― Нонна, ты...
― Лука, нет. Она права, ― перебила его я. ― Ты знаешь, что она права.
Лука кивнул.
― Я знаю, знаю, но мы просто... ты...
― Все будет хорошо, Лука. ― Я положила руку ему на предплечье. ― Я не убегу, обещаю.
― И ты пока никуда не уходишь, ― сказала мама Луки Доменика, выходя из кухни.
― Время ужина. Все остальные скоро приедут, я думаю. Они все хотят с тобой познакомиться.
Она обняла меня, как будто я была ее дочерью. Этот простой жест заставил мои глаза гореть, а мое горло ― сжиматься. Моя собственная мать перестала обнимать меня, когда я стала подростком. Когда мы виделись, будучи уже взрослыми, объятия выглядели как неуклюжее постукивание по спине на расстоянии в несколько шагов между нами. Но объятия Доменики были совершенно другими. Они были теплыми, успокаивающими, знакомыми, будто она постоянно обнимала меня. Было бы слишком пафосно и не совсем верно говорить, что все мои опасения и страхи растворились, когда она обняла меня, но я чувствовала себя намного лучше.
Лука взял меня за руку и повел в кухню, которая теперь по ощущениям была для меня более родной, чем когда-либо моя собственная. Я села за большой старинный отполированный деревянный массив, который представлял собой кухонный стол, и завела разговор с Нонной, Доменикой и Лукой, пока кофе процеживался на плите. Я услышала голоса с улицы, это были Элизабетта и Лючия, сестры Луки, со своими мужьями ― Филлипо и Клаудио. Позади них шли Жулиана и Марта, его невестки, со своими мужьями ― братьями Луки ― Лоренцо и Никколо. В разговоры взрослых вклинивался детский лепет и смех, у четырех пар было одиннадцать детей.
Я испытала панику, услышав все эти голоса, думая о всех этих людях и о том, что нужно помнить их имена. В этой семье, даже не учитывая тетей и дядей со стороны Доменики и Данте, было больше людей, чем я знала, когда жила в Штатах. Я знала людей, конечно, поэтому это заявление не было до конца правдой. Точнее будет сказать, наверное, что я была знакома с большей частью жителей городка, я знала большинство из них в лицо и по имени. Но родственники Луки были теми людьми, с которыми я проводила время. Я знала о них больше, чем имена и лица. Я делила с ними хлеб и пила вино, укачивала детей и мыла посуду. Если наши отношения с Лукой зайдут дальше, они станут моей... семьей.
Ужас горел внутри меня, подогревая мой инстинкт самосохранения: бежать, бежать, бежать.
Руки Луки опустились мне на плечи, нежно массажируя их. Его бакенбарды задели мое ухо, и мягким хриплым голосом он произнес:
― Расслабься, любовь моя. Не волнуйся. Все будет хорошо. Дыши и успокойся.
Я удивилась, как он узнал, о чем я думала. Неужели паника была написана на моем лице? Я повернулась к нему, наши губы соприкоснулись. Он поцеловал меня, легко и быстро, как бы в знак убеждения.
― Как ты узнал? ― спросила я.
Лука рассмеялся и указал на мои руки: я взяла вилку и практически согнула ее пополам. Я отпустила вилку, и она стукнулась о стол, а мои пальцы внезапно задрожали. Лука разжал их без особых усилий и взял мою руку в свою, переплетая наши пальцы.
Лючия вошла в кухню первая, в районе своего бедра она держала мальчика лет двух.
― Делайла, ты вернулась! ― Она поставила ребенка на ноги, и он тут же неуверенно поковылял к Доменике и дернул ее за фартук, чтобы та взяла его на руки. ― Ты так внезапно уехала, мы все за тебя волновались.
Лука недовольно посмотрел на сестру, едва заметно качая головой. Я сжала руку Луки.
― Я знаю, Лючия, и я прошу прощения за то, что заставила вас волноваться. Я просто... У меня иногда возникают некоторые проблемы. Беспокоиться не о чем.
Лючия сняла кофейник с плиты, достала полдюжины чашек за ручки из шкафа и налила всем кофе, прежде чем засыпать в кофейник новые зерна и залить воды. Казалось, что эта семья пьет кофе в любое время.
Лючия села рядом со мной напротив Луки.
― Знаешь, если мы собираемся породниться, тебе стоит быть со мной откровенной.
― Лючия, ― сказал Лука, ― не будь такой...
― Все в порядке, Лука, ― перебила его я. ― Она права.
Лука проворчал себе под нос что-то по-итальянски о том, что его постоянно перебивают женщины, но сохранил молчание.
― Правда в том, что я не до конца уверена, что происходит между мной и Лукой. Все сложно.
― Сложности ― часть нашей жизни, я считаю, ― сказала Лючия и отпила свой кофе. ― Это не повод убегать от мужчины, который любит тебя.
Я подавила вспышку раздражения. Она была права, как и обычно были правы все женщины в семье Луки.
― Ты не знаешь ничего о моих проблемах, Лючия, ― сказала я, стараясь сохранять монотонный голос. ― Я не могу просто... ― я замолчала, будучи не уверенной, чего я не могла просто.
Лючия помахала передо мной своей чашкой, отвлекая меня от своих мыслей.
― Чушь! Я не думаю, что все настолько сложно, насколько ты пытаешься это выставить. Страх и сложности ― не одно и то же, знаешь ли, ― она наклонилась ко мне и положила свою руку на мою. ― Ты мне нравишься, поэтому я буду с тобой честна. Я думаю, что твоя жизнь не такая сложная, и у тебя не так много проблем, как ты пытаешься нам показать. Ты лишь боишься признать, что тебя в прошлом предавали. Я понимаю это, и не пытаюсь приуменьшить твои страхи. Но ты должна быть храброй, чтобы разрушить их и жить счастливо с мужчиной, который любит тебя. Которым будет Лука, если ты еще не поняла.
Я кивнула.
― Я думаю, ты права. Но... это не так просто сделать, как сказать.
― Правда, это правда. Я не сказала, что это просто сделать, а лишь то, что это ― правильно. ― Лючия, казалось, была удовлетворена своей речью.
Она забрала сына из рук его бабушки и поставила его на пол.
― Если его постоянно носить, мама, он никогда не научится ходить как взрослый.
Доменика ответила что-то по-итальянски, слишком быстро, но я успела разобрать: речь шла о том, что у нее, как у бабушки, есть право баловать своих внуков. Лючия лишь закатила глаза и последовала за своим сыном в сад, откуда шумным хором доносился радостный детский смех.
Шумный ужин продолжался до самой ночи. Дети заснули на руках у родителей, их переложили в свободные кровати, а взрослые продолжили выпивать и разговаривать.
Когда я в последний раз смотрела на часы, время было около двух часов ночи, а я была совершенно приятно опьянена великолепным вином. Я чувствовала себя в безопасности, защищенной и спокойной. Я могла быть самой собой, мне не нужно было переживать о том, что мне еще возвращаться в отель, или о том, что ко мне кто-то пристанет, или о том, что кто-то осудит меня.
Лука отвел меня наверх в ту же спальню, где я была раньше, окна которой выходили во двор. Спотыкаясь, я преодолела лестницу, поддерживаемая сильными руками Луки, после чего почувствовала, как меня уронили на кровать, запах вина ударил мне в лицо, когда он наклонился поцеловать меня. Его губы встретились с моими, он залез на меня, заставляя меня понять, что он был таким же пьяным, как и я. Я улыбнулась, целуя его, нащупала в районе талии низ его рубашки и стянула ее.
Мы неловко шарили по одежде друг друга, хихикая над собственной неуклюжестью, пропуская пуговицы и падая в попытках стянуть белье с бедер. Лука упрямо пытался расстегнуть мне лифчик, но в итоге сдался и убрал руки.
― У меня не получается, любимая, ― оправдывался он, небрежно целуя мою спину. ― Я не понимаю, сколько там должно быть крючков и петель.
Мне удалось выбраться из бюстгальтера, и вот мы оба обнажились. Лука потянул за цепочку, чтобы выключить свет, и единственным источником света осталась полная луна, чьи лучи проникали сквозь открытое окно.
Мы с Лукой легли на кровать лицом к лицу. Его рука покоилась на моей талии, чуть выше холма бедра. Его губы коснулись моего плеча и затем ― руки, чуть выше локтя. Его пальцы сплелись с моими, и он завел мою руку за голову, опускаясь ртом к возвышениям груди, лаская упругий сосок. Я прошептала его имя, перекатилась на спину и погрузила пальцы в его волосы, пока он оказывал почтение сперва одной груди, а затем другой.
Я почувствовала, как его палец спустился мимо моего пупка по направлению к киске.
― Да, Лука, коснись меня. ― Я раздвинула ноги.
Он улыбнулся, не отрываясь от моего соска, и скользнул пальцем в мое влажное, узкое, горячее лоно. Я изогнулась и прикрыла глаза; внутри меня все ликовало от его прикосновений. Потянувшись, я обхватила горячий, твердый, шелковистый член Луки, и услышала, как он застонал в такт движениям моей руки.
Легко толкнув Луку в плечо и заставив его перекатиться на спину, я скользнула вниз по его телу и прижалась щекой к его животу. Затем я взяла его член в рот, решив пока не трогать его руками, а двигать только губами и языком по соленому, нежному стволу.
Мир завертелся вокруг меня, кровать словно всколыхнулась, и я закрыла глаза, чтобы отстраниться от всего, кроме вкуса его кожи, острого аромата его смазки, его огромного, толстого члена, подрагивающего в моих руках, и жара его тела, который я ощущала собственной кожей. Почувствовав, как Лука трется щетиной о мое бедро, я воодушевилась и одновременно растрогалась. Его пенис все еще был у меня во рту и в моих руках, когда я почувствовала, как он аккуратно приподнимает мою ногу и опускает на свое крепкое плечо, а в мою киску проникает нечто теплое и влажное. Его язык, он лизал ее, пока я делала ему минет.
О боже. Не может быть. Для этого есть какой-то термин, довольно странный, с двумя цифрами, но я не смогла его вспомнить, хотя это было неважно. Все, что имело значение, ― это то, что ощущения были невероятные. Углы расположения наших тел были несколько неловкими, но я не придавала этому значения. Он был одновременно у меня во рту и в киске, словно мы очутились в бесконечном кругу удовольствия. В моем затуманенном страстью мозгу всплыло слово «уроборос», змей или дракон, пожирающий собственный хвост, символ бесконечности или цикличности.
Оказывается, мое пьяное сознание не смогло вспомнить термин «шестьдесят девять», но умудрилось выдать определение уробороса.
Этим мы и были ― самовозобновляющимся кругом удовольствия и любви. Мы одновременно отделились друг от друга, и я поднялась по распростертому телу Луки, облокотившись на его грудь и собственный локоть. Бедра приподнялись, и я насела на него, позволяя проникнуть внутрь одним легким движением. На этот раз не было никакого постепенного погружения, лишь полное, глубокое, мгновенное проникновение, сладостный отказ от сопротивления со стороны моего тела.
Его руки вдавили мои бедра в свои, снова приподняли их и вновь вдавили. Он нашел мои губы своими в тот момент, когда мы оба достигли пика. На этот раз не было ни стонов, ни криков, лишь шепот, вздохи и имена друг друга на выдохе в момент умопомрачительного расслабления.
Я не помню, как мы уснули. Проснулась я, связанная с ним, липкая, грязная и удовлетворенная, с больной от вина головой. В окно пробивались лучи солнца.
У меня появилась привычка оставлять нетбук рядом с кроватью, близко под рукой, чтобы писать сразу же, как только я просыпаюсь, и записывать воспоминания предыдущего дня, пока они еще свежи.
Лука пошевелился, так что пришло время для утренней любви, а потом ―
в душ, и кофе.
Я почти готова сказать это. Его семья права, мой страх ― это единственное, что сдерживает меня. Но на самом деле, мой страх весьма силен. Когда я думаю о фразе «Я люблю тебя», то вспоминаю Гарри и то, как я говорила ему это каждый день более десяти лет, лишь изредка слыша те же слова в ответ и еще реже наблюдая их доказательство. И понимая во внезапном, резком и надрывном откровении, что он никогда на самом деле не любил меня.
Лука проснулся и смотрит, как я печатаю, затуманенным со сна взором. Вокруг его бедер обвилось одеяло, под головой рука, а на губах едва заметная улыбка.
― Отложи эту штуковину и иди ко мне, ― промолвил он.
А я продолжаю печатать, пока он ко мне тянется, просто чтобы его позлить. О боже, он нечестно играет, он трогает мою киску, пока я печатаю. Интересно... не могу сконцентрироваться, не могу думать, а теперь...
...к черту все, закончу писать позже.
ГЛАВА 5
28 Июня
Я решила оставить предыдущий кусок неоконченным, как есть. Мне показалось, это даже мило.
Сижу на пляже на западном побережье Италии. Не знаю, как называется этот старинный городок с живописными руинами на утесе и каменными строениями, слышавшими болтовню жителей задолго до того, как на тропах Америки появились первые следы европейцев.
Я приехала сюда на поезде, чтобы подумать и принять несколько решений на трезвую голову.
Думать телом и сердцем рядом с Лукой слишком уж просто. Разум и логика отодвигаются на задний план, и если уж мне нужно принять рациональное решение, то необходимо отойти от тяжелого наркотика под названием Лука.
Но ведь он же не наркотик, так? Он не видоизменяет мой разум и не меняет меня. Он превращает меня в того человека, которым я действительно являюсь. С ним я беззаботная, раскрепощенная, свободная и полная жизни. Его семья такая любящая, такая щедрая и приветливая, что среди них я чувствую себя в кругу семьи больше, чем среди собственных родственников в Штатах.
Мой отец ― холодный и осуждающий человек, легко ставящий ультиматумы и жесткие требования, но с трудом выражающий привязанность, ободрение и комплименты. Мать у меня такая же, но более склонная к пассивной агрессии, предпочитающая выжидать, наблюдать и собирать доказательства против тебя, и лишь потом бить, когда наступит правильный момент. Она ― гений тактики.
Лиа у нас Мисс Совершенство. Сплошные пятерки, без малейших усилий. Капитан группы поддержки, член дискуссионного клуба, вице-президент студсовета в течение трех лет, популярная, веселая, стройная. Вышла замуж за стабильного, заботливого мужчину после недолгой помолвки, родила детей, обзавелась домом с настоящим белым, мать его, забором. Для всех ее жизнь была такой же элегантной и идеальной, как и она сама. А потом она трахнула моего мужа.
Не то, чтобы я сильно об этом жалела.
Не могу представить, чтобы Элизабетта спала с мужем Лючии. Такое просто невозможно. Никак.
Забавно, я едва помню Штаты. Я все больше говорю по-итальянски. Я только что поняла, в дневнике этого не видно, потому что я перестала транскрибировать итальянский, кроме тех моментов, когда кто-то говорит по-английски и резко перескакивает на итальянский. Мне даже сон снится на итальянском. А во время секса с Лукой я выкрикивала его имя и вместо «да, да, да» по-английски стонала то же самое по-итальянски.
И даже сейчас, когда я думаю, что пора отправляться домой, в моей голове возникает изображение дома во Флоренции ― дома, полного света, смеха и любви. И Лука. Я вижу себя во Флоренции, в маленькой квартирке неподалеку от дома Доменики и Данте. В горшке на окне стоят цветы, белье сушится на веревке по старинке, скатерть в клетку на круглом столе, а из старой бутылки вина торчит свечка.
А однажды, возможно, по этой квартире будет бегать маленький мальчик или девочка с иссиня-черными волосами, смуглой кожей и лазурно-голубыми глазами.
Солнце садится, и ярчайшие блики оранжевого света отражаются от покрытой рябью синевы океана. Кричат чайки, вдалеке брызгаются в волнах дети. На горизонте мелькает белый парус.
Итак, решение.
Боюсь ли я любить Луку? Да. Да, черт меня дери. Я боюсь, что все это закончится так же, как с Гарри, и я застряну в Италии иностранкой без гроша в кармане и каких-либо связей, старой, одинокой и слишком уставшей, чтобы начать все заново.
Я боюсь, что мне снова будет больно, что меня вновь предадут. Боюсь заводить с ним ребенка, потому что это будет означать, что я навечно с ним связана, и если все закончится, если он мне изменит или не будет любить до конца наших дней, то я окажусь в полной жопе.
Но я знаю ― и сердцем, и разумом, ― что он любит меня просто так. Знаю на уровне инстинктов. Он приехал в Париж после первого же звонка, даже несмотря на то, что я убежала от него целых два раза. Он показал мне чудеса секса. Показывает каждый день, что я красива и стою любви.