– Сохранение рода, прогресс рода… Вот что вас заботит. А зачем вам об этом беспокоиться? Или мне?..
Он стер с лица улыбку и с напускной укоризной погрозил Гранту пальцем:
– Сохранение рода – миф. Миф, которым вы все перебиваетесь, убогий плод вашего общественного устройства. Человечество умирает каждый день. Умер человек – вот и нет человечества, для него-то больше нет.
– Вам попросту наплевать на всех, – сказал Грант.
– Я об этом самом и толкую, – ответил Джо.
Он глянул на лежащую на земле котомку, и по его губам опять пробежала улыбка:
– Разве что это окажется интересно…
Грант развязал котомку и достал портфель. Без особой охоты извлек тонкую папку с надписью «Неоконченный философский…», передал ее Джо и, сидя на корточках, стал смотреть, как тот пробегает глазами текст. Джо еще не кончил читать, а душу Гранта уже пронизало мучительное ощущение чудовищного провала.
Когда он в усадьбе Вебстеров представлял себе разум, свободный от шор, не скованный канонами обветшалого мышления, ему казалось, что достаточно найти такой ум – и задача будет решена.
И вот этот разум перед ним. Но выходит, что этого мало. Чего-то недостает – чего-то такого, о чем не подумали ни он, ни деятели в Женеве. Недостает черты человеческого характера, которая до сих пор всем представлялась обязательной.
Общественные отношения – вот что много тысяч лет сплачивало род людской, обусловливало его цельность, точно так же, как борьба с голодом вынуждала муравьев действовать сообща.
Присущая каждому человеку потребность в признании собратьев, потребность в некоем культе братства, психологическая, едва ли не физиологическая потребность в одобрении твоих мыслей и поступков. Сила, которая удерживала людей от нарушения общественных устоев, которая вела к общественной взаимовыручке и людской солидарности, сближала членов большой человеческой семьи.
Ради этого одобрения люди умирали, приносили жертвы, вели ненавистный им образ жизни. Потому что без общественного одобрения человек был предоставлен самому себе, оказывался отщепенцем, животным, изгнанным из стаи.
Конечно, не обошлось и без страшных явлений: самосуды, расовое гонение, массовые злодеяния под флагом патриотизма или религии. И все же именно общественное одобрение служило цементом, на котором держалось единство человечества, который вообще сделал возможным существование человеческого общества.
А Джо не признает этого. Ему плевать. Его ничуть не трогает, как о нем судят. Ничуть не трогает, будут его поступки одобрены или нет.
Солнце припекало спину, ветер теребил деревья. Где-то в зарослях запела пичуга.
Так что же, это определяющая черта мутантов? Отмирание стержневого инстинкта, который сделал человека частицей человечества?
Неужели этот человек, который сейчас читает Джуэйна, сам по себе живет, благодаря своим качествам мутанта, настолько полной, насыщенной жизнью, что может обходиться без одобрения собратьев? Неужели он в конце концов достиг той ступени цивилизации, когда человек становится независимым и может пренебречь условностями общества?
Джо поднял глаза.
– Очень интересный труд, – заключил он. – А почему он не довел его до конца?
– Он умер, – ответил Грант.
Джо прищелкнул языком:
– Он ошибся в одном месте… – Найдя нужную страницу, он показал пальцем: – Вот тут. Вот откуда ошибка идет. Тут-то он и завяз.
– Но… но об ошибке не было речи, – промямлил Грант. – Просто он умер. Не успел дописать, умер.
Джо тщательно сложил рукопись и сунул в карман:
– Тем лучше. Он вам такого наковырял бы…
– Значит, вы можете завершить этот труд? Беретесь?..
Глаза Джо сказали Гранту, что продолжать нет смысла.
– Вы в самом деле думаете, – сухо, неторопливо произнес мутант, – что я поделюсь этим с вашей кичливой шатией?
Грант отрешенно пожал плечами:
– Значит, не поделитесь. Конечно, мне следовало предвидеть… Человек вроде вас…
– Эта штука мне самому пригодится, – сказал Джо.
Он медленно встал и ленивым взмахом ноги пропахал борозду в муравейнике, сшибая дымящиеся трубы и опрокидывая груженые тележки.
Грант с криком вскочил на ноги, его обуяла слепая ярость, она бросила его руку к пистолету.
– Не сметь! – приказал Джо.
Грант замер, держа пистолет дулом вниз.
– Остынь, крошка, – сказал Джо. – Я понимаю, что тебе не терпится убить меня, но я не могу тебе этого позволить. У меня есть еще кое-какие задумки, ясно? И ведь убьешь ты меня не за то, о чем сейчас думаешь.
– Не все ли равно за что? – прохрипел Грант. – Главное, что мертвый вы останетесь здесь и не сможете распорядиться по-своему учением Джуэйна.
– И все-таки не за это тебе хочется меня убить, – мягко произнес Джо. – А просто ты злишься на меня за то, что я распотрошил муравейник.
– Может, это была первая причина. Но теперь…
– Лучше и не пытайся, – сказал Джо. – Не успеешь нажать курок, как сам превратишься в труп.
Грант заколебался.
– Если думаешь, я тебя на пушку беру, – продолжал Джо, – давай проверим, кто кого.
Минуту-другую они мерили друг друга взглядом; пистолет по-прежнему смотрел вниз.
– Почему бы вам не поладить с нами? – заговорил наконец Грант. – Мы нуждаемся в таком человеке, как вы. Ведь это вы показали старику Тому Вебстеру, как сконструировать космический движитель. А то, что вы сделали с муравьями…
Джо быстро шагнул вперед. Грант вскинул пистолет и увидел мотнувшийся к нему кулак – могучий кулачище, который чуть не со свистом рассек воздух.
Кулак опередил палец, лежащий на курке.
Что-то горячее, влажное, шершавое ползало по лицу Гранта, и он поднял руку – стряхнуть.
Все равно ползает…
Он открыл глаза, и Нэтэниел радостно подпрыгнул:
– Вы живы! Я так испугался…
– Нэтэниел! – проскрипел Грант. – Ты откуда?
– Я убежал, – объяснил Нэтэниел. – Хочу пойти с вами.
– Я не могу взять тебя с собой. Мне еще идти и идти. Меня ждет одно дело.
Он поднялся на четвереньки, пошарил рукой по земле. Нащупал холодный металл, подобрал пистолет и сунул в кобуру.
– Я упустил его, – продолжал он, вставая, – но он не должен ускользнуть. Я отдал ему одну вещь, которая принадлежит всему человечеству, и я не могу допустить, чтобы он ею воспользовался.
– Я умею выслеживать, – сообщил Нэтэниел. – Белку шутя выслежу.
– Тебе найдется дело поважнее, – сказал Грант. – Понимаешь, сегодня я узнал… Обозначился один путь – путь, по которому может пойти все человечество. Не сегодня, не завтра и даже не через тысячу лет. Может быть, этого вообще не случится, но совсем исключить такую вероятность нельзя. Возможно, Джо всего-то самую малость опередил нас и мы идем по его стопам быстрее, чем нам это представляется. Может быть, в конечном счете все мы станем такими, как Джо. И если дело к тому идет, если этим все кончится, вас, псов, ждет большая задача.
Нэтэниел озабоченно смотрел вверх на Гранта.
– Не понимаю, – виновато произнес он. – Вы говорите незнакомые слова.
– Послушай, Нэтэниел. Может быть, люди не всегда будут такими, как теперь. Они могут измениться. И если они изменятся, придется вам занять их место, перенять мечту и не дать ей погибнуть. Придется вам делать вид, что вы люди.
– Мы, псы, не подведем, – заверил Нэтэниел.
– До того часа еще не одна тысяча лет пройдет, – продолжал Грант. – У вас будет время приготовиться. Но вы должны помнить. Должны передавать друг другу наказ. Чтобы ни в коем случае не забыть.
– Я понимаю, – ответил Нэтэниел. – Мы, псы, скажем своим щенкам, а они скажут своим щенкам.
– Вот именно, – сказал Грант.
Он наклонился и почесал у Нэтэниела за ухом, и пес стоял и махал хвостом, пока Грант не исчез за гребнем.
Комментарий к четвертому преданию
Из всех преданий это особенно удручало тех, кто искал в цикле ясность и смысл.
Даже Резон признает, что здесь перед нами явный, несомненный миф. Но если это миф, то что он означает? Если это миф, то не мифы ли и все остальные части цикла?
Юпитер, где развертывается действие этого предания, видимо, является одним из тех миров, на которые будто бы можно попасть через космос. Выше уже говорилось, что наука исключает возможность существования таких миров. Если же принять гипотезу Разгона, что другие миры, о которых говорится в цикле, есть не что иное, как наш множественный мир, то разве не очевидно, что мы уже должны были обнаружить мир, изображенный в предании? Конечно, некоторые миры гоблинов закрыты, это всякому известно, но столь же хорошо известна причина, почему они закрыты, – во всяком случае, не в силу тех обстоятельств, которые описаны в четвертом предании.
Некоторые исследователи считают четвертое предание вставным, будто бы оно вовсе не из этого цикла и целиком заимствовано. С этим выводом трудно согласиться, поскольку предание вполне вяжется с циклом и служит одной из главных осей всего действия.
О персонаже этого предания Байбаке неоднократно писалось, что он якобы унижает честь нашего рода.
Возможно, у некоторых щепетильных читателей Байбак и впрямь вызывает брезгливость, однако он выразительно контрастирует с выведенным в предании Человеком. Не Человек, а Байбак первым осваивается в новой ситуации, не Человек, а Байбак первым постигает суть происходящего. И как только разум Байбака освобождается от власти Человека, становится очевидно, что он ни в чем не уступает человеческому разуму.
Словом, Байбак, при всех его блохах, – персонаж, которого нам отнюдь не надо стыдиться.
Как ни кратко четвертое предание, оно, пожалуй, дает читателю больше, чем остальные части цикла. Несомненно, это предание заслуживает того, чтобы его читали вдумчиво, не торопясь.
IV. Дезертирство
Четыре человека – двое, потом еще двое – ушли в ревущий ад Юпитера и не вернулись. Ушли туда, где свирепствовал непрекращающийся ураган, даже не ушли, а ускакали на четырех конечностях, поблескивая влажными от дождя боками. Потому что они уходили не в человечьем обличье.
Теперь перед столом Кента Фаулера, руководящего Куполом № 3 Службы изучения Юпитера, стоял пятый.
Под столом Фаулера старина Байбак шумно почесался, потом снова задремал.
С болью в душе Фаулер вдруг осознал, что Гарольд Ален молод, чересчур молод. У него юный доверчивый взгляд и лицо человека, который еще никогда не испытывал страха. Странно… Странно, потому что обитатели куполов на Юпитере хорошо знали, что такое страх. Страх и смирение. Очень уж неуместна тщедушная фигура человека на этой чудовищной планете с ее могучими стихиями.
– Вам известно, что это чисто добровольное дело? – сказал Фаулер. – Вы вовсе не обязаны идти.
Непременная формула, не больше. Эти же слова были сказаны остальным четверым, но все равно они пошли. Пойдет и пятый, Фаулер в этом не сомневался. Но в душе его вдруг шевельнулась смутная надежда, что Ален откажется.
– Когда выходить? – спросил Ален.
Прежде Фаулер воспринял бы такой ответ с тайной гордостью. Прежде, но не теперь. Он насупился:
– В течение часа.
Ален спокойно ждал.
– Мы проводили уже четверых, и ни один не вернулся, – продолжал Фаулер. – Вы это, конечно, знаете. Нам нужно, чтобы вы вернулись. Никаких героических спасательных операций. Нам нужно одно, самое главное, – чтобы вы вернулись, доказали, что человек может жить в обличье юпитерианского существа. Дойдете до первой вешки, не дальше, и сразу возвращайтесь. Никакого риска. Никаких исследований. Сразу обратно.
Ален кивнул:
– Понимаю.
– У пульта преобразователя будет мисс Стенли. Тут вам опасаться нечего. Преобразование все перенесли благополучно. Вышли из аппарата в безупречном состоянии. Мы передаем вас в руки квалифицированного специалиста. Мисс Стенли – лучший оператор преобразователей во всей Солнечной системе. Она работала почти на всех планетах. Поэтому ее и назначили к нам.
Ален улыбнулся мисс Стенли, и Фаулер прочел на ее лице какое-то неясное чувство: то ли жалость, то ли гнев, а может быть, просто страх. Но это выражение тотчас исчезло, и она ответила юноше, который стоял перед столом, улыбкой – типичной для нее чопорной улыбкой классной дамы, как будто ей было противно улыбаться.
– Жду с нетерпением моего преобразования, – сказал Ален.
Сказал шутейно, словно речь шла о чем-то крайне потешном.
Однако потехой тут и не пахло.
Дело было серьезное, серьезнее некуда. От этих опытов зависело будущее человека на Юпитере. Если они увенчаются успехом, станут доступными ресурсы исполинской планеты. Человек подчинит себе Юпитер подобно тому, как он уже подчинил себе другие, правда не такие крупные, планеты. Если же опыты провалятся…
Если они провалятся, человек и впредь будет обременен и скован чудовищным давлением, огромной силой тяготения, предельно чуждой химией. Он так и останется пленником куполов, не сможет сам шагать по планете, видеть ее своими глазами, будет всецело зависеть от телевидения и громоздких вездеходов, неуклюжих инструментов и механизмов или не менее неуклюжих роботов.
Потому что без средств защиты, в своем естественном облике человек здесь будет тотчас раздавлен колоссальным давлением в пятнадцать тысяч фунтов на квадратный дюйм – давлением, рядом с которым дно земного океана покажется вакуумом.
Даже самые прочные сплавы, изобретенные землянами, не выдерживали юпитерианского давления и непрерывно хлещущих планету щелочных ливней. Они либо крошились и шелушились, либо превращались в ручейки и лужицы солей аммония. Только особая обработка металла, перестройка электронной структуры позволяли ему выдерживать вес тысячемильного слоя бушующих едких газов атмосферы Юпитера. И даже после такой обработки его еще надо было покрывать кварцевой пленкой против все разъедающих аммониевых дождей.
Из подвального этажа доносился гул моторов – моторов, которые работали непрерывно, не умолкая ни на миг. Так положено, ведь если они остановятся, подача тока на металлические стены купола прекратится, исчезнет электронное поле, а это конец.
Снова под столом проснулся Байбак и почесался, стуча об пол ногой.
– Что-нибудь еще? – спросил Ален.
Фаулер покачал головой:
– Может быть, у вас есть какое-нибудь желание, может быть… – Он чуть не сказал «напишете письмо», но, слава богу, вовремя спохватился.
Ален поглядел на часы.
– Так, значит, в течение часа, – сказал он.
Повернулся и вышел.
Фаулер знал, что мисс Стенли смотрит на него. Не желая встречаться с ней взглядом, он принялся листать бумаги.
– И до каких пор это будет продолжаться? – спросила мисс Стенли, чеканя слова.
Он нехотя повернулся и посмотрел на нее. Прямые тонкие губы и гладкая – чуть ли не глаже обычной – прическа придавали ее лицу странное, даже пугающее сходство с посмертной маской.
– До тех пор, пока это будет необходимо. – Он старался говорить спокойно и бесстрастно. – Пока есть хоть какая-то надежда.
– Вы намереваетесь и впредь приговаривать их к смерти, – сказала она. – Намереваетесь и впредь снаряжать их на неравный бой с Юпитером. Намереваетесь сидеть тут в полной безопасности и посылать их на верную гибель.
– Ваша сентиментальность неуместна, мисс Стенли, – произнес Фаулер, превозмогая ярость. – Вам не хуже моего известно, для чего мы это делаем. Вам ясно, что в своем обличье человек бессилен против Юпитера. Единственный выход – превращать людей в таких тварей, которые могут существовать на Юпитере. Этот способ проверен на других планетах.
Несколько человеческих жизней – не слишком высокая цена, если мы в конце концов добьемся успеха. Сколько раз в прошлом люди жертвовали жизнью ради ерунды и всякого вздора. Так неужели нас в таком великом деле должна смущать мысль о минимальных жертвах?
Мисс Стенли сидела очень прямо, сложив руки на коленях, седеющие волосы серебрились на свету, и, глядя на нее, Фаулер попытался представить ее чувства, ее мысли. Не то чтобы он ее боялся, но ему было с ней как-то не по себе. Эти проницательные голубые глаза слишком много видят, эти руки чересчур искусны. Быть бы ей чьей-нибудь тетушкой и сидеть с вязаньем в качалке. Но она не тетушка, она первейший в Солнечной системе оператор преобразователей, и она недовольна его действиями.