярно возникавшее несоответствие между численностью населения и локальной ресурсной базой становилось причиной переселений народов и связанных с этим набегов и завоеваний, эпидемий инфекционных заболеваний, голода, нарушений социального равновесия. В отношении последнего следует заметить, что мальтузианские кризисы могут быть результатом невозможности для части населения обеспечить себе не только средства существования, но и уровень потребления, соответствующий их статусу.
Неспособность системы к адаптации к ресурсно-демографическим вызовам была связана с заложенной в ней глубокой разницей между частными и социальными выгодами рождения детей. В традиционном обществе количество людей – основной источник сравнительной силы и, тем самым, благосостояния коллектива. В принятии решений относительно обзаведения потомством именно эти сугубо частные выгоды принимаются во внимание и не учитываются перекладываемые на более крупные человеческие массы социальные издержки, связанные с созданием предпосылок для мальтузианского кризиса, будь то эпидемия, война или всплеск преступности.
Из-за указанных несовершенства и неоднородности естественной и институциональной сред доиндустриальное общество характеризовалось регулярно возникавшими мальтузианскими кризисами, а также отсутствием накопления капитала и инновационной деятельности. Глубокое различие между этими и другими признаками, отличающими доиндустриальное общество от индустриального, и принятие неоклассической теорией признаков последнего в качестве своих базовых допущений означает, что возможности ее применения ограничиваются историей современного западного мира.
Экономика как универсальная наука
Наложенные на себя неоклассической теорией жесткие методологические ограничения позволили ей выработать строгую схему функционирования идеального рыночного хозяйства. Эта схема обеспечивает надлежащую основу для анализа реальной индустриальной экономики, несовершенства и изъяны которой могут рассматриваться как отклонения от теоретического идеала. Однако применение экономической теории для изучения общества в нерыночных сферах жизни, в том числе на доиндустриальной стадии, требует от нее определенного раскрепощения. Жесткие неоклассические допущения должны быть ослаблены. Основная суть экономической теории – принцип рациональности – остается без изменения, позволяя при этом анализировать весь комплекс общественных явлений в течение мировой истории.