– Дилан? Я сказал что–то…
– Нет, – перебил он, снова качая головой. Его глаза смотрели в пол. – Ты идеальный.
Ладно… То, как он произнес это слово заставило мое беспокойство увеличиться в
десятикратных размерах, потому что это определенно не было сказано той же льстящей
интонацией, как несколько минут назад.
– Это идеально. Все…и я шутил насчет этого, но Эйс, – произнес он, поднимая глаза,
чтобы встретиться с моими собственными через приличное пространство, которое теперь
казалось пропастью между нами – Моя жизнь не идеальна. Далеко. Черт да мое имя даже не
Дилан Прескот. Я даже не произношу его больше вслух. Я выбрал не признавать его. Но те
репортеры, люди, копающиеся в каждом аспекте моей жизни…они выяснят это, и очень
быстро. И есть кое–что, что тебе нужно узнать. Обо мне. О моем прошлом.
– И я хочу знать это, – сказал я. – Я не забыл о том, что ты начал рассказывать мне в
Вегасе. Но я ни разу не давил, чтобы ты раскрылся. Если ты будешь готов рассказать мне, я
буду готов выслушать.
– Спасибо.
Пытаясь ослабить волнение, которое заметно выражалось по его напряженным жилам
на шее и плечах, я поднял бокал с вином и предложил:
– Может еще чуток?
– Неплохая идея.
Пока я подливал в бокал Дилана, он смотрел поверх моего плеча, пристально
вглядываясь в спокойный, тихий океан. Мне было интересно долгое время, что он хотел
рассказать мне в тот день, когда мы бездельничали в кровати в «Syn», но я знал, чем бы то ни
было, для него это станет не так уж легко рассказать. Но я хотел знать этого мужчину, знать
каждую его часть и все секреты, которые он скрывал от остального мира. Я хотел стать тем, с
кем он поделится собой.
– Это легко…– сказал Дилан, проводя пальцем по ободку бокала. – Легко забыть себя,
когда занимаешься тем, о чем только мечтал, когда был маленьким. Тогда, я начал с
небольших мечтаний. Я хотел маму и папу. Тех, кто достаточно волновался, чтобы проверить
сделал ли я свою домашнюю работу, и поправляли бы мне одеяло каждую ночь. Я хотел жить
в одном и том же доме больше, чем одну неделю за раз. Я хотел есть что–то, помимо
черствых хлопьев и объедков от фаст–фуда, когда уходили мамины «парни», – он прикусил
губу, перед тем как продолжить. – Но больше всего, я хотел чувствовать себя в безопасности.
Я никогда не чувствовал себя так, до знакомства с Зигги и Солнышком. И даже когда они
пришли в мою жизнь, я провел долгое время, ожидая подвоха, ожидая, что они вернут меня
обратно, или превратятся в таких людей, с которыми ассоциировалась моя мама долгие годы.
Я продолжал молчать, не смея вдохнуть ни слова, из–за которого он мог замкнуться. Я
хотел узнать, что сделала его мать, и почему он никогда не видел своего отца.
И как будто он прочитал мои мысли, он продолжил.
– Мама была…очень известной в Сан–Франциско. Не в политических или
развлекательных кругах, и не из–за удивительного вклада в благотворительность. Она была
подземной, помойной крысой, проституткой, превратившейся в мадам, которая зарабатывала
на мужчинах, женщинах, сексе и наркотиках.
Мои глаза, должно быть, увеличились, как блюдца, потому что Дилан невесело
хмыкнул.
– Мда, думаю, ты даже не предполагал такое, да? – спросил он.
Я покачал головой.
– Нет. Нет, не могу сказать, что подобная мысль возникала у меня в голове.
– Хорошо.
Я наблюдал за тем, как он допивал остатки вина, и мне стало интересно, сколько
времени ему потребовалось, чтобы сорвать все слои своего прошлого, что привело его в
приемную семью, и как ему удалось не только выжить, но и заметно расцвести. Но было что–
то еще, о чем он намекал этим, что вызывало во мне любопытство.
– Ранее…ты говорил, что никогда не видел своего отца, – сказал я, и Дилан кивнул. –
Но знал ли ты кто он?
– Уверен, старушка–мамочка смогла бы сузить список до двадцати–пяти
потенциальных доноров спермы, но выяснять от кого она залетела, никогда не стояло в
первых пунктах ее списка приоритетов. Черт, да меня удивляет, что она оставила меня, но
полагаю – она хотела, чтобы кто–то присоединился к семейному бизнесу.
У меня стянуло желудок, когда повисли его последние слова.
– Присоединился?
Мрачная линия губ Дилана совершено явно давала мне понять, насколько
некомфортно ему было говорить об этом, и хотя я не хотел давить на него, у меня была эта
необъяснимая потребность узнать, что произошло с ним, и не важно, насколько тяжело это
будет услышать.
Глаза Дилана приобрели отсутствующее выражение, как будто он больше не сидел со
мной здесь, и до того, как я понял что делал, я наклонился и взял его руку в свою. Когда он
посмотрел в мою сторону, я сжал его пальцы, без слов, приглашая его прислониться ко мне.
Когда Дилан молча встал на ноги, я убедился, что крепко сцепил его пальцы со
своими. Он перешагнул еду, которая разделяла нас, а когда он остановился перед моими
скрещенными ногами, я запрокинул голову назад, чтобы увидеть, как солнце освещало его, и
почувствовал, что нечем дышать, из–за образа, который он создал.
– Иди сюда, – прошептал я, и нежно потянул его за руку, побуждая его опуститься на
мои колени. Он опустился, пока не сел лицом ко мне, его ноги по обе стороны от моей талии,
а его задница устроилась на моих скрещенных ногах, и наши руки были все еще переплетены
между нами. – Ничего из того, что ты расскажешь мне, не изменит всего, что я испытываю к
тебе.
– Легко сказать…
Я приподнял его лицо, чтобы он посмотрел мне прямо в глаза и сказал настолько
искренне, насколько мог.
– Это легко в том смысле, когда ты – тот, о ком я говорю.
– Эйс…. – сказал он и прислонился своим лбом ко мне, закрывая глаза.
Я обнял его за талию и притянул к себе настолько близко, насколько мог. Надеясь, что
заставлю его почувствовать то ощущение безопасности, о котором он говорил несколько
минут назад.
– Расскажи мне, Дилан. Я хочу узнать тебя. Все хорошее, все плохое и все…
– Уродливое? – спросил он. – Если бы только в этом было дело. Знаешь, что самое
безумное?
Стараясь не отставать, я просто следовал за ним, позволяя Дилану привести этот
разговор туда, куда ему нужно. Дать ему рассказать то, о чем он хотел.
– Нет. Что самое безумное?
– Что я использую свою внешность, чтобы заработать деньги. Таким образом, я не
отличаюсь…
– Эй, – сказал я, отклоняясь назад немного, чтобы привлечь его внимание.– Даже не
смей сравнивать то, чем ты занимаешься с тем, что ты только что рассказал о ней.
– Точно, но ты не понимаешь. Это лицо, лицо, которым я зарабатываю контракты все с
бо́льшим количеством нулей, чем я вообще мог вообразить в своем зарплатном чеке, то же
самое лицо, на котором она пыталась заработать.
Когда судорожный вдох пробил тело Дилана, он опустил свой взгляд ко мне, и
сколько бы сильно я не хотел, чтобы он рассказал мне о своем прошлом, я был напуган тем,
что он собирался вскрыть. Не потому что узнают остальные, а потому что не был уверен, что
смогу выдержать рассказ о том, как кто–то причинял боль этому мужчине.
– Долгие годы, моя мать – Бренда – использовала меня в качестве, – Дилан подавился
словами и поморщился, а я погладил рукой его спину, нуждаясь в контакте с ним, чтобы
успокоить свои дрожащие руки.
Так значит, Бренда была его матерью, и это про нее упоминала Солнышко в тот день в
пустыне.
– Она использовала меня в качестве приманки, думаю, именно так в итоге назвала это
полиция. Она выяснила, что я был каким–то…мощным соблазном для определенных
мужчин, и что они захотят заплатить крупные суммы, чтобы заполучить возможность
погладить симпатичного мальчика по лицу. Потрогать его волосы. Заполучить его в комнату,
пока они… – Дилан закашлялся, и это казалось близко к тому, что он давился словами,
которые выдавливал из своего рта. Его челюсть ходила ходуном и подрагивала, когда он
стискивал вместе свои передние зубы, а когда он наконец–то взял себя в руки, то продолжил
дальше. – Она никогда не позволяла заходить им дальше этого. Ее единственный акт
милосердия ко мне, полагаю, до последней ночи…
– Дилан, ты не должен… – начал я, догадываясь к чему все шло. Ненавидя то, что ему
приходилось рассказывать вообще эту историю. Но он покачал головой, теперь решительно
настроенный, похоже, избавиться и покончить нахрен со всем.
– Нет, дай мне закончить. Тебе нужно это знать. Услышать от меня, а не прочитать в
каком–нибудь журнале.
Я поднял руку, чтобы погладить его по щеке, и когда он зажмурил глаза и уткнулся
носом в ладонь, мое сердце заныло из–за того мальчика, каким он когда–то был. Но это не
все, что я чувствовал здесь, на носу яхты, под полуденным солнцем. В этот конкретный,
душераздирающий момент, мою грудь заполнило гордостью за то, с какими демонами
боролся этот мужчина, и я знал без тени сомнения, что люблю Дилана Прескота больше всех
в этом мире.
Глава 18.
________________________________
Все хорошее, плохое и уродливое
Я продолжал сидеть с закрытыми глазами, прислонившись к ладони Эйса, и произнес
слова, которые пугали меня многие месяцы.
– Я пришел домой из школы раньше в тот день, – сказал я. – Это было за день до Дня
Благодарения, и мы учились только полдня, поэтому я планировал закинуть свой рюкзак
домой – или, по крайней мере, в то место, где мы ночевали последние несколько недель, – а
затем пойти на ночевку в дом моего друга Бобби. Я терпеть не мог находиться там, когда у
матери были посетители, поэтому прятался так долго, сколько мог. Она была обычно пьяна,
под кайфом любого наркотика, которым с ней расплачивались за прошедшую ночь. Я
надеялся, что она спала, но в тот день она бодрствовала и сидела в гостиной на потрепанном,
оранжевом диване, к которому я знал, лучше не приближаться. Никогда не забуду этого…у
нее в руке была сигарета, а на лице – густой макияж, но ее красная помада немножко
размазалась с одной стороны, как будто она уже занималась своими клиентами этим днем.
Когда она похлопала по месту рядом с собой, я не шевельнулся, и тогда она прищурилась, и я
знал, что это означало. Я быстро скакнул в росте, но мне все равно было тринадцать, а она не
только была выше меня на несколько дюймов, но и у нее были ногти, которые могли
разорвать кожу. Поэтому я сел на убогий, грязный диван и положил руки на свои колени. Она
не спрашивала, как прошел мой день, что не стало ничем новым, но она подарила мне самую
большую улыбку, которую я вообще видел от нее, и сказала, что у нее для меня сюрприз.
«Хороший сюрприз?» – спросил я. «Ох, Дилан», – сказала она. – «Замечательный сюрприз.
Твое лицо будет разбивать сердца. И кошельки».
В горле пересохло, как будто все еще дышал парами ее дешевых сигарет, поэтому я
замолчал, чтобы сделать большой глоток воды из бутылки, которую Эйс достал из корзины.
Он все еще смотрел на меня насторожено, но в его глазах было что–то еще, какая–то эмоция,
которую я не мог разобрать, но у меня не было времени подумать об этом. Я должен уже
просто избавиться от всего.
– Ну, как и любой ребенок, услышавший слова «замечательный сюрприз», я подумал,
что, может быть, мое везение изменится. И оно изменилось, вот точно. Но замечательный в
моем языке означало совсем не то, что означало для моей матери. Она сказала, что я всю
свою жизнь прожил за чужой счет, и пришло время отрабатывать содержание. Что я мог
принести больше денег за час, чем она могла за ночь. Поэтому пришло время мне приступить
к работе, и я начинал прямо сейчас, – я с трудом сглотнул и произнес. – Я помню то тянущее
чувство в животе, когда я понял, о чем она. Я все еще чувствую, как ее ногти впились в мою
ногу, когда мужчина, ждущий в спальне, вошел в гостиную. Я пытался удрать, но она
удерживала меня, а когда я практически освободился, она использовала мою футболку, как
пепельницу. Боль от того ожога дала тому мужчине время, чтобы потянуть меня за запястья,
а затем он затащил меня – она позволила ему затащить меня – в спальню. Там был только
матрас на полу, и он швырнул меня на него, закрывая пинком дверь. Его дыхание пахло
протухшими яйцами, и он продолжал прижимать меня, но я сопротивлялся…я так сильно
сопротивлялся. Я слышал, как моя мать колотилась в дверь с криками, чтобы я заткнулся, но
парень запер ее, поэтому я застрял там, слезы текли по моему лицу, пока я пытался
вырваться.
– Умоляю, скажи, что ты сбежал, – прошептал Эйс, а когда я встретился с его
взглядом, мне показалось, что он даже не осознавал, что сказал это вслух.
– Был момент, когда я подумал, что он заберет лучшую часть меня, и я бы позволил
ему. Не потому что хотел, а потому что не мог больше физически сопротивляться ему.
Поэтому я прекратил шевелиться, прекратил бороться. И ты знаешь, что он сделал? Он встал.
Он расстегнул молнию на своих штанах. Он снял их. И в тот момент во мне что–то щелкнуло.
Какой–то огонь разжегся в моем теле, и я знал, что смогу убежать. И не было важно, что для
этого потребуется, не было важно, что я умру, пытаясь сбежать… Я больше не собирался
прожить ни одной секунды в этом месте, и я не позволю пьяному наркоману–педофилу надо
мной победить. Поэтому когда он вернулся обратно на матрас, я позволил ему лечь поверх
меня. И когда он устроился на мне в правильном положении, я потянулся вниз между его ног
и смял его так сильно в своем кулаке, насколько мог. Его глаза закатились до затылка, и он
заорал от боли, что заставило меня только жестче сжать его. Я бы мог вырвать его, но на этом
бы все не закончилось. Мне нужно было сбежать, поэтому я отпустил его, а когда он
свернулся в клубок на матрасе, я побежал к окну. Когда оказался снаружи, я продолжил
бежать. Я бежал, пока не выдохся, и когда понял, что нахожусь достаточно далеко, я
остановился и перевел дыхание. Тогда я осознал, что остановился перед полицейским
департаментом. Я даже не задумывался пойти в полицию до этого. Я думал, что наверняка
смогу переночевать у друга дома, но когда увидел отделение той ночью, я снова побежал.
Вверх по лестницам, через входные двери, и в маленькую комнату, где рассказал офицеру
свою историю.
– Боже мой, Дилан, – сказал Эйс, его ладонь поднялась к тыльной стороне моей шеи. –
Я и понятия не имел.
– А с чего бы? – спросил я, и затем моргнул, пытаясь навести фокус. Но пока слеза не
скатилась по моему лицу, я не понял причину, по которой не видел его четко. Я плакал. Я
поднес руку, чтобы смахнуть влагу с щеки, но Эйс меня опередил, стирая ее большим
пальцем. – Я провел каждую секунду своей жизни после того дня, удостоверяясь, что никто и
никогда не узнает откуда я. Я перескакивал из одной приемной семьи в другую долгое время,
и в то время я считал, что мне повезло иметь крышу над головой просто так, не считая чека,
которое выплачивало им правительство. До того дня, когда соцработник приехала, чтобы
забрать меня из последней семьи. Она сказала, что они нашли кое–что постоянное. Семью,
которая рассматривала в будущем усыновление, и она хотела, чтобы я поехал знакомиться с
ними вместе с ней.
– Солнышко и Зигги? – спросил Эйс, и я прикусил свою нижнюю губу и кивнул.
– Можешь представить мое первое впечатление о них, – я грустно улыбнулся ему, и