– Что, секса сегодня не будет? – проскрипел он, но не дождался никакой реакции. Тогда, озлившись еще сильнее, добавил: – Да тебе просто завидно, что теперь у Николаса появились друзья-солдаты!
Снова никакой реакции. Я толкнул Джеронимо в плечо.
– Хватит! Да что с тобой такое?
Джеронимо посмотрел на меня.
– Она прекрасно знала, что если меня разбудить среди ночи, со мной просыпается демон. Это – темная сторона Джеронимо. Это – злой дух, который будет преследовать пробудившего его до тех пор, пока не заснет. Берегись, Николас. Не вставай на пути лучей моей ненависти.
Я, махнув рукой, присел в уголке, оставив приличное расстояние как до Джеронимо, так и до Вероники. Внезапно оказалось, что я нынче ночью так и не поспал. Глаза начали слипаться, и я даже прилег, но погасить опостылевший мир не удалось.
Джеронимо, отчаявшись добиться от сестры истерики, принялся звать охрану. Он то плакал, то смеялся так, что кровь стыла в жилах. Пинал по решетке, потом повис на ней, распевая во всю глотку «Владимирский централ» и «Журавли летят над нашей зоной». Утомившись висеть, шлепался на пол и, рыдая, умолял вернуть конфискованный смартфон. Из-за всего этого концерта моя полудрема стала робкой и урывочной, переполненной картинками, слишком безумными, чтобы их описывать.
Когда, наконец, с той стороны к решетке подошли, Джеронимо требовал священника и внеочередной пленум, угрожая революцией.
Явились трое. Двое вооруженных громил, а третий – старый знакомый, который снимал наручники. Он приволок поднос с тремя чашками.
– Отвали-ка от решетки, малой, – сказал он Джеронимо.
– Иначе что? – встрепенулся тот.
– Иначе расстреляют.
– Весомо…
Джеронимо сел рядом со мной, я, покряхтывая, тоже занял сидячее положение. При взгляде на поднос, который солдат поставил на пол, чтобы отворить решетку, я почувствовал в желудке щемящую пустоту. Пицца уже переварилась, если вообще не была убедительной иллюзией.
Вероника повернулась к прекрасному миру. Солдат, проталкивая ногой в камеру поднос, улыбнулся ей и помахал.
– Я запомнил твои слова, и моя жизнь изменилась!
– Поздравляю, – сказала Вероника. – Сколько нас здесь продержат?
Солдат запер решетку, убрал ключ в карман и пожал плечами.
– Старейшины решают. А я – хэзэ ваще.
– Христофор Зигфрид Ваще! – провозгласил Джеронимо, приоткрыв одну из мисок. – Что это такое?
– Тушеные грибы.
– Я так понимаю, мы должны это есть?
– А чего?
– Ты сам это пробовал? Ты больной? У вас что, синтезатор сломался?
– Нет синтезатора. Есть грибы. Вкусные и полезные грибы.
Джеронимо, видно, разочаровавшись и не веря более ни глазам, ни ушам, встал на четвереньки и затеял нюхать грибы. Вероника подошла к решетке.
– Мой брат лишился своих лекарств. Если вовремя не сделать ему укол, последствия могут быть плачевными. Есть у вас карфентанил? Или хотя бы промедол?
– Галоперидол есть, – ответил солдат. – Но он строго по учету, для личного состава. Спрошу командира.
– Спасибо, – кивнула Вероника.
Джеронимо поднял голову.
– Просто грибы – и все? Без картошки? Без лука? Без специй?
– Там должен быть лавровый листик, – сказал солдат, явно собираясь уходить.
– Постой! – Джеронимо властным жестом остановил его. – То, что ты принес… Скажи, ты смотрел «Зеленого слоника»?
– Никак нет, мы смотрим только патриотические фильмы.
Джеронимо встал, подхватил миску с грибами.
– Сейчас я тебе покажу, что нужно делать с такими вещами.
Трое солдат, Вероника и я смотрели, как Джеронимо тщательно вытряхивает миску в унитаз и пинком опускает рычаг слива.
– Ну что? Это так сложно сделать самому? – вернулся он к решетке. – Обязательно дергать меня? У вас что, другой еды нет?
– Есть жареные грибы.
– Нет.
– Вареные грибы.
– Боже…
– Маринованные грибы…
– Замолчи, иначе меня вырвет! – завопил Джеронимо. – Кроме грибов – что?
– Чай, – подумав, сказал солдат.
– Aparatoso! * (*Великолепно! (исп.)) Принеси хотя бы чай.
Солдат уже сделал шаг в сторону, но что-то его остановило, какая-то сложная мысль исказила лицо.
– Грибной чай, – уточнил он.
Джеронимо с ревом отбежал к нарам и забился в уголок. Солдаты ушли. Вероника взяла миску, перемешала содержимое и положила в рот кусочек. Пожевав несколько секунд, взглянула на меня и кивнула:
– Съедобно.
У меня от вида грибов, честно говоря, аппетит пропал совершенно, но я решил поесть из солидарности с Вероникой, потому что поведение Джеронимо становилось все более неприятным:
– Еще бы не съедобно! – проворчал он в стену. – Этой жиробасине лишь бы пожрать. Подыхать скоро, а она все налопаться не может.
Проигнорировав его, мы сели с мисками в дальнем углу камеры.
– Почему ты ему все это спускаешь? – негромко спросил я. Вероника в ответ пожала плечами.
– А что делать? Бить его?
– Нет. Зачем? Можно ведь одними словами заставить его пожалеть о сказанном. У тебя бы это лучше вышло, ведь ты его знаешь, но и я могу прищучить, если хочешь.
– Не хочу. – Она помолчала, пережевывая с отсутствующим видом гриб. – Но спасибо. На самом деле это что-то вроде игры. Он не бьет туда, где больно. Я не старая и не толстая, и прекрасно об этом знаю.
Я вспомнил ее слезы у бронетранспортера и решил ступить на опасную почву:
– Сегодня он, кажется, тебя зацепил какими-то карамельками.
Ложка Вероники замерла между миской и ртом, задрожала.
– Заметил? – шепнула она.
– Заметил ли я, как кто-то рядом испытывает сильную эмоцию? Это что, вопрос?
Она положила ложку и вытерла глаза рукавом комбинезона.
– Когда ему было четыре, отец согласился оставить его в живых, но только на положении арестанта. Джеронимо сидел у себя в комнате. Я носила ему еду. Все то же самое, что ела сама, что ели солдаты. Только один день в неделю меня заменяла одна… женщина. Она таскала ему конфеты. Я злилась, что она его балует, видела, как он ждет воскресенья. А когда настал мой день рождения, меня освободили от строевой… Вообще от всего. И позволили торт, конфеты. Солдаты со мной немного посидели, но им это было скучно. Я собрала конфеты и пошла к Джеронимо. Мне-то все равно, что есть, так приучили. И, знаешь… Когда я вошла, он побежал мне навстречу с большим пакетом. "С днем рождения, сестра! – крикнул, протягивая пакет. – Вот! Это тебе! Конфеты! Они знаешь, какие вкусные?!"
Вероника замолчала, глядя в стену. Я, не шевелясь и не дыша, ждал продолжения.
– Он не ел конфеты, которые приносила та женщина, – донесся до меня шепот. – Откладывал к моему дню рождения. Думал, что конфеты – это такая редкость, которая только раз в неделю бывает, а мне не достается вовсе. Я тогда впервые в жизни солгала. Пила с ним чай и изображала восторг. А свои конфеты подарить так и не решилась.
Моего эмоционального двойника рассказ поверг в ступор. Он и вообразить не мог, что двое детей, пьющих чай с конфетами, могут дать такую пищу.
– Если я дружески положу руку тебе на плечо, ты мне ее снова вывихнешь? – спросил я.
– Сломаю, – вздохнула Вероника.
– Тогда мой эмоциональный двойник делает это в ментальной плоскости.
Вероника усмехнулась.
– Моя внутренняя богиня благодарна. Прости, что назвала душевнобольным ребенком. Случайно вырвалось. Вообще-то я имела в виду Джеронимо, но тут же испугалась, что он обидится, и… вот.
– Да ладно, – махнул я ложкой. – Ты была права. Если в оскорблении нет кусочка правды, оно не работает.
В тишине мы продолжали есть склизкие противные грибы. Вскоре зашевелился Джеронимо. Он распаковал свой рюкзак, кряхтя, вытащил лампу-шарманку и включил свет. Я сверился с внутренними часами. Без десяти восемь.
– Не понимаю, какой смысл шептаться в углу, если не собираешься делать мне племянников? – проворчал он, роясь в недрах рюкзака. – Это какая-то греховная связь младенца с престарелой гетерой.
Джеронимо извлек тот самый сверток, от которого отказался его учитель. Сняв два слоя оберточной бумаги, разложил на подносе бутерброды с сыром и колбасой, тонущие в кетчупе с майонезом, украшенные веточками синтезированного укропа и синтезированной петрушки.
– Ах, как жаль, что вы уже наелись вкуснейших тушеных грибов! – Сидя, скрестив ноги перед подносом, Джеронимо трагически покачал головой. – Теперь мне, несчастному, придется съесть все в одиночестве. И никто, никто в целом свете не придет на помощь, и я сдохну от ожирения.
– !.. – Хором выкрикнув неприличное слово, мы с Вероникой отставили миски и бросились к подносу.
Хвала всем богам, за завтраком Джеронимо хранил молчание. Лишь съев последний кусок, он произнес:
– Земля тебе пухом, дон Эстебан. Ты был прекрасным учителем.
Я замер, как молнией пораженный воспоминанием об изможденном старике в казематах Альтомирано. Вздрогнула Вероника. Посмотрев на нее, Джеронимо сказал:
– Что? Не только твои друзья могут умирать, представь себе.
Я был уверен, что Вероника сядет рядом с братом, утешит его, но она слова не сказала. И, наверное, знала, что делала, потому что Джеронимо тут же принялся ворчать про толстую каргу, которая до такой степени уродлива телом и духом, что отказалась перебить крошечный отрядик солдат, и по чьей вине мы сейчас делим последние бутерброды в тюремной камере.
Вероника старалась не обращать на него внимания. Отошла к унитазу. Я уж было хотел деликатно отвернуться, но тут зажурчала вода. Оказывается, там, в темном угу, таилась еще и раковина. Сполоснув руки и умывшись, Вероника вернулась к нам.
– Перед обстрелом ты сказал что мы не в Мексике, – посмотрела она на меня.
– Ну да, – отозвался я и поймал на себе насмешливый взгляд Джеронимо. – Это просто… Ну, не знаю… Самовнушение, что ли. Сказка. Легенда. Тебя не смущает, что мы по-русски говорим?
– А у тебя с историей как? – проскрипел Джеронимо. – С тех пор как в Мексику пришли русские…
– У меня-то прекрасно, – перебил я. – И с географией неплохо. Трудно быть точным, но мы живем где-то в Красноярске.
И тут меня пронзила страшная догадка, которую я тут же озвучил:
– А провалились, судя по всему, в Красноярское Метро…
Джеронимо и Вероника переглянулись, внезапно позабыв о разногласиях. Джеронимо схватил лампу-шарманку и поставил ее на поднос, объявив, что настало время потрясающих историй.
– Точно не скажу, – начал я, – но кое-что читать приходилось. В основном – в древних летописях Луркоморья. Красноярское Метро – это одна из величайших тайн, тревоживших умы человечества. Наряду с Бермудским Треугольником, Снежным Человеком и Летающей Тарелкой. Таинственная масонская организация начала строить метро, но там, под землей, они нашли нечто до такой степени страшное, что завалили вход и заморозили проект. Долгое время никто не вспоминал о нем, пока в том районе не начали пропадать люди.
Однажды в метро послали отряд спецназа. Потом – роту. Потом – полк. Поскольку никто из них не вернулся, туда ссыпали грузовик проституток, набранных во время рейда на проспекте Металлургов, и законопатили вход наглухо. На месте входа поставили бетонную плиту и золотой крест. Крест таинственно исчез следующей ночью, и вместо него водрузили деревянный. Тогда проклятие вроде как снялось само по себе, и в городе стало спокойно.
А теперь представьте себе, что могло произойти дальше. Стальная воля солдат спецназа и безоглядная страсть жриц любви, схлестнувшись, породили невероятную цивилизацию, которая питается одними грибами. Они, вероятно, и не заметили исчезновения солнца.
– Хочешь сказать, – вмешалась Вероника, – все это произошло еще засветло?
– Ну разумеется, – кивнул я. – Нам теперь нужно очень тщательно подумать: что и как говорить. Кто знает, как вообще они относятся к жизни вне Метро…
– К тебе вроде неплохо отнеслись, – заметил Джеронимо. – Этот, командир, чуть целоваться не полез. Он и сейчас на тебя влюбленными глазами смотрит.
Я поднял голову и с криком шарахнулся. В коридоре действительно стоял командир и, держась за решетку обеими руками, лил слезы.
– Ты, – пролепетал он, – ты знаешь нашу легенду…
– Я…
Но договорить мне было не суждено. Молниеносно отерев глаза, командир зазвенел ключами.
– Ты пойдешь со мной. Да. Я решил. Категорически.
Решетка отворилась. Подскочили Вероника и Джеронимо, но командир ткнул в их сторону пистолетом.
– Вы двое – сидеть. Мелкий – уйми самку старшего.
– Да я тебе сейчас… – Вероника бросилась на командира, но Джеронимо повис на ней сзади, а я заступил путь.
– Они относятся ко всем женщинам, как к шлюхам, – сказал я. – А к мужчинам – как к солдатам. Здесь нет для тебя оскорбления.
– А я тоже солдат? – пискнул Джеронимо.
– Ты – мелкий, – пояснил командир.
Вероника, слава богу, успокоилась. Фыркнула.
– Вот почему они тебя старшим считают. Ладно. Принято.
Она отступила и демонстративно повернулась спиной. На спине все еще висел Джеронимо, поэтому сцена вышла комичной.
– Идем, – поманил меня пистолетом командир. – Самку и мелкого оставим здесь, ты скоро вернешься.
Я вышел из камеры, командир запер решетку. Перед уходом я успел встретить ободряющий взгляд Вероники, и на душе чуть-чуть потеплело. А потом началось дежавю.
Так же, как ранее Джеронимо, командир тащил меня коридорами, переходами, просторными залами. Несколько раз мы, кажется, переходили по рельсам со станции на станцию. То и дело звучал окрик: «Стой, кто идет?» Тогда командир кричал: «Пароль: Столбы!» и в ответ слышалось: «Отзыв: Часовня!»
– Куда мы идем? – не выдержал я, когда по длинной лестнице мы взобрались, кажется, под самую поверхность земли.
– Все бабы – шлюхи, – отозвался мой провожатый.
– Аминь, но…
– Даже те, что умницы – все равно в душе шлюхи, я уверен. Не уверен только, что в каждом умнике спит солдат.
Тут до меня потихоньку начало доходить. Видимо, те несколько человек, что пропали первыми, не захотели скрещиваться с солдатами и проститутками, и в результате Метро поделили, фактически, две расы, одну из которых представители другой презрительно именовали «умниками» и «умницами».
– Вас будут судить, но единственное обвинение – убийство и осквернение умника. Кстати, дай пять.
Я дал требуемое и остановился. Мы сейчас находились в коридоре, по одну сторону которого – двери с номерами, а по другую – двери балкончиков. Я стоял у единственной раскрытой. Оттуда доносились непонятные постукивания и шорох.
– Так вот, – продолжал командир, – дело против тебя есть только в том случае, если есть заявление. А заявление написала самка этого умника. Вон ее дверь. Все, что тебе нужно – как следует трахнуть ее и убедить забрать заявление.
Я вздрогнул и уставился на командира.
– Скажи, ты этот план долго разрабатывал?
– Чего там разрабатывать? – изумился тот. – Просто вставь ей со всей дури, и дело с концом.
– Может, лучше извиниться? – предположил я. – У вас тут есть цветы?
– Цветов нет. Есть грибы.
Да, грибы – это, конечно, последнее, что хочется дарить безутешной девушке. В задумчивости я шагнул на балкон.
Шелест и треск заметно усилились. Внизу шевелилось нечто, в полумраке создающее впечатление огромного существа, распростертого по полу.
– Как дверь откроешь – сразу комбез расстегивай, с вот такой вот рожей. – Выйдя вслед за мной на балкон, командир показал такую рожу, что я всерьез заволновался о своей невинности. – Так она сразу поймет, что дело – не шутка. Верещать начнет, а ты ей – по морде. Несильно так, чтоб зубы остались. А как упадет…
– Что там? – перебил я, вдосталь пресытившись описанием местных брачных обычаев.
Командир снял с плеча автомат и включил подствольный фонарик. В его свете я долго не мог понять, что за существа копошатся внизу, протягивая к балкону гибкие длинные отростки с шипами на концах. Больше всего они напоминали огромные подсолнухи. Только почему-то ходили, заполоняя пространство платформы.