В этом письме Государь был вынужден оправдывать действия Извольского, фактически признавая, что суть переговоров в Бухлау ему стала известна уже после свершившегося факта. Франц Иосиф не преминул заметить это Николаю II: «Я не могу, мой дорогой друг, скрыть удивления, что предложения эти не были предварительно представлены на твоё утверждение и стали Тебе известны после свершившегося факта в форме неожиданного и несвоевременно сделанного сообщения»{297}.
Что касается Сербии и Черногории, то Франц Иосиф заверил Николая II в том, что его поведение «в отношении сербских стран продиктовано мне с осени моим долгом и предусмотрительностью. Я никогда не думал посягать на их независимое существование и не питаю никаких завоевательных стремлений, могущих причинить им вред».
Между тем германские верхи пытались воспользоваться ситуацией, чтобы, с одной стороны, успокоить Россию, а с другой – оторвать её от Антанты. 18/31 декабря 1908 г., во время Новогоднего приёма в русском посольстве в Берлине, начальник Большого штаба генерал-фельдмаршал Гельмут фон Мольтке, поздравляя представителя Государя графа И. Л. Татищева с наступающим новолетием, сказал: «Желаю нам обоим, чтобы наступающий год протёк мирно. Нам с Россией делить нечего и между нами нет таких причин, которые требовали нарушения наших добрых отношений. Увеличивать ваши владения вам нет надобности, а если бы мы отвоевали у вас Польшу, то создали бы себе большие внутренние хлопоты. Однако мы союзники Австрии и должны её поддерживать, но если бы война началась, и мы бы дрались с вами и Францией, то это была бы катастрофа, равняющаяся уничтожению Европейской культуры. Исход войны никогда вперёд предусмотреть нельзя, и только одна Англия, которая в войне не приняла бы никакого участия, извлекла бы из неё существенную пользу»{298}. Мольтке не знал, произнося эти речи, что ещё осенью 1908 г. Император Николай II знал о планах наступательной войны Германии против России{299}.
9 января 1909 г. Государь получил наконец ответ от кайзера Вильгельма на своё письмо от 15 декабря, в котором кайзер утверждал, что для Германии австрийская аннексия была столь же неожиданной, как и для России. Кайзер жаловался, что политика России «постепенно всё более и более отклоняется от нас, всё теснее примыкая к комбинации держав нам враждебным»{300}. Вильгельм II объяснял «величайшую сдержанность» германского правительства к предложениям Извольского «стремлением русской политики опереться на Англию и Францию», которое «особенно проявилось во время теперешнего кризиса»{301}. Главная мысль, которую Вильгельм II проводил в своём письме, заключалась в том, что если бы Россия обратилась с самого начала к Германии, то «мы бы подали мысль о предварительных конфиденциальных переговорах между кабинетами. Такие переговоры доставили бы нам ни один случай оказать России ценные услуги. Если бы Россия вовремя посоветовалась с нами, то дела не оказались бы в таком запутанном состоянии». Кайзер выражал уверенность, что Австрия не нападёт на Сербию и что, несмотря на многочисленные серьёзные затруднения, удастся уладить дело мирным путём.
О том, как на деле Вена и Берлин собирались «улаживать дело мирным путём», стало ясно в ближайшие месяцы. На антиавстрийское движение, поднявшееся в Сербии, Вена ответила военными приготовлениями. Эренталь выдвинул план раздела Сербии между Австрией, Болгарией и Румынией{302}. Тем не менее Вена не была готова одна начинать войну против Сербии из-за опасения русского вмешательства. Ключ от мирного решения конфликта лежал в Берлине, а не в Вене. Нужно было воздействовать на кайзера с тем, чтобы тот оказал давление на австрийские правящие круги. Николай II написал Вильгельму II 30 декабря/12 января 1909 г. очередное письмо. Царь пояснял, что Сербия и Черногория «принадлежат к славянской расе и исповедуют ту же религию, что и мы. Вот почему национальное чувство России так всецело на их стороне. По отношению к Германии нет никакой враждебности». Николай II указывал кайзеру: «лишь Ты один в состоянии помочь нам всем, оказав дружеское воздействие на Вену в смысле смягчении курса её политики»{303}.
Однако кайзер был глух к просьбам Николая II. Наоборот, Вильгельм всемерно поощрял агрессивные действия своего союзника. 13/26 февраля 1908 г. Германия оказала большую помощь Австро-Венгрии в заключении договора с Турцией, по которому последняя, в обмен на 2,5 млн фунтов стерлингов, отказалась от своего суверенитета над Боснией и Герцеговиной{304}. В январе – марте 1909 г. шла активная переписка между Мольтке и Конрадом о взаимодействии в случае начала войны Австрии с Сербией или Россией. Мольтке обещал австрийскому командованию военную помощь и в случае прямого нападения России на Австрию, и даже в том случае, если Россия вмешается в австро-сербский конфликт{305}.
Весной 1909 г. Германия считала себя готовой вступить в войну как против России, так и против Франции. Но для Берлина также было выгодно и то, если бы Россия отступила. Этим, по мнению германского руководства, она показала бы свою слабость и скомпрометировала себя в глазах балканских народов. Поэтому кайзер, Бюлов и Мольтке всячески подстрекали «военную партию» в Вене действовать решительнее. 7/20 февраля Эренталь известил Бюлова, что мобилизация и выступление против Сербии назначены на середину марта. Сербии будут предъявлены требования: отказаться от притязаний на компенсации, от протеста против аннексии и дать заверения, что она не питает агрессивных замыслов против Австро-Венгрии. Если Белград не удовлетворит этих требований, Австрия предъявит ему ультиматум, а в случае его отклонения последует война{306}.
Между тем в Думе и в прессе шла яростная кампания в поддержку Сербии. Газеты помещали самые провокационные сообщения, которые могли дать повод австрийцам к эскалации конфликта. Так, «Русское Слово» 10 февраля 1908 г. писала: «Из Вены. Вчера отправлено на сербскую границу 50 000 солдат. В общем на границе Сербии расположено уже 200 000 человек. Ввиду намерения австрийского правительства удвоить число войск на днях ожидается призыв запасных. В здешней печати циркулируют слухи, будто уверенность Сербии и ее вызывающий образ действий по отношению к Австрии объясняются негласным обещанием поддержки Россией на случай войны. По уверениям газет, в Петербурге победила дипломатическая партия, стоящая за активное вмешательство России в балканские дела»{307}.
4/16 марта 1909 г. Император Николай II писал Императрице Марии Феодоровне: «Австрийские дела продолжают приносить всем большие неприятности. В пятницу вечером у меня соберётся Совет министров. Нужно потолковать о мерах, которые будет нужно принять у нас в случае войны Австрии и Сербии. Например, не позволять добровольцам ехать на войну, крепко держать газеты в руках, чтобы они не агитировали. Конечно, если на нас не нападут, мы драться не будем»{308}.
Николай II как никто знал, насколько Россия, только-только начавшая выходить из последствий войны с Японией и смуты, не готова к новому военному противостоянию, да ещё с такими мощными державами, как Германия и Австро-Венгрия. Государь хорошо понимал, что Германия не только не содействует мирному разрешению конфликта, но наоборот, всячески толкает Австро-Венгрию на войну. Об этом Николай II писал Марии Феодоровне уже после событий: «Нам со всех сторон было известно, что Германия совершенно готова к мобилизации. Против кого? Очевидно, что не против Австрии»{309}.
По мнению русского Главного штаба, основанного на анализе мобилизационных мероприятий Австро-Венгрии, последняя с января 1909 г. была готова вести войну против большой державы, под которой, безусловно, понималась Россия{310}.
26 февраля/9 марта Австро-Венгрия в ультимативной форме потребовала от Сербии признания аннексии Боснии и Герцеговины, открыто угрожая ей войной, демонстративно начала военные приготовления и сосредоточила свои войска на сербской границе. На стороне Австро-Венгрии решительно выступила Германия. 8/21 марта 1909 г. посол Пурталес предложил русскому правительству «германское посредничество», которое фактически было ультиматумом России. Германия соглашалась повлиять на Австро-Венгрию не нападать на Сербию. За это от России требовали: заранее признать аннексию Боснии и Герцеговины, отказаться от требования созыва международной конференции по боснийскому вопросу и воздействовать на Белград, чтобы он принял условия венского кабинета. «Мы ожидаем точный ответ – да или нет, – говорилось в послании Пурталеса, – всякий уклончивый, условный или неясный ответ, мы будем вынуждены счесть отклонением от нашего предложения. В таком случае мы бы отошли в сторону и предоставили бы событиям идти своим ходом; ответственность за все дальнейшие последствия пала бы исключительно на г. Извольского»{311}.
Извольский немедленно доложил о немецком ультиматуме Государю. Николай II понимал, что в случае отказа от германских требований Россия неминуемо будет втянута в большую европейскую войну, к которой она не была готова. Действия Германии, а также имеющаяся оперативная информация убедительно доказывали, что она стремится к войне. Для России было жизненно важным предотвратить войну, что стало для Государя приоритетной задачей. Особое совещание под председательством Николая II, при участии П. А. Столыпина, военного министра генерала А. Ф. Редигера, морского министра вице-адмирала С. А. Воеводского и А. П. Извольского, сделало единодушный вывод: Россия в настоящий момент воевать не может. Поэтому Николай II 9/23 марта 1909 г. телеграфировал Вильгельму II, что Россия принимает германские требования. «Последнее предложение князя Бюлова, – писал Николай II кайзеру, – переданное нам через Пурталеса, выражает, по-видимому, желание Германии найти мирный исход из настоящего затруднительного положения. Я этому сердечно рад и предписал Извольскому проявить полную готовность пойти ему навстречу. Надеюсь, что благодаря Вашей сильной поддержке и Вашему влиянию в Вене нам удастся благополучно уладить это осложнение»{312}.
Однако ответ Николая II не означал капитуляцию перед Германией и Австро-Венгрией. В том же письме Николай II предупредил кайзера, что если он не окажет достаточного влияния на Австро-Венгрию и та начнёт войну с Сербией, то отношения России с германскими империями серьёзно ухудшатся. «Мы делаем и сделаем всё от нас зависящее, чтобы успокоить Сербию, – продолжал Государь, – но Эренталь, со своей стороны, должен говорить в более примирительном тоне. ‹…› Мы слышим из Вены, что он и Эстергази, оба желают войны. Я не могу понять, что может выиграть Австрия при таком исходе; уничтожение Сербии не прибавит ей лавров, а материальных выгод принесёт ещё меньше. С другой стороны, если бы даже нам удалось локализовать войну, что будет нелегко, ввиду возбуждения, которое она вызовет в моём народе и в других местах, то последствием её было бы нарушение status quo на Балканах, а, следовательно, наступление эры всеобщей тревоги и волнений в Европе. Во всяком случае, исчезнет всякая возможность какого-либо согласия между Россией и Австрией в будущем. ‹…› Окончательное отчуждение между Россией и Австрией безусловно повлияет также на наши отношения с Германией, и мне не нужно повторять Вам, как глубоко это меня огорчило бы»{313}.
Объясняя причины своего согласия на германские условия, Николай II сообщал матери: «На прошлой неделе у меня состоялось заседание Совета министров по несносному вопросу о Сербии и Австрии. Это дело, тянувшееся уже 6 месяцев, сразу осложнилось для нас тем, что мы можем помочь делу и предотвратить войну, если мы дадим согласие на знаменитую аннексию, а если мы откажемся, последствия могу быть серьёзными и непредвиденными. Раз вопрос был поставлен ребром – пришлось отложить самолюбие в сторону и согласиться»{314}.
Между тем германские империи настаивали на согласии Сербии с их условиями. В письме Царю от 14/27 марта Вильгельм II окончательно отказался от участия в каком-либо посредничестве в достижении компромисса с Австрией. Более того, кайзер считал, что война между Австро-Венгрией и Сербией стала почти неизбежной. «Я убеждён, – отмечал он, – что даже сегодня правительство императора Франца-Иосифа хочет избежать принятия военных мер против Сербии, но я боюсь, что Австрия, в конце концов, будет вынуждена сделать это благодаря угрожающему поведению Сербии. Вследствие этого я бессилен оказать какое-либо давление на венское правительство»{315}.
16/29 марта 1909 г. в Австро-Венгрии была объявлена частичная мобилизация. Пять корпусов были сосредоточены на сербской границе. 18/30 марта перед угрозой неминуемого военного поражения сербское правительство признало, что аннексия Боснии и Герцеговины не нарушает её прав. В Германии и Австро-Венгрии наступило всеобщее ликование, а в России и в Сербии – всеобщее возмущение. Как писал С. С. Ольденбург: «Русское общественное мнение было плохо осведомлено о ходе переговоров, и когда в газетах 14 марта появилось сообщение об австрийском вопросе всем участникам Берлинского договора и о заранее данном согласии России на аннексию, в печати и в думских кругах поднялась целая буря. Спрашивали – почему Россия всё время требовала международной конференции и теперь признала аннексию раньше, чем менее в этом вопросе заинтересованные Англия и Франция? Писали о “дипломатической Цусиме”. Изображали происшедшее, как унизительное поражение России»{316}.
Николай II писал Вдовствующей Императрице, что «у нас в обществе не хотят понять, что вопрос стоял так грозно несколько дней назад! ‹…› Кроме дурных людей в России никто теперь не желает войны, а, по-моему, она была очень близка. Как только опасность её прошла, сейчас же начинают кричать, что мы унижены, оскорблены и т. п. Из-за слова “аннексия” наши патриоты готовы были пожертвовать Сербией, т. к. в случае нападения на неё Австрии, мы не могли ей ничем помочь!»{317}
Несмотря на весь свой внешний эффект, победа германских империй в Боснийском кризисе была во многом мнимой. Присоединение к Австро-Венгрии двух провинций, чьё население было настроено враждебно к австрийскому царствующему дому, лишь ослабило империю Габсбургов. Русское влияние на Балканах не только не было подорвано, но наоборот, принципиальное нежелание Государя идти на сговор с Австрией способствовало поднятию авторитета России в Сербии и Черногории. Кроме того, этим балканским государствам, кроме России, не к кому было обращаться за помощью от австро-германских агрессоров.
Ф. Пурталес, получив через Извольского согласие России с германскими условиями, телеграфировал своему правительству: «Не исключено, что это поворотный пункт. Теперь наступит новая ориентация русской политики в смысле сближения с Германией!»{318} Но Пурталес жестоко ошибался.