После посещения Владимира Император Николай II и Великие Княжны в открытом автомобиле, в сопровождении свиты, направились в Суздаль. Императрица Александра Феодоровна и Наследник Цесаревич Алексей остались в Императорском поезде, так как Наследник в дороге приболел, и Государыня решила с ним остаться во Владимире.
Из Суздаля Николай II проследовал в Боголюбово – столицу Великого Князя Андрея Юрьевича, павшего от рук изуверов 4/17 июля 1774 г. Государь посетил собор Боголюбского монастыря, приложился к Боголюбской иконе Божьей Матери, с благоговением осмотрел место мученической кончины Великого Князя. Предчувствовал ли он в этот момент, что через четыре года, день в день, он и его Семья примут мученическую кончину?
17 мая Царская Семья прибыла в Нижний Новгород, где в кремлёвском соборе отслужила литию у гробницы гражданина Козьмы Минина. Д. Ф. Джунковский вспоминал: «Приложившись к кресту, Государь с Семьёй своей прошёл в нижнюю церковь к могиле русского героя Козьмы Минина и опустился на колени»{517}. Затем в Высочайшем присутствии на Благовещенской площади состоялась закладка памятника К. Минину и князю Д. М. Пожарскому по проекту скульптора Симонова.
Особые торжества проходили в Костроме, откуда был призван на царство Михаил Феодорович. 19 мая Николай II записал в дневнике: «Около 6 час. утра пошли вверх и в 9 ч. проходили мимо Костромы. Чудное солнце озаряло множество белых церквей. Остановились у новой пристани в поле в 3 верстах выше города. В 10 час. сошел на берег. <…> Сели в коляски и поехали в Ипатьевский монастырь. По пути стояли шпалерами: Эриванский и 183-й Пулутский пехотные полки. В монастыре с другой стороны встретил подошедший из Костромы крестный ход с Феодоровской Божией Матерью и затем вошел в собор. Обедня и молебен были отслужены менее чем в полтора часа. Осмотрели со всей фамилией дом Михаила Феодоровича, где собранная богатая ризница из собора»{518}. На следующий день в 10 часов утра Царская Семья торжественно въехала в Кострому. По всем сторонам улиц, где проезжал царский кортеж, народ толпами приветствовал своего Монарха. После посещения Успенского собора Государь и его Семья возглавили крестный ход к месту, где был заложен памятник к 300-летию Дома Романовых. Памятник, автором которого был скульптор А. И. Адамсон, представлял собой постамент в виде башни в древнерусском стиле, вокруг которой должны были быть расположены фигуры всех государей Дома Романовых. К 1916 г. башня уже была построена и даже поставлены две скульптуры, но Февральская революция прервала строительство памятника. При сталинском режиме власти взорвали Успенский собор, сбросили царские фигуры, а на видоизменённую башню водрузили бетонную скульптуру Ленина. Этот монумент-монстр до сих пор возвышается над родиной Династии Романовых. Когда царский пароход отчалил от Костромы, то тысячные толпы народа шли в Волгу по грудь, чтобы лишний раз увидеть Государя. С. К. Буксгевден намного позже писала: «Казалось едва ли возможным, чтобы люди, которые четыре года спустя с восторгом приветствовали революцию, могли обращаться с такими выражениями верности и участвовать в таких празднествах»{519}.
После Костромы Царская Семья посетила Ярославль. При посещении там Спасского монастыря архиепископ Ярославский и Ростовский Тихон (Белавин), будущий Патриарх, и профессоры археологии Ф. И. Успенский и Е. В. Барсов знакомили Государя с обителью, где в 1613 г. проживал Михаил Феодорович Романов. Профессор Барсов преподнёс Николаю II для Наследника Цесаревича замечательную реликвию: уцелевшие от московского пожарища листы первого печатного издания знаменитого Слова о полку Игореве. Следуя историческим путем ополчения Минина и князя Пожарского, Государь с Семьей поздно вечером 21 мая отбыл из Ярославля в поезде в Москву через исторические местности – Ростов и Троице-Сергиеву лавру. По дороге в Ростов Великий Николай II посетил Толгский и Свято-Иаковлевский монастыри, а также церковь Благовещения, где приложился к чудотворной иконе Пресвятой Богородицы Умиления, явившейся в 1910 г. крестьянской девочке Лизе Лепешкиной и исцелившей ее от болезни. Затем Николай II посетил Ростов и Переславль, где осмотрел ботик Петра Великого и памятник ему, поставленный на том месте, где стоял дом первого Императора Всероссийского.
24 мая в 10 час. утра Царская Семья прибыла в Свято-Троицкую Сергиеву лавру, где к ней присоединилась Великая Княгиня Елизавета Феодоровна. После молебна и поклонения святым мощам преподобного игумена Сергия Радонежского Царская Семья на поезде отправилась в Москву, куда прибыла в 15 часов. Там «празднества проходили с огромным размахом, поскольку древняя столица всегда стремилась превзойти Санкт-Петербург в гостеприимстве»{520}. От Александровского вокзала Государь поехал в Кремль верхом, Императрица и дети сопровождали его в коляске. По словам Государя, «встреча народа на улицах напомнила въезды на коронацию»{521}. Возле Иверской часовни Государь спешился и приложился к чудотворной иконе Пресвятой Богородицы. От Спасских ворот Николай II пешком за крестным ходом проследовал в Архангельский собор, где он возжег «сооруженную всем семейством лампаду над гробницею Михаила Феодоровича»{522}. Кремль встретил Царя и Царицу звоном колоколов и кликами собравшегося народа. 25 мая, второй день юбилейных торжеств в Москве, совпал с днем рождения Императрицы Александры Феодоровны. В этот день в Кремле состоялся торжественный Высочайший выход в Успенский собор. В 9 часов утра в Кремле и по всей Москве начался «красный» звон, не умолкавший до самого выхода Царской Четы из дворца. В 11 часов утра члены Династии во главе с Императором и Императрицей двинулись шествием из Кремлёвского дворца в Успенский собор, где Царская Семья приложилась к мощам святителя Патриарха Ермогена, который только что, 13 мая 1913 г., был прославлен в лике святых при самом активном участии Государя.
После посещения Знаменского монастыря Николай II осмотрел палаты бояр Романовых на Варварке, где хранилась колыбель Царя Михаила Феодоровича и многие другие реликвии, относящиеся к его детству. 26 мая Государь с детьми отправился в Новоспасский монастырь, где покоится прах бояр Романовых, в том числе и одного из основателей рода боярина Романа Юрьевича Захарьина-Кошкина, отца первой супруги Царя Иоанна Грозного Царицы Анастасии Романовны. 28 мая Царская Семья покинула Москву и на следующий день вернулась в Царское Село, «с отрадным чувством исполненного долга по милости Божией»{523}.
В память о Романовских торжествах Николаем II была учреждена медаль, на которой были изображены профили Царя Михаила Федоровича и Императора Николая II.
31 декабря 1913 г. закончился последний мирный год Российской Империи. Государь в тот день записал в свой дневник: «В 11 ½ вечера поехали в полковую церковь на новогодний молебен. Благослови, Господи, Россию и нас миром, тишиною и благочестием!»{524}
Часть II. Война
Глава 1. Хотел ли Император Николай II войны с Германией?
Одним из самых распространённых мифов является утверждение, что Император Николай II «ввязался» в «ненужную» России Первую мировую войну. Казалось бы, нелепость этого утверждения доказывается в первую очередь тем, что не Россия объявила войну Германии и Австро-Венгрии, а, наоборот, Германия 19 июля/1 августа 1914 г. и Австро-Венгрия 24 июля/6 августа 1914 г. объявили войну России. Тем не менее обвинение Государя в начавшейся войне прочно вошло в сознание советского и постсоветского общества. Между тем обвинять Николая II в войне с Германией так же нелепо, как Александра I в войне с Наполеоном, а Сталина в войне с Гитлером.
В действительности Николай II делал всё, чтобы не допустить участия России в европейской войне. Более того, именно стремление неучастия в вооруженном противостоянии стало основой политики Николая II, особенно после окончания Русско-японской войны. При этом миротворческие усилия Государя летом 1914 г. не были чем-то спонтанным и неожиданным, а являлись закономерным продолжением всей его предыдущей внешней политики. В 1911 г. Николай II сказал русскому послу в Болгарии тайному советнику А. В. Неклюдову: «Я не хочу войны. Я сделал своим непреложным правилом предпринимать все, чтобы сохранить моему народу все преимущества мирной жизни. В этот исторический момент необходимо избегать всего, что может привести к войне»{525}. В октябре 1912 г. Государь заявил на совещании Совета министров: «Я не допускаю мысли о войне»{526}.
22 февраля/6 марта 1911 г. французский посол в Петербурге Жорж Луи записал в свой дневник: «Русское правительство не желает менять основы своей политики: оно желает сохранять отношения как с Германией, так и с Антантой. У всех русских, с какими приходилось мне беседовать, наблюдается озабоченность отношениями с Германией. Все думают, что надо быть с ней в хороших отношениях, чтобы Россия могла свободно посвятить себя внутреннему развитию»{527}.
П. А. Столыпин писал А. П. Извольскому: «Нам нужен мир: война в ближайшие годы, особенно по непонятному для народа поводу, будет гибельная для России и Династии. Напротив того, каждый год мира укрепляет Россию не только с военной и морской точек зрения, но и с финансовой и экономической»{528}.
Николай II ясно осознавал всю военную, внутриполитическую, экономическую неподготовленность России к большой войне. Генерал М. К. Дитерихс писал: «Государь с полной ясностью сознавал, что в пределах земных причин и влияний общая европейская война во всех случаях будет грозить гибелью Родине. В последствиях грядущей войны Государь видел не только ту опасность, которая грозила государству, России, но и тот ужас, который предстояло испытать вообще всему человечеству. ‹…› Царь не мог не предвидеть, что предстоящая борьба будет “ужасной, чудовищной” и затяжной, а потому другие народы с более слабо развитым сознанием национализма будут подвергнуты большим искушениям и испытаниям в принципах своего внутреннего единения»{529}.
Государя часто обвиняют в том, что он якобы поставил Россию в зависимость от союзной Франции и Англии, и якобы именно это сделало Россию их заложницей, заставив вступить в «чуждую» ей войну. Благодаря примитивизации и идеологизации исторической науки в советское время, в общественном сознании прочно утвердилось представление, будто бы Россия была опутана «сетями» французских займов и поэтому была вынуждена во всем уступать требованиям правительства Республики. Так, отмечая цели визита премьер-министра Раймонда Пуанкаре в Петербург в августе 1912 г., советская историография указывала, что «связав царизм по рукам кабальными займами, французский империализм считал, что пришло время, когда Россия должна расплачиваться по политическим векселям»{530}. Подобные утверждения не имеют ничего общего с действительностью. Императорское Правительство действительно прибегало к иностранным займам для развития собственной промышленности и инфраструктуры, так как модернизирующейся российской экономике нужны были средства, а их не было. Как отмечает доктор ист. наук Ю. А. Петров: «Заметного экономического прогресса Россия добилась не в последнюю очередь благодаря иностранному предпринимательству и заграничным инвестициям, которые сыграли немалую роль в деле индустриализации страны, облегчив ей первые шаги в этом направлении и подтолкнув создание ряда новых отраслей промышленности. Впрочем, в этом отношении империя принципиально ничем не отличалась от других стран, вступивших на путь капиталистической модернизации с некоторым опозданием и пользовавшихся поддержкой более развитых соседей (например, Германии, в течение ХIХ столетия совершившей громадный скачок в индустриальном развитии). Плата за помощь капиталами и технологиями («ноу-хау») была немалой, но, во-первых, хотя услуги иностранных бизнесменов отнюдь не были филантропией и щедро оплачивались, экономический эффект оказывался выше и в конечном счете эти инвестиции работали на дело индустриализации России. Их направления, отраслевая структура обусловливались внутренними потребностями страны. А во-вторых, значение иностранных инвестиций, о решающем вкладе которых в дело экономической модернизации России любит писать западная историография, безусловно, не было определяющим для экономического роста, отечественный капитал сохранял лидирующие позиции в народнохозяйственной системе страны»{531}.
Франция нуждалась в предоставлении России займов не в меньшей степени, чем Россия в их получении. В начале ХХ в. основу находившейся в упадке французской экономики составляло ростовщичество. Помимо России, Франция щедро предоставляла займы Австро-Венгрии, Турции и Италии, что не помешало первым двум выступить в Первой мировой войне на стороне Германии. Крупнейший исследователь вопроса доктор ист. наук В. И. Бовыкин отмечал: «Подсчёты абсолютных размеров и удельного веса заграничных инвестиций по их “национальной” или блоковой принадлежности для доказательства подчинения ими российской экономики, получившие распространение в нашей литературе в 20-е годы и встречающиеся по сей день, абсолютно некорректны, поскольку исходят из совершенно ложной посылки о единстве интересов капиталистов, являющихся подданными одного государства или даже нескольких, но входящих в один военно-политический блок. Ни значительные общие размеры, ни высокий удельный вес иностранных инвестиций в России сами по себе не могут служить доказательством подчинения ими экономики страны»{532}.
В связи с экономическим подъёмом и укреплением финансов русское правительство в предвоенное пятилетие существенно сократило свои внешние заимствования. В. И. Бовыкин писал: «Накануне мировой войны рост внешнего государственного долга России прекратился. В 1909 г. царское правительство выпустило последний государственный заём, предназначенный для размещения на денежных рынках Западной Европы. Сумма облигаций российский государственных займов, находившихся за границей, достигнув своего максимума на 1 января 1910 г. затем стала снижаться. К 1913 г. она сократилась на 405 млн рублей (т. е. на 8 %). В 1908–1913 гг. несмотря на возобновление размещения на Западе гарантированных правительством займов железнодорожных обществ, главной формой иностранных капиталовложений являлись прямые инвестиции в действующие в России акционерные предприятия»{533}.
Из расчёта государственной задолженности на душу населения Россия к 1913 г. занимала в Европе только десятое место (53 руб. на каждого жителя Империи), значительно отставая от признанного лидера среди стран-должников – Франции (253 руб.){534}.
По размерам государственного долга Россия в мировой табели шла на втором месте после Франции и на первом – по абсолютным размерам связанных с займами платежей. В российской официальной статистике займы подразделялись на внешние и внутренние в зависимости от предполагаемого места их реализации. Однако в действительности часть внешних займов реализовывалась в России, а облигации внутренних выпусков нередко приобретались заграничными держателями. Примечательно, что долг внутренний, несмотря на шумную кампанию в правой и леворадикальной прессе против растущего «закабаления» России иностранным капиталом, рос опережающим темпом по сравнению с внешним, что свидетельствовало о постепенной переориентации займовой политики на внутренние резервы{535}.