В начале февраля 1741 года Крашенинников покинул его и ровно через месяц был уже в Большерецке. Потом проводил Стеллера на восточный берег Камчатки, где на берегу Авачинской бухты Витус Беринг основал город Петропавловск, — оттуда два его корабля вышли в плавание на поиск берегов Америки. Сам Крашенинников вернулся в Большерецк и 28 мая 1741 года отбыл в Охотск. Через два месяца он был в Якутске, там женился на родственнице местного воеводы Степаниде Ивановне Цыбульской. С ней съездил в Иркутск за грузом и деньгами для экспедиции Беринга и, только сдав всё это воеводской канцелярии, 4 июля смог начать путь в Петербург.
Догоняя ранее выехавших из Иркутска Миллера и Гмелина, Крашенинников спустился по Ангаре на Енисей. 23 сентября он был в Тобольске, но обоз академиков догнал только на Урале, в городке Верхотурье.
В Петербург академический отряд прибыл в феврале 1743 года. Ровно 10 лет продолжалось путешествие. Как подсчитал сам Степан Петрович, им было пройдено 25 773 версты.
Профессор натуральной истории
Через два года после возвращения на том же заседании Академии наук, на котором адъюнкт Михайло Ломоносов произведён был в профессора, студенту Крашенинникову присвоили звание адъюнкта. Вскоре он был назначен помощником заведующего Ботаническим садом при Академии наук, а потом и заведующим. Эта должность избавила от нужды, в которой Крашенинников находился практически всю жизнь. «Нахожусь в такой бедности, что дневного пропитания почти не имею... в долг не отпускают», — писал он в одном из прошений в Академию.
Обнаружив неполноту коллекции российской флоры в академическом Ботаническом саду, Крашенинников со своим учеником Константином Щепиным часто отправлялся в окрестности Петербурга и Новгорода для сбора растений в лесах, лугах и болотах края. Из этих поездок привозилось несколько сот растений.
В апреле 1750 года, через пять лет после Ломоносова, Степан Петрович был избран профессором натуральной истории и ботаники, то есть, по существу, академиком. В связи с этим он выступил на заседании Академии с речью «О пользе наук и художеств».
Крашенинников говорил о том, что науки развиваются из практических потребностей людей: «Нужда делает остроумными...», о преемственности поколений в науке, да и во всяком деле: «Не всякое же дело от того приводится к окончанию, от которого начинается, но один, следуя стопам другого, всегда в нём поступает доле... Что начать, тому завершиться почти завсегда можно, хотя не в один век, так во многие...»
В своей речи Крашенинников прежде всего имел в виду начатое исследование Камчатки и её населения. Вспомнив Камчатку, он заметил в своей речи, произнесённой в день тезоименитства императрицы Елизаветы Петровны: «Кто бы подумал, что без железа обойтись можно. Однако ж есть примеры, что камень и кость служат на топоры, копья, стрелы, панцыри и прочая. Камчадалы, не учась физике, знают, что можно огонь достать, когда дерево о дерево трётся; и для того, будучи лишены железа, деревянные огнива употреблят».
Все 13 лет жизни в Петербурге Степан Крашенинников работал с камчатскими материалами и писал книгу. Для того времени это была совершенно особенная книга. Всякий, кто отправлялся исследовать этот вулканический, снежный полуостров, читал или даже брал её с собой.
Работая над книгой, Крашенинников мысленно снова плыл по порожистым рекам в долблёной лодке (бате), мчался по снежной целине, погоняя собак «оштолом», сидел в жарко натопленной юрте ительменов, слушая заклинания шамана, сеял в камчатскую землю семена огородных растений.
Восемь раз пересекал учёный Камчатку, одних только речек и ручьёв в его книге упомянуто около семисот. Заключительную главу первой части книги он озаглавил «О проезжих камчатских дорогах», объяснив: «хотел бы... чтоб читателю, желающему ведать расстояния от места до места, не было нужды трудиться в исчислении вёрст... и видно было бы, сколько где в дороге ночевать должно».
Во второй части книги, названной «О выгоде и недостатках Камчатки», рассказал Крашенинников об «огненных горах», о «горячих ключах», минералах и металлических рудах, о морских приливах и отливах, о животном мире и растениях. Специальная глава «Где какая погода бывает и в которое время» посвящена климату: «На западном побережье лето весьма неспокойно, мокро и холодно, а причиною тому великое восхождение паров и около лежащие нетающим снегом покрытые горы...» В центральной же части полуострова, в верховьях реки Камчатки «...будто на другом свете: потому что и земля там выше и воздух светлее и чище».
Крашенинников признает, что земля эта «бесхлебное место и нескотное», страдает от землетрясений, извержений вулканов и наводнений, но нет в ней «неспокойства от летнего жару и зимнего холоду» и «...к житью человеческому не меньше удобна, как страны всем изобильные».
Третья часть книги отражает впечатления от встреч с «камчатскими народами». Это настоящий этнографический очерк, подобного в русской литературе ещё не было. Очень подробно описал Степан Петрович повседневную жизнь «людей каменного века»: «Топоры у них делались из оленьей и китовой кости, также и из яшмы... Они ими долбили лодки свои, чаши, корыта и прочее, однако с таким трудом и с таким продолжением времени, что лодку три года надлежало им делать...» Он видел у камчадалов иглы из соболиных костей, ножи из горного хрусталя на деревянных черенках и хрустальные наконечники для стрел, приспособления из дерева для получения огня трением.
В заключительной части книги Крашенинников перешёл к изложению истории русского освоения Камчатки: как попал на неё сподвижник Семёна Дежнёва Федот Попов, как прошёл по этой земле Владимир Атласов, как появились первые русские селения...
В 1755 году книга была закончена и сдана в типографию. Крашенинникову минуло сорок лет, он занимал в русской науке заметное место. Вместо своего бывшего начальника Герарда Миллера, разжалованного графом Разумовским в адъюнкты, он стал ректором академического университета и гимназии при нем. Жалованье как профессор получал 660 рублей, но материально продолжал нуждаться. Здоровье его было подорвано, и жизнь оборвалась преждевременно. Большая семья осталась без средств к существованию.
Современник Крашенинникова, писатель А.П. Сумароков именно о нём сказал устами одного из героев в пьесе «Тресотинус»: «А честного-то человека детки пошли милостыню просить, которых отец... был в камчатном государстве... А у дочек-то его... даром то, что отец их был в Камчатном государстве и для того, что они в крашеннином толкаются платье, называют их крашенникиными».
Наследниками Степана Крашенинникова можно считать двух его учеников. Константин Щепин, помогавший в ботанических сборах в Петербургской губернии, три года учился в Голландии, посылая письма своему учителю, потом стал доктором медицины, не забывая и ботаники. Одно из открытых растений он назвал именем Крашенинникова.
Второй ученик — Иван Лепёхин, как и Крашенинников, сын солдата, обошёл в своих экспедициях Поволжье, Урал, Западную Сибирь и Север Европейской России и выпустил книгу «Дневные записки путешествия по разным провинциям Российского государства».
Герард Миллер, завершивший издание книги Крашенинникова, писал в предисловии к ней: «...Конец житию его последовал в 1755 году февраля 12 дня, как последний лист сего описания был отпечатан. Он был из числа тех, кои ни знатною природою, ни фортуны благодеянием не предпочтены, но сами собою, своими качествами и службою произошли в люди... и сами достойны называться начальниками своего благополучия. Житие его, как объявляют, было 42 года 3 месяца и 25 дней».
«Описание земли Камчатской» сразу же получило высокую оценку в научном мире. И не только в России: она сразу была переведена (с сокращениями) на английский, немецкий, голландский и французский языки. Через 13 лет после смерти Крашенинникова появился её полный перевод на французском, а на русском языке она переиздавалась пять раз. Последнее издание вышло в 1949 году.
Все из поздних исследователей Камчатки обязательно брали с собой труд Крашенинникова. Об этом писал Г.А. Сарычев. Даже у Кука на борту корабля было английское издание этой книги. Её прочитал с большим интересом и сделал немало выписок за 20 дней до своей гибели А.С. Пушкин; книга осталась лежать на его столе.
Название одного из крупнейших действующих вулканов Камчатки звучит величественно — вулкан Крашенинникова! Также именем Крашенинникова названы мыс на острове Карагинском, расположенном у северо-восточного побережья полуострова, и подводная долина, уходящая на дно Охотского моря. В этом же районе есть и остров Крашенинникова.
XVII веке, а возможно, и раньше, почти каждый год на Ильин день (20 июля по старому стилю) отправлялись из Архангельска или Холмогор поморские лодьи в далёкое плавание к суровой земле. Россияне называли её Грумант, считая частью Гренландии (Груланда). Пробираться туда надо было сквозь пояс льдов не меньше двух месяцев, но дело того стоило — на тех островах зверя морского (моржей, тюленей и даже китов) жило видимо-невидимо. Вот и вели свои лодьи отважные холмогорские кормчие. Кто первый там побывал, неизвестно, но путь на Грумант был хорошо знаком из года в год отправляющимся промышленникам, называющим себя груманланами. Даже песня у них была: «Остров Грумант — он страшон, он горами обвышон, кругом льдами обнесён...»
Прибыв на остров, груманланы строили избу, баню, расставляли капканы на песцов или охотились на оленей, тюленей, белых медведей. Когда Грумант погружался во тьму полярной ночи, всякая охота прекращалась, начинался тяжёлый период зимовки. Люди собирались вокруг «жирника» — большой плошки с ворванью, рассказывая друг другу легенды о Груманте, слагая песни, завязывая и развязывая узлы на верёвках, — всё для того, чтобы как-то противостоять гнетущей бесконечной ночи, томительно однообразному течению времени, страшной цинге. Только не спать постоянно, не предаваться бездеятельности, сохранять силу духа...
В это время и создавался оригинальный грумантский фольклор. Свирепый местный пёс был хозяином острова, его окружали одиннадцать сестёр старухи-цинги, которые являлись морякам во сне в виде жён и невест, оставленных на южном берегу океана. Зимовщиков тянуло в сон, они искали уединённых мест, и здесь их приканчивала старуха-цинга, а грумантский пёс пожирал трупы.
Но действительность порой оказывалась не менее страшной. Всю Европу обошло составленное членом Петербургской академии наук Петром ле Руа описание вынужденной шестилетней зимовки четырёх русских матросов. Это случилось в 1743 году, когда судно с 14-ю груманланами было затёрто льдами вблизи Малого Беруна. В живых остались четверо: штурман Алексей Химков и три матроса, Иван Химков, Степан Шарапов и Фёдор Веригин. Без продуктов, без одежды, одно ружьё с двенадцатью патронами... Не истратив ни одного из них зря, моряки со временем изготовили себе новое оружие: лук из корня ели, принесённого морем, из железного крюка, снятого с доски, найденной на берегу, сделали наконечники для стрел и рогатины (для медвежьей охоты). Жилы натянули как тетиву на лук. С этим первобытным оружием моряки охотились на оленей, медведей, песцов. Единственной пищей было мясо без хлеба и соли все 75 месяцев. Одежду шили из оленьих шкур, которые по нескольку дней мяли руками, вместо ниток применяли медвежьи жилы, иглами служили обточенные и снабжённые «ушками» гвозди из досок, найденных на берегу. В центре острова нашли глиноподобную породу и из неё сделали плоский сосуд для жирника. Огонь высекали из кремня...
До спасения, пришедшего совершенно случайно, не дожил только Фёдор Веригин — он отказывался пить горячую оленью кровь, мало двигался, был слаб духом, — и цинга скосила его.
Спасение пришло в августе, его «принесли» свои же, архангельские груманланы. Как и судно «робинзонов» шесть лет назад, их корабль был отнесён ветром к Малому Беруну, и мореходы заметили на берегу огонь.
...Десятки кораблей заходят каждое лето в самый большой залив Шпицбергена — Ис-фьорд. Путь их проходит мимо базальтового мыса, открывающего вход в бухту Грен-фьорд, где расположился посёлок Баренцбург. На морских картах штурманов всех стран в этом месте значится «мыс Старостина», так оно названо по предложению шведского полярника А-Э. Норденшельда. Именно он обнаружил остатки русского поселения у входа в Грен-фьорд и поставил скромный обелиск из камней в память о русском охотнике.
«Патриарх Шпицбергена», «король Свальбарда», «богатырь-философ» — так называли во второй половине XIX века этого человека, ставшего известным всей Европе. Когда Старостин, вологодский крестьянин, подал в 1871 году прошение о получении преимущественного права охоты на Шпицбергене, он ссылался на то, что предки его плавали на Грумант ещё до основания Соловецкого монастыря, то есть в первой половине XV века.
Лет пять ездил Иван Старостин на летний промысел, потом решил разок перезимовать и остался на Шпицбергене. Из 36 зим он только 13 прожил на родине, остальные 23 года провёл один на один с суровой природой, долгими и беспросветными полярными ночами, дико завывающей метелью. Старостин ушёл от суеты житейской в жизнь природы, простую и ритмичную. Здесь, на берегу Ис-фьорда, он и похоронен. И уже второе столетие его с уважением вспоминают на Шпицбергене как одного из первых жителей ледяного архипелага.
В 60-е годы прошлого, XX века километрах в четырёх к северо-востоку от мыса Линнея работали археологи всех скандинавских стран. Они производили раскопки остатков древнего русского поселения. Поселение состояло из жилого дома, бани и кузницы. На сравнительно небольшой глубине были обнаружены бревенчатые остовы изб, охотничье снаряжение, глиняная посуда, шахматы, монеты, куски оконной слюды. На балках потолка были вырезаны даты «1776» и «1797».
В исландских сагах говорится о земле в окружении льдов к северу от берегов Европы. Её достиг викинг Торкиль. Он увидел вздымающиеся над поверхностью Ледовитого океана гигантские скалы, среди них жили викинги-йотуны. На этой земле не было никакой растительности. Датский писатель Саксон Грамматик, живший в XIII веке, рассказывал в своей « норвежской истории », что однажды корабль, плывший из Исландии в Норвегию, был отнесён во время шторма на север, в «туманное море», там он пристал к земле, окружённой ледяными скалами. Свальбард («Холодный Берег») назвали эту землю викинги. Так архипелаг называют норвежцы и сейчас.
Если и было это открытие, сведений о нём очень мало. Не осталось никаких следов пребывания викингов на Шпицбергене, подобных тем, что находились в Гренландии, Исландии, Ньюфаундленде.
А вот то, что лет за пятьдесят до Баренца на архипелаге к северу от берегов Европы жили и промышляли русские поморы, известно достоверно. Несомненное доказательство — развалины избушек, в которых они зимовали, предметы быта, могилы с поморскими крестами. Возраст дерева с большой точностью определяется радиоуглеродным методом. Возраст дома в одном из фьордов на юге острова Западный Шпицберген установлен: середина XVI века.
Возможно, русские поморы были на одном из островов и в лето 1596 года, когда голландская экспедиция, фактическим руководителем которой был опытный мореход Виллем Баренц, направлявшаяся на поиски северного пути в Китай, встретилась с землёй, принятой ими за часть Гренландии. Двигаясь на северо-восток, к Новой Земле, у берегов которой Баренц побывал уже в прошлом, 1595 году на широте 7930’, корабли встретили неизвестный остров. На подступах к нему был застрелен огромный белый медведь, поэтому и остров получил название Медвежий.
Корабли пошли дальше на север. 19 июня на горизонте из тумана появилась цепь островерхих гор с потоками ледников. Летописец экспедиции Геррит де Фер записал: «Мы назвали эту страну Шпицбергеном за острые вершины гор». Голландцы обогнули остров с запада и высадились на берегу одного из фьордов.