В Хакодате пленников ввели «с большим парадом между многочисленного стечения народа, которым обе стороны дороги были усеяны...»
Вскоре русские подошли к дому, для них предназначенному. Это был большой тёмный сарай, внутри стояли клетки из толстых брусьев. В них предстояло жить. Весь ужас был в том, что не объявлен был срок заключения. Камера-клетка в длину и ширину была всего шесть шагов, с двумя окнами, одно выходило к стене, из другого видны были горы, поля и берег другого острова, за проливом.
Затем состоялись допросы у главного начальника города, он спрашивал то же, что и другие. Вопросов было много, они свидетельствовали о безмерной любознательности японцев. Они хотели знать всё и о личной жизни пленников, и о порядках в Российской империи, и о размерах морского флота, и об особенностях православия. Обязательны были вопросы о Резанове, Хвостове и о том, что произошло на Курильских островах в 1806 году. Несмотря на многократные и обстоятельные объяснения: решение об обстреле японских строений Хвостов принял единолично, а не по приказу русского императора, недоверие японцев сохранялось. Они подозревали, что «Диана» послана русским царём для нападения на японские владения или, по крайней мере, для разведки.
Между допросами были большие перерывы — по две-три недели, потом всё повторялось. Казалось, время остановилось. Наконец, спустя много месяцев пленникам сообщили, что решение об их освобождении может принять только сам император и надо ждать, когда это произойдёт.
Попытка побега
Понемногу улучшилось положение в тюрьме, а 1 апреля пленников перевели в жилой дом, но и там они находились за решёткой и под охраной. Наконец пришло письмо из столицы Японии: предложение губернатора Матсмая освободить русских было отвергнуто, предписывалось держать их в плену. Морякам предлагали остаться в Японии. Мичман Мур, немец по отцу, согласился на это предложение, что затрудняло осуществление давно задуманного Головниным и Хлебниковым плана освобождения.
Но всё же побег состоялся. Матросы, тайно достав два ножа на кухне, вырыли подкоп под стеной, через него в ночь на 24 апреля шестеро узников выбрались наружу. Узкой тропинкой прошли на дорогу, пересекли кладбище и вышли в предгорья горного хребта, отделявшего от моря. До рассвета поднялись на горный гребень, где ещё лежал местами снег, на котором оставались следы. Стараясь обходить снежные пятна, вышли на дорогу, ведущую к лесу, но тут увидели погоню и свернули с дороги в заросшую кустарником лощину.
Настал день. До ночи беглецы оставались в тесной пещере, рядом с водопадом, где почти нельзя было вытянуться, лечь и даже поворачиваться надо было с осторожностью. Просидели так весь день, который был ясным и солнечным. Когда зажглись звёзды на небе, вновь стали подниматься по горному склону. Шли прямо на север, на Полярную звезду. У Головнина мучительно болела ушибленная нога. Он даже просил своих спутников оставить его, чтобы те смогли выйти к морю, найти судно и вернуться на родину. Никто не согласился, решили устраивать привалы почаще. Головнин с трудом шёл, держась за пояс матроса Макарова, тот буквально тащил офицера. Дойдя до лесной чащи, беглецы остановились на отдых, но уже через два часа поднялись и двинулись дальше. Днём они спали, а ночью шли, переходя из одной лощины в другую, то поднимаясь в гору, то спускаясь с горных склонов.
На третий день пути решились на вершине, покрытой тростником, разжечь костёр. Сварили собранные черемшу и конский щавель. Из снега воду натаяли. На следующий день вышли к реке, стремительно спускавшейся в каменистых берегах к морю. Но идти вдоль неё было очень трудно, то и дело приходилось переходить с одного берега на другой, а глубина кое-где была по пояс.
В пустой, брошенной хижине без крыши на берегу высушили одежду, опять сварили черемши со щавелём, отдохнули. Наутро увидели, наконец, вдали море. Всего один хребет преграждал к нему путь. Пересекая его, на дне небольшого ручья, среди сгнивших кореньев и листьев раскопали мелких раков. «Вид их был весьма отвратителен, но мы ели сих насекомых как какое-нибудь лакомство».
К ночи вышли на берег моря и направились к северу. Миновали незамеченными несколько селений, теперь главной задачей стало найти лодку, на которой можно было отплыть в море.
Целый день беглецы потратили на подготовку к этому событию: из рубашек сшили два паруса, из верёвок, взятых с собой, соорудили снасти. Подумывали о том, чтобы силой завладеть каким-нибудь небольшим судном, но подходящего не было видно. И снова двинулись в путь, обходя селения. Головнин впоследствии писал:
«Отчаянное наше положение заставляло забывать все опасности или, лучше сказать, пренебрегать ими. Мы лазали по пропастям, нимало не помышляя ни о смерти, ни о какой опасности... Я только желал, чтобы в случае, если упаду, удар был решителен, дабы не мучиться нисколько от боли».
«1 мая весь день просидели в лесу, на косогоре, и видели много людей, переходивших реку вброд. Возможно, это была погоня, но удалось от неё уйти к морю. Лишь бы нашлась подходящая лодка... Но в то самое время, когда мы занимались изобретением способов к нашему спасению, судьба готовила нам другую участь. Мы увидели, что люди стали ходить кругом нас по тропинкам... Стали спускаться в лощину... Но не успели мы сойти на самый низ оной, как вдруг лощину с обеих сторон обстали люди, прибежавшие и приехавшие верхами. Они подняли страшный крик...»
Это были солдаты с ружьями и луками со стрелами, — несмотря на владение огнестрельным оружием, луки были ещё в ходу у японцев.
Сначала захватили четверых, потом сами сдались спрятавшиеся было в кустах Головнин и матрос Макаров. Побег не удался...
Когда в России шла война...
Всего неделю пленники были свободны, а теперь их снова вели со связанными руками в селение. «Впрочем, не делали никаких обид или ругательств, но, напротив того, приметив, что я хромал и не мог без большой боли ступить ногой, двое из них взяли меня под руки и помогали подниматься на горы», — отмечал Головнин.
Выяснилось, что погоня обнаружила беглецов давно и следила за ними, но не нападала, опасаясь возможных жертв. «Когда мы проходили селения, то весь народ сбирался смотреть на нас, но, к чести японцев, и теперь должен сказать, что никто не делал нам никаких обид, а смотрели на нас все с видом сожаления; из женщин же некоторые, подавая нам пить и есть, смотря на нас, плакали...» Головнин в этом месте добавил: «Вот чувствования народа, который некоторые просвещённые европейцы называют варварским!»
Начались допросы. Японские начальники выяснили, что пленники не знали местных законов и не собирались причинить вреда японцам, а хотели только одного — вернуться в своё отечество. Их простили, оставив в тюрьме впредь до решения их судьбы. Японцам понравилось, что Головнин всю вину взял на себя. После побега отношение к пленникам стало заметно лучшим.
В начале сентября 1812 года в далёкой России сражение на Бородинском поле спасло Россию от иноземного нашествия. Наполеон вошёл в оставленную Москву и вскоре был вынужден уйти из неё. В эти дни узникам в Японии, ничего не знавшим о событиях на родине, показали письмо командира «Дианы» Рикорда к начальнику острова Кунашир. Он писал, что по высочайшей воле государя императора привёз японских моряков, спасшихся после кораблекрушения у берегов Камчатки, и просит разрешения взять воды на берегу. Просил сообщить также о том, когда будут отпущены вероломно захваченные моряки с «Дианы». Пока это извещение не будет получено, «Диана» останется в гавани. Шлюп вошёл в залив Измены острова Кунашир вместе с транспортом «Зотик».
В личном письме Головнину Рикорд писал, что «в надежде и страхе ожидает ответа», не зная, жив ли он и его спутники.
Японцы взяли оба письма, чтобы перевести их. Но для того чтобы сообщить Рикорду, что его товарищи живы, сказали они, требуется разрешение самого императора.
Один из привезённых Рикордом японцев передал ему ложное сообщение о том, что русские умерли. В ответ Рикорд захватил японское судно, с которого снял пятерых моряков и увёз их на Камчатку. Ситуация снова осложнилась. Но в конце года появились слухи, что японцы намерены освободить пленников, и, встречая 1813 год, они, как писал Головнин, «из бездны отчаяния поднялись до некоторой степени надежды».
Только 10 мая им разрешено было написать записку о том, что «все живы», которую обещали передать на любое русское судно, пришедшее в гавань Кунашира. «Диана» появилась на десятый день. Вместе с запиской побывал на ней матрос Симонов и курилец Алексей. Рикорд увёл «Диану» в Охотск, пообещав вернуться через месяц.
Ещё две недели минуло, прежде чем пришёл ответ от Рикорда. Потом вернулись и Симонов с Алексеем. Вот как выразил свои чувства по этому поводу Головнин:
«Два года мы не слыхали не токмо о России, но ниже о какой-либо просвещённой части света: даже и японские происшествия не всё нам объявили, да и могли ли они нас занимать? Япония для нас была другим миром».
Тем временем преследуемые армией Кутузова наполеоновские войска бежали из России и русские вошли в Париж. Война закончилась. Неграмотный матрос Симонов сообщил только, что «француз с тремя другими землями, которых назвать не умел, напал на нас и был уже в шестидесяти вёрстах от Смоленска».
Вскоре новые подробности привезли с собой голландцы с кораблей, прибывших в Нагасаки. Японцы передали, что «французы всю Россию заняли по самую Москву», которую русские сами сожгли. «Мы смеялись над таким известием и уверяли японцев, что этого быть не может». Так воспринимались события в России за тысячи вёрст от неё.
Наконец, японцы официально объявили, что намерены отпустить пленников. Пока их отправили из Матсмае в Хакодате. Было 30 августа 1813 года. «Городом вели нас церемониально при стечении великого множества народа, все от большого до малого за нами бежали и прощались».
Дорога была знакома, по ней русские шли в Матсмае. Но теперь они были несвязанными и почти без конвоя. В Хакодате их поместили в большом и чистом доме.
Утром 28 сентября «Диана» вошла в гавань Хакодате. Пленники видели в окно, как она входила в порт под парусами при противном ветре, на это с изумлением взирало множество японцев.
Как обычно, состоялся долгий обмен бумагами, внимательное их изучение. Наконец был назначен день свидания с Рикордом, после чего прошло ещё несколько дней, пока на «Диану» вернулись члены экипажа, отсутствовавшие на её борту 2 года и 2 месяца и 26 дней.
Японцы устроили праздничный прощальный ужин и вручили послание от губернатора. В нём говорилось:
«Все вы долго находились здесь, но теперь возвращаетесь в своё отечество, время отбытия вашего уже прошло, но по долговременному вашему здесь пребыванию мы к вам привыкли и расставаться нам с вами жалко... Берегите себя в пути, о чём и мы молим бога. Теперь, желая с вами проститься, написали мы это».
В сундуке, который передали на корабль, оказались аккуратно уложенные вещи бывших пленников. На каждой, самой незначительной вещи было подписано имя её владельца. А к мешочку с осколками разбитого зеркальца приложено было извинение.
«...К 10 октября поутру снялись мы с якоря и стали лавировать из залива... Весь берег около города усеян был народом. Наконец, когда мы достигли выхода, тогда друзья наши японцы, искренне пожелав нам счастливого пути, простились с нами... При отъезде их с корабля мы кричали им, а они нам «ура!», желая друг другу счастья и скорого заключения соседственной дружбы и связей между Россией и Японией.
Японцы, бывшие на лодках, не переставали нам кланяться, доколе мы могли их видеть...»
Эти заметки Василия Михайловича Головнина впервые поведали о национальных особенностях японцев, которых в те времена считали в Европе «варварами». Российский капитан Головнин, возвращаясь из плена, заявил: «Я, с моей стороны, приписываю все поступки японцев в рассуждении нас их человеколюбию...»
Путешествие продолжилось
Прерванное японским пленом путешествие В.М. Головнина продолжилось осенью 1813 года. К востоку от острова Матсмае «Диану» встретил жестокий шторм, подобного которому не было ни у мыса Горн, ни у мыса Доброй Надежды. Но «Диана» выдержала напор стихии и 3 ноября вошла в Авачинскую бухту. Заснеженная Камчатка показалась раем — ведь это была родная земля, Россия. Мичман Фёдор Мур, собиравшийся остаться в Японии, отчаявшись вернуться на родину, раскаивался в своей слабости, клеймя себя как изменника. Он ушёл со службы, поселился среди камчадалов и однажды, в момент помрачения рассудка, застрелился. Так трагически закончилось кругосветное путешествие для одного из офицеров «Дианы». На памятнике у его могилы в Петропавловске сослуживцы выбили слова: «В Японии оставил его провождавший на пути сей жизни ангел-хранитель...»
В самом начале декабря 1813 года для Василия Головнина началось новое путешествие — сухопутное, через всю зимнюю Сибирь. Старый друг Павел Рикорд взялся его проводить с собачьей упряжкой. В пустынной, заметённой снегом тундре Парапольского дола, на крайнем севере Камчатки встретили они Новый год. Через месяц из Гижиги на Охотском море Рикорд вернулся назад, в Петропавловск. Головнин же добрался до Охотска, проделав на собаках путь более трёх тысяч вёрст:
«Из Охотска сначала ехал я также на собаках, потом на оленях верхом, после на лошадях верхом же, и наконец, за двести вёрст не доезжая Иркутска, поехал на повозках. Зимним путём достиг я Иркутска в исходе апреля, а в половине мая отправился из сего города летнею дорогой и приехал в Петербург 22 июля».
Удивительно совпадение: приехал он в столицу в тот же самый день и даже час, в который её оставил ровно семь лет назад: 22 июля 1807 года, в 10-м часу утра.
Император Александр I произвёл Василия Головнина в чин капитана 2-го ранга и наградил орденом Св. Владимира. В том же звании — капитана 2-го ранга — завершил эпопею «Дианы» Павел Рикорд.
За год отпуска, проведённого в Рязанской губернии, Головнин подготовил к изданию свои записки «В плену у японцев». А в 1816 году начал готовиться к новому кругосветному путешествию. Адмиралтейский департамент предоставил ему шлюп «Камчатка». Цель экспедиции была доставить грузы в Охотск и на Камчатку, составить описание части американского берега между заливами Бристоль и Нортон.
Головнин включил в экипаж «Камчатки» трёх молодых мичманов, ставших после этого плавания знаменитыми: Фёдора Литке, Фердинанда Врангеля и Фёдора Матюшкина, лицейского друга А.С. Пушкина.
После 70 дней плавания «Камчатка» вошла в гавань Рио-де-Жанейро. Был поставлен рекорд пересечения Атлантики русскими мореплавателями. Дальнейший путь Головнин выбрал вокруг мыса Горн. К знаменитому своими бурями и штормами мысу «Камчатка» подошла как раз под Новый год. Почти месяц прошёл в жестокой борьбе с океанской стихией. Но моряки выстояли, шлюп, построенный в России, в схватке со штормами у южной оконечности Америки не получил ни одного повреждения.
И вот «Камчатка» добралась до берегов Камчатки. 5 мая 1818 года в Петропавловске встретились старые друзья — Головнин и Рикорд.
Павел Иванович Рикорд пять лет был начальником Камчатки. Он много сделал для освоения этой земли: построил больницу и ремесленное училище для камчадалов, регулярно устраивал сельскохозяйственные выставки, пытаясь наладить земледелие на полуострове. Камчатскую службу Рикорда правительство отметило орденом Св. Анны с алмазами — «за человеколюбивое попечение о благе жителей Камчатского полуострова».
Впоследствии он стал боевым адмиралом: командовал эскадрой, блокировавшей Дарданеллы, освобождал Грецию от турецкого ига в 1854 году (во время Крымской войны), возглавлял оборону Кронштадта.
Затем несколько лет председательствовал в комитете по постройке пароходов для Балтийского и Каспийского морей. Но самое сильное впечатление у Рикорда осталось от пятилетнего пребывания на Камчатке. Там он завещал похоронить своё сердце...