Очевидно, что рассуждения о том, как Николай II на словах поддерживал столыпинский проект, а за спиной премьера просил «правых» голосовать против него, являются досужими домыслами. Государю в эту игру играть было незачем: если бы он считал, что Столыпин неправ, то он просто бы не поддержал его законопроект. Но Государь видел, что Столыпин полностью убежден в успехе грядущего голосования по законопроекту. По словам В. Н. Коковцова, глава Совета министров «был настолько уверен в успехе, что еще за несколько дней до слушания дела… не поднимал вопроса о необходимости присутствия в Государственном совете тех из министров, которые носили звание членов Совета, для усиления своими голосами общего подсчета голосов»{356}.
Поэтому провальное голосование 4 марта 1911 г. по законопроекту в Государственном Совете стало полной неожиданностью для Столыпина. Но такой же неожиданностью оно стало и для Государя. Между тем октябристы были уверены, что провал законопроекта вызван придворными интригами против Столыпина, которому они «устроили ловушку»{357}. 5 марта Столыпин был принят Государем в Александровском дворце. Аудиенция прошла в очень напряженной атмосфере. В ответ на просьбу, почти требование, Столыпина об отставке Николай II сказал: «Я не могу согласиться на Ваше увольнение, и я надеюсь, что Вы не станете на этом настаивать, отдавая себе отчет, каким образом могу я не только лишиться Вас, но допустить подобный исход под влиянием частичного несогласия Совета. Во что обратится правительство, зависящее от меня, если из-за конфликта с Советом, а завтра с Думою, будут сменяться министры»{358}.
Ответ Столыпина был исполнен плохо скрываемого раздражения, граничащего в разговоре с Монархом с откровенной дерзостью. Он заявил, что «правые – это не правые, что они реакционеры, темные, льстивые и лживые, лживые потому, что прибегают к темным приемам борьбы. Они ведут к погибели. <…> Но, по-видимому, это Вашему Величеству нравится, и он сам им верит». Столыпин заявил, что он уходит, так как, не имея опоры в Царе, не может «опираться на партии, искать поддержки в общественных течениях»{359}.
Д. Струков пишет: «Государь услышал от Столыпина резкие и обидные замечания. Форма, в которой премьер выразил Царю своё неприятие произошедшего, унижала достоинство Монарха. <…> Нетрудно понять, почему Председатель правительства в эти дни едва не потерял самообладание. Провал законопроекта был для него полной неожиданностью. Именно поэтому в разговоре с Царем Столыпин не мог удержаться, чтобы не обвинить Его Величество в происшедшем. Честолюбие премьера было уязвлено»{360}.
В ответ на эти столыпинские эскапады Государь категорически заявил: «Подумайте о каком-либо ином исходе, и предложите мне его».
Безусловно, причиной нежелания Николая II согласиться с отставкой Столыпина было прежде всего глубокое уважение к нему как к человеку и государственному деятелю. Однако не только это. Д. Струков очень верно подмечает, что «какими бы одиозными и амбициозными фигурами ни были Великий Князь Николай Николаевич или Трепов вместе с Дурново, каким бы ни считался скупым министр финансов Коковцов, у них, по мнению Николая II, есть свои заслуги, они проявили себя перед Троном, за ними стояли люди преданные России и ее Самодержцу. Растерять эти кадры легко, пересажать или уволить можно всех, но только в кадровых революциях на смену старой управленческой гвардии могут прийти не лучшие, а худшие элементы. Именно поэтому Государь нуждался и в “правых”, и в “левых”, и в Столыпине, и в Коковцове, и Великом Князе и Сухомлинове»{361}.
Столыпину это было не дано понять. Он смотрел на проблему исключительно со своих позиций, считая их единственно правильными. Ради их решения, по его мнению, Государь был просто обязан поддерживать его, Столыпина, во всех проектах и начинаниях.
10 марта 1911 г. Столыпин был принят в Аничковом дворце Николаем II. Накануне, 9 марта, Царь написал премьеру письмо, в котором четко указал: «Вашего ухода я допустить не желаю. Ваша преданность Мне и России, Ваша пятилетняя опытность на занимаемом посту и главное Ваше мужественное проведение начал русской политики на окраине государства побуждают Меня всемерно удерживать Вас. Помните, Мое доверие к Вам остается таким же, как оно было в 1906 г.»{362}
Однако Столыпин во время аудиенции продолжал настаивать на своем уходе. В своем дневнике Государь записал по этому поводу: «Утром принял Столыпина, кот.[орый] в субботу просился уйти; уломал его не без труда остаться»{363}. Премьер был согласен остаться только в том случае, если Государь согласится распустить Государственный Совет и Государственную думу и провести проваленный законопроект в порядке ст. 87 Основных законов Российской Империи, которая гласила: «Во время прекращения занятий Государственной Думы, если чрезвычайные обстоятельства вызовут необходимость в такой мере, которая требует обсуждения в порядке законодательном, Совет Министров представляет о ней Государю Императору непосредственно»{364}.
Николаю II претило такое неоправданное насилие над Думой, кроме того, он сомневался в его целесообразности. Тем не менее Государь сказал Столыпину: «Хорошо, чтобы не потерять Вас, я готов согласиться на такую небывалую меру, дайте мне только передумать ее»{365}. Тем не менее та форма, с какой Столыпин разговаривал с Государем, видимо, очень сильно его задела. Прежде чем дать ответ, Николай II «долго думал и затем, как бы очнувшись от забытья», спросил Столыпина: «Что же желали бы вы, Пётр Аркадьевич, чтобы я сделал?» Столыпин попросил Государя выслать на «некоторое время» из столицы своих главных противников – П. Н. Дурново и В. Ф. Трепова – и прервать их работы в Государственном Совете «хотя бы до осени»{366}. По мнению Д. Струкова, «и здесь премьер явно вышел за допустимые рамки отношений с Царём»{367}. Николай II спросил Столыпина, «не боится ли он, что Дума осудит его»? Столыпин заверил Государя, что «Дума будет не довольна только наружно, а в душе будет довольна тем, что закон, разработанный ею с такой тщательностью спасен Вашим Величеством, а что касается до неудовольствия Государственного Совета, то этот вопрос бледнеет перед тем, что край оживет и пока пройдет время до нового рассмотрения дела Государственным Советом, страсти улягутся и действительная жизнь залечит дурное настроение»{368}.
10 марта 1911 г. ознаменовалось исключительным событием: Николай II, который не терпел любого давления на принятие им решения, полностью удовлетворил все просьбы Столыпина: в работе Думы был объявлен двухдневный перерыв, Дурново и Трепов должны были покинуть столицу и не посещать заседания Государственного Совета до осени. Решение Царя было вызвано исключительным доверием с его стороны к Столыпину и к его способностям предвидеть события. Однако последствия того, что Николай II пошел так широко навстречу пожеланиям Столыпина, оказались только плачевными. Впервые Государь ошибся в своем слуге.
12 марта был опубликован Высочайший указ о перерыве сессии Думы и Государственного Совета до 15 марта 1911. Это вызвало крайнее недовольство среди всегда поддерживающих Столыпина октябристов. 13 марта премьер принял делегацию фракции октябристов в составе Ю. Н. Глебова, П. В. Каменского и М. В. Родзянко. Они убеждали главу Правительства оставаться в рамках законности и не прибегать к чрезвычайным мерам. На это Столыпин заявил: «Я, господа, убежденный конституционалист и искренне желаю проведения необходимых реформ. Но в жизни государства бывают такие моменты, когда приходится прибегать к особо экстренным мерам, даже с уступкой собственным убеждениям»{369}.
14 марта законопроект о введении земства в западном крае был утвержден Государем в порядке чрезвычайноуказного права в соответствии со ст. 87 Основных государственных законов. 15 марта председатель Государственной думы А. И. Гучков в знак протеста против этого решения подал в отставку. 24 марта Государственный Совет предъявил запрос П. А. Столыпину о правомерности использования ст. 87 Основных государственных законов. Все депутаты, от левых до крайне правых, были возмущены действиями Столыпина, обвиняя его в давлении на Думу и диктаторских замашках. Фактически, хотя об этом открыто не говорили, под ударом оказался и сам Царь, который как бы подпал под влияние Столыпина и исполнил его прихоть. Отставка Столыпина, казалось, была предрешена. Так, например, Вл. И. Гурко, считавший, что действия Столыпина были «неприкрытым проявлением неограниченного произвола», писал: «Столыпин победу одержал, но победа эта была пиррова. Государь не мог ему простить совершенного над ним насилия, и в душе он уже с весны 1911 г. решил со Столыпиным расстаться»{370}.
С. И. Шидловский уверял, что «совершенно неожиданно для Столыпина результатом всего этого инцидента и придуманного им способа его ликвидации явилось его полное отчуждение от всех трех источников государственной власти в стране. Ни с Государем, ни с Государственным советом, ни с Государственной думой он по-прежнему работать уже не мог, и весь этот эпизод надлежит считать концом его государственной деятельности»{371}.
Однако подобные разговоры были не чем иным, как досужими домыслами. Николай II, хотя и был, наверное, в первый раз разочарован в своем любимце, по-прежнему ценил его и на протяжении всего кризиса не допускал его отставки. 9 марта 1911 г. он сказал своей сестре Великой Княгине Ксении Александровне, что «удивлён всему тому, что пишут газеты, так как он и не думал подписывать отставку Столыпина и не намерен его отпускать»{372}. 31 марта 1911 г. Государь пожелал премьеру «спокойствия духа и полного успеха» во время его выступления в Государственном Совете{373}. 10 апреля Николай II пожаловал Столыпину орден Св. Великого Князя Александра Невского. При этом Столыпин «перескочил» в наградной иерархии пять орденов{374}. В Высочайшем рескрипте на имя Столыпина говорилось: «Петр Аркадьевич! Многосложная деятельность ваша на поприще высшего управления, проникнутая ревностным попечением о пользах дорогого Нам Отечества, заслужила вам совершенное Мое благоволение». После шаблонной фразы «Пребываю к вам неизменно благосклонный» Император собственноручно дописал: «…и уважающий вас НИКОЛАЙ»{375}.
После всего пережитого у Столыпина участились случаи стенокардии, и Государь, волнуясь за его здоровье, отправил премьера в шестинедельный отпуск. В мае 1911 г. Столыпин с семьёй вновь вернулся в Елагин дворец. Таким образом, нет никаких даже признаков на то, что Николай II хотел отправить Столыпина в отставку. Другое дело, что сам Пётр Аркадьевич, будучи человеком совестливым, не мог не чувствовать своей вины перед Государем. Ведь результатом его излишней самонадеянности стал не только политический кризис, подорвавший доверие к Правительству и боком ударивший по Императору, но и фактическое отстранение от государственных дел таких незаурядных сановников, как П. Н. Дурново и В. Ф. Трепов. Последний подал в отставку и занялся частными делами: Царь потерял преданного человека{376}. Столыпин понимал, что он сильно подвел Императора Николая II. «Больше всего, – говорил он, – мне здесь жаль Государя»{377}. Не мог он не понимать и того, что их прежние отношения с Царём дали трещину, поэтому он считал свою отставку неминуемой. «Государь не простит мне, – говорил он Коковцову, – если ему придётся исполнить мою просьбу. Но мне это безразлично, так как и без этого я отлично знаю, что до меня добираются со всех сторон и я здесь не надолго»{378}. Но Николай II всегда ставил интересы Родины выше личных чувств и интересов. Столыпин, с его талантом, опытом, широтой мышления и преданностью Престолу, нужен был России, а потому он оставался на своем месте.
Убийство П. А. Столыпина
Убийство Петра Аркадьевича Столыпина представляет собой одну из самых больших загадок ХХ в., и истинные заказчики этого преступления до сих пор неизвестны. Убийство Столыпина коренным образом отличается от террористических актов революции 1905–1907 гг. Исполнитель преступления Дмитрий Богров, по его собственному признанию, действовал как одиночка, не имея на убийство никаких приказов от руководства революционных организаций. Примечательно, что представители последних, словно опасаясь чего-то, всячески открещивались от убийства Столыпина. В агентурных сообщениях начальнику Киевского Охранного отделения подполковнику Н. Н. Кулябко говорилось: «По полученным сведениям, известие о злодейском покушении на жизнь покойного Председателя Совета Министров статс-секретаря Столыпина явилось для проживающих за границей революционеров полной неожиданностью и вызвало всеобщее недоумение по поводу того, что таковое было проведено и выполнено Богровым, который совершенно неизвестен в партийных революционных кругах»{379}. В другом сообщении подчеркивалось, что в среде русской «партийной публики» убийство Столыпина «было встречено с большим недоумением. <…> Этот акт многие сравнивают с убийством Императора Александра II и не вызывает одобрения среди русской колонии и даже эсеров»{380}. Более того, ЦК партии эсеров выступил с особым заявлением в связи с убийством Столыпина, в котором говорилось: «В виду появившихся в газетах известий, будто Богров стрелял в Столыпина по поручению партии, ЦК заявляет, что ни он{381}, ни одна местная организация, стоявшая с ним в правильных отношениях, не принимала никакого участия в деле Богрова»{382}. Для эсеров, всегда гордившихся своими терактами и даже бравших на себя чужие, такое поведение совершенно нетипично. Открещивались от покушения и большевики. Агентура Охранного отделения сообщала: «По поводу убийства Председателя Совета Министров П. А. Столыпина известный Ленин заявил от имени РСДРП отрицательное отношение к террору»{383}.
Следствием такого «робкого» отношения революционеров к столь громкому теракту стали всевозможные слухи, сплетни и домыслы. Следует отметить, что часть этих домыслов благополучно дожила до наших дней, и легко используется некоторыми исследователями в их сочинениях. Одним из таких домыслов, родившихся сразу после покушения на Столыпина, стал слух, что оно якобы было организовано Охранным отделением. 16 сентября 1911 г. агент «Посыльный» сообщал в Киевское Охранное отделение: «Думают, что убийство было организовано Охранным отделением, так как представляется невероятным, отчего убили одного только Столыпина, когда того же могли достигнуть в отношении Государя Императора»{384}. В другом агентурном сообщении утверждалось, что проживающие за границей революционеры уверены, что покушение организовали «крайне правые организации, недовольные политикой покойного Председателя Совета Министров»{385}.