О сообщениях Богрова доложили товарищу министра внутренних дел генералу П. Г. Курлову, который распорядился начать проверку сведений Богрова. Был разработан план на случай появления террористов в Киеве. За домом Богрова установили наружное наблюдение.
31 августа 1911 г. Богров позвонил в Охранное отделение и сообщил, что ночью приехал Николай Яковлевич и остановился у него на квартире. Наружное наблюдение ничего не заметило, так как филеры дежурили только днём. Богров уточнил, что объектом покушения выбран Столыпин или министр народного просвещения Л. А. Кассо{408}. При этом Богров сообщил, что террористы имеют сообщников в Департаменте полиции{409}.
По приезде в Киев 25 августа 1911 г. П. А. Столыпина генерал Курлов счёл нужным предупредить его об опасности. Однако Столыпин не разделял тревоги и, как вспоминал Курлов, «высказал по поводу доложенных сведений о злоумышленниках, что все это несерьёзно и что, даже если бы была найдена бомба, он не поверил бы этому»{410}.
1 сентября 1911 г. программа торжеств была расписана очень плотно, и в 16 часов высокопоставленные гости отбыли на ипподром, где состоялся смотр «потешных» и скачки на Императорский приз. В 20 часов скачки закончились, а в 21 час начался съезд в городской театр на оперу «Сказка о царе Салтане». Были приняты дополнительные меры по обеспечению безопасности. П. А. Столыпину в этот день вместо конного экипажа был подан автомобиль, который, не привлекая внимания, проехал к боковому подъезду театра. Киевский губернатор А. Ф. Гирс вспоминал, что он облегченно вздохнул, когда сановники оказались в здании театра: «За театр можно было быть спокойным, так как та публика, которую предложено было допустить туда, была строго профильтрована»{411}.
Зрительный зал и подсобные помещения были тщательно проверены задолго до спектакля. Согласно акту осмотра, жандармы вскрывали пол, осмотрели бархатную обшивку барьеров и даже хрустальную люстру на предмет, не подпилена ли она злоумышленниками. В театр допускали по именным билетам. Далеко не все местные начальники были удостоены приглашения. Но в числе «профильтрованной публики» оказался Богров. Вопрос о том, как он добился билета в театр, крайне запутан. Впоследствии Богров заявлял, что он лишь ухватился за предложение начальника Охранного отделения. Подполковник Кулябко утверждал, что билет был выдан по просьбе самого агента с разрешения генерала Курлова и его помощников. Однако товарищ министра говорил, что не подозревал о присутствии секретного агента в театре. После этого Кулябко изменил свои первоначальные показания, пояснив, что он, возможно, превратно истолковал слова шефа. Но самое главное заключалось в том, что никто не мог вразумительно объяснить не только с чьего разрешения, но и с какой целью был выдан билет. Богров сказал жандармам, что террористы дали ему прежнее задание – выяснить приметы министров. Нелепость этого была очевидна, так как портреты Столыпина продавались на любом перекрестке.
Задним числом Кулябко рассказал о ходе своих рассуждений: «У меня мелькала мысль, не есть ли поручения эти простой отвод Богрова, что, услав его в театр под видом наблюдения, они могут совершить покушение помимо него»{412}. Поэтому Богрову дали инструкцию следить за залом и в случае опасности предупредить жандармов. Это было еще более нелепое объяснение, поскольку единственный террорист, которого Богров знал в лицо, был Николай Яковлевич, оставшийся в доме Богрова в плотном кольце филеров.
Примерно за час до начала спектакля из охранного отделения Богрову доставили билет № 406 в 18-м ряду партера. Допустив своего агента в театр, начальник Охранного отделения нарушил циркуляр Департамента полиции от 3 октября 1907 г., запрещавший использовать секретных сотрудников для наружного наблюдения. Кроме того, он грубо нарушил Инструкцию об охране Высочайших особ, согласно которой осведомители не допускались в места присутствия Государя Императора. Надо сказать, что, нарушая правила, подполковник Кулябко следовал сложившемуся в Охранном отделении шаблону. В первом антракте Кулябко отослал Богрова домой посмотреть, не исчез ли Николай Яковлевич. Богров вернулся с сообщением, что его гость на месте. Наружная охрана не хотела пропускать Богрова в театр, так как его билет был использован, но вмешался Кулябко и, взяв своего агента под руку, провел его в зал.
В антракте Богров подошёл к Столыпину, который разговаривал возле оркестровой ямы с министром Императорского Двора бароном В. Б. Фредериксом и графом И. А. Потоцким, и несколько раз выстрелил в премьера. По словам киевского губернатора А. Ф. Гирса, «Пётр Аркадьевич как будто не сразу понял, что случилось. Он наклонил голову и посмотрел на свой белый сюртук, который с правой стороны под грудной клеткой уже заливался кровью. Медленными и уверенными движениями он положил на барьер фуражку и перчатки, расстегнул сюртук и, увидя жилет, густо пропитанный кровью, махнул рукой, как будто желая сказать: “Все кончено!” Затем он грузно опустился в кресло и ясно и отчетливо, голосом, слышным всем, кто находился недалеко от него, произнес: “Счастлив умереть за Царя”»{413}.
Однако перед тем как выстрелить в Столыпина, Богров подошел к Царской Ложе и пристально посмотрел на Государя. Воспитательница Великих Княжон С. И. Тютчева, в момент покушения находившаяся в ложе, соседней с Царской, вспоминала: «Вдруг я увидела, что в проходе между рядами кресел появился какой-то человек, посмотрел на Царскую Ложу (позднее я узнала, что Великая Княжна Ольга убедила Государя выпить чаю, и они перешли в аванложу) и спешно подошел к группе у рампы»{414}. По заключению следствия, Богров не стал стрелять в Государя «исключительно из-за боязни вызвать этим еврейский погром»{415}.
Государь позже описал происшедшее в письме к Вдовствующей Императрице Марии Феодоровне: «Ольга и Татьяна были со мной тогда, и мы только что вышли из ложи во время второго антракта, так как в театре было очень жарко. В это время мы услышали два звука, похожие на стук падающего предмета; я подумал, что сверху кому-нибудь свалился бинокль на голову, и вбежал в ложу. Вправо от ложи я увидел кучу офицеров и людей, которые тащили кого-то, несколько дам кричало, а прямо против меня в партере стоял Столыпин. Он медленно повернулся лицом ко мне и благословил воздух левой рукой. Тут только я заметил, что он побледнел и что у него на кителе и на правой руке кровь. Он тихо сел в кресло и начал расстегивать китель. Фредерикс и профессор Рейн помогали ему. Ольга и Татьяна вышли за мною в ложу и увидели всё, что произошло. Пока Столыпину помогали выйти из театра, в коридоре рядом с нашей комнатой происходил шум, там хотели покончить с убийцей; по-моему, к сожалению, полиция отбила его от публики и увела его в отдельное помещение для первого допроса»{416}.
Поведение Царя в тот момент очевидцами воспринималось как предельно мужественное. Никто не знал, сколько террористов находилось в театре. Николай II, выйдя на видное место, чтобы успокоить зал и остановить начинавшуюся панику, стал удобной мишенью. С. И. Тютчева вспоминала: «В зале поднялся шум, крики, требования гимна. Государь вышел из аванложи, девочки старались его удержать, я тоже сказала: “Подождите, Ваше Величество”. Он мне ответил: “Софья Ивановна, я знаю, что я делаю”. Он подошел к барьеру ложи. Его появление было встречено криками “ура” и пением гимна»{417}.
Опасался за жизнь Монарха и раненый П. А. Столыпин, который «увидев Государя, вышедшего в ложу и ставшего впереди, ‹…› поднял руки и стал делать знаки, чтобы Государь отошел. Но Государь не двигался и продолжал на том же месте стоять, и Пётр Аркадьевич, на виду у всех, благословил его широким крестом»{418}.
Один из очевидцев вспоминал о первых минутах после покушения: «Когда унесли Столыпина, весь театр запел гимн и “Спаси, Господи, люди Твоя”. Крестились, крестили Государя, протягивали к нему руки. Государь стоял один, без дочерей, у самой рампы ложи грустный, сосредоточенный и бесконечно спокойный. Если бы в театре были сообщники, то было бы очень опасно. У всех нас явилось чувство, что он стоит под огнём. Взглядом он держал всех нас, отвечал всем нам, оборачиваясь ко всем. Паники не было – была молитва, и театр обратился в храм, и Государь был Царём»{419}. Сразу же после исполнения гимна Николай II уехал, а спектакль был прекращён.
Между тем молва, что Богров хотел убить Государя и что в театре находился сообщник убийцы, быстро охватила общество. Уже на следующий день, 2 сентября 1911 г., полиция перехватила письмо неизвестного респондента князю Л. В. Яшвилю, в котором с возмущением говорилось, что «выкреста пропустили в 7 ряд, зная с утра, что готовится покушение, говорят, на Государя»{420}. В другом письме утверждалось: «Преступника допросили в театре, и он сознался, что имел намерение убить Государя. Но побоялся еврейского погрома, который был обещан “союзниками”{421} в случае малейшей попытки к покушению, и вот он ограничился покушением на Столыпина. Это похоже на правду, так как он имел полную возможность произвести покушение на Столыпина, когда он гулял по городу без охраны, для этого ему не нужно было вовсе стараться проникнуть в театр»{422}. Еще одно перехваченное письмо из Киева 4 сентября 1911 г.: «Богров держал себя в высшей степени вызывающе, говорит, что предпочел бы убить Государя, но трудно было к нему подойти и страшно было вызвать погром, а за Столыпина громить не станут»{423}.
20 сентября 1911 г. Ф. Д. Клюев в правой юдофобской газете «Гроза» поместил статью с громким названием: «Покушение на Государя Императора». В ней утверждалось: «Жид Мордка был в театре не один, а с другом. Мордка два раза проходил мимо Государевой ложи; Мордка, выйдя из театра, осматривал Царский подъезд. Когда настал решительный момент, то Провидению угодно было, чтобы обстоятельства сложились так, что стрельба по Государю была бесполезной. Мордка почувствовал, что маленьким револьвером, при понятном волнении, неизбежной торопливости и отдалении от Государя почти невозможно попасть в Него. Момент лично для Мордки был пропущен и наступила вторая часть адской мелодрамы. Мордка, доигрывая второстепенную роль, и спасая свою шкуру, стрелял по Столыпину, надеясь в суматохе ускользнуть. Жид надеялся, что, как и 1 марта{424}, Государь по своему необычайному великодушию неосторожно подойдет к раненому Столыпину. Тогда наступал второй момент, ибо “друг” Мордки в толпе получал возможность действовать. Но Провидению угодно было спасти Помазанника Божия»{425}. Хотя изложенные в статье факты не имели подтверждения в материалах следствия, они точно отражали настроение большей части общества: евреи хотели убить Царя.
Первая пуля ранила Столыпина в руку, вторая, ударившись об орден Святого Князя Владимира, изменила траекторию и задела печень. Врачи находили положение тяжёлым, но не безнадёжным. Между тем положение Столыпина было крайне тяжёлым с самого начала, так как пуля была разрывной и нанесла серьёзное разрушение печени.
Расхожие представления о том, что Император Николай II якобы равнодушно отнёсся к ранению Столыпина и его смерти, опровергаются имеющимися фактами. Один из очевидцев, видимо из лиц, бывших в окружении Царя, писал в частном письме: «Бедный Государь – прямо святой мученик, так его расстроила утрата этого колосса. Едва ли найдется ему заместитель равный по уму, опыту, знанию дела, твердости и направлению с национальным девизом»{426}.
До сих пор бытует ложная версия, что Царь не посещал раненого премьера в больнице. В опровержение этого губернатор А. Ф. Гирс свидетельствует: «2-го сентября Государь ездил в Овруч. По выходе из дворца Его Величество объявил, что желает навестить Столыпина. Царский автомобиль направился на Мал. Владимирскую. При входе в лечебницу Государь спросил встретивших Его врачей, может ли Он видеть Петра Аркадьевича. На это старший врач ответил, что свидание с Его Величеством взволнует больного и может ухудшить его состояние, о чем он откровенно докладывает по долгу врача и верноподданного. Узнав, что в лечебнице находится только что прибывшая из Ковенского имения супруга П. А. Столыпина – Ольга Борисовна, Государь пожелал её видеть и ненадолго прошел к ней в приемную»{427}.
С. И. Тютчева вспоминала о своём разговоре с Императором о смерти Столыпина, состоявшемся после отъезда из Киева: «“Да, ужасно, ужасно!” – воскликнул он и рассказал мне, что дважды заезжал в больницу в надежде видеть Столыпина, с которым хотел лично поговорить, но его не пустили к нему. “Я думал, что это распоряжение врачей и потому не настаивал, а позже узнал, что это был каприз Ольги Борисовны”. Он сказал ещё, что когда после панихиды он подошел к ней, чтобы выразить свое сочувствие и поцеловать ее руку, она приняла какую-то театральную позу и, указав на тело своего мужа, сказала: “Ваше Величество – Сусанины не перевелись на Руси”. – “Это было неестественно и деланно”, – заключил Государь и пожалел, что не имел свидания с Петром Аркадьевичем, который, по словам Ольги Михайловны, желал этого»{428}.
Следует также иметь в виду, что почти до последнего дня врачи не могли определить, насколько тяжело ранен Столыпин. Его дочь М. П. Бок пишет: «Государь также не верил серьёзности положения. Его уверял доктор Боткин в противном, почему Государь и продолжал программу торжеств»{429}.
Не только Е. С. Боткин, но и другие врачи до 4 сентября, когда наступило резкое ухудшение, не подозревали, насколько сильно были задеты внутренние органы. Это видно из медицинских бюллетеней о состоянии здоровья П. А. Столыпина. Утром 3 сентября медиками сообщалось: «По исследованию мочи предполагают, что печень задета слегка»{430}. Днем 3 сентября: «Здоровье министра лучше. Профессор Грейдлер очень доволен его видом. Врачи, осмотрев больного, высказали мнение, что в настоящее время есть девяносто процентов за то, что осложнения не будет»{431}. В полдень 4 сентября (за день до смерти!): «Положение без перемен. Температура нормальная. Самочувствие удовлетворительное»{432}. Только в 16 час. 11 мин. 4 сентября вышел первый грозный бюллетень: «Положение министра очень серьёзное»{433}. Поздно вечером поступила лаконичная телеграмма, не оставлявшая никаких надежд: «Положение безнадежно»{434}.