«Все умерли, даже и капитан, в страшную бурю я принужден был спустить за борт все тела без торжественности, но с молитвой за каждую бедную христианскую душу; теперь и я заболел; ни капли воды; вся разлилась – бочонки снесло в море… Я один, только Плутон еще со мной…»
Капитан взял к себе и судовой журнал, и обе записки, затем в присутствии всех бывших с ним осмотрел все шкафы. В них хранились все драгоценности, документы, деньги и бумаги покойного капитана «Конкордии».
Тут же был составлен подробный протокол, между тем как старший штурман собирал все эти вещи в один узел.
– Где-то у них ключи от складов? – спросил капитан, озираясь кругом, после того как протокол был подписан всеми. – У нас так много женщин и детей; многие вещи лучше бы раздать, чем оставить на съедение крысам на этом мертвом судне, предоставленном произволу волн.
– А разве мы не захватим его с собой?
– Нет, это совершенно невозможно! Этим мы подвергли бы опасности наше судно!
– Но собаку вы разрешите взять, капитан? – осведомился Бенно.
Капитан улыбнулся:
– Разумеется! Хозяин ее погиб, и вы можете теперь считать ее вашей собственностью, молодой человек!
Бенно поблагодарил; при этом ему невольно вспомнились слова штурмана о жалкой лавчонке, которая его ожидала по окончании плавания, где ему едва ли позволят держать эту большую собаку. Рамиро как будто угадал его мысль.
– Вы думаете сейчас о каморке на чердаке, где вас, вероятно, поместит господин Нидербергер? – прошептал он ему на ухо. – Нет, Бенно, вы отправитесь вместе с нами в Перу! Это – дело решенное. Не так ли, Плутон? – добавил он, обращаясь к собаке.
Та радостно залаяла, услыхав свое имя.
– Вот видите! – сказал сеньор Рамиро.
Приступили к осмотру судна.
– Только в жилые помещения и в спальни офицеров не входите: там все заражено! – говорил капитан. – Осмотрим только склады и провиант-камеру!
Но когда отворили дверь последней, то оказалось, что она представляла один сплошной хаос из вина, уксуса, масла, сырого кофе, муки, круп; все было опрокинуто, разбито, все слилось и смешалось в густую кашу, где копошились полчища крыс.
– Нет, здесь не найдется ничего, годного к употреблению! – проговорил капитан и приказал быстрее запереть дверь. – Теперь сыщите скорее доску и пушечное ядро: надо похоронить этого беднягу, прежде чем мы покинем это судно! – продолжал он, обращаясь к старшему штурману.
По знаку капитана с его судна прибыла вторая шлюпка с десятью матросами, которые тщательно обернули покойника парусным холстом, привязали к доске с десятифунтовой гирей и совершили печальные и вместе с тем торжественные похороны. Все присутствующие обнажили головы, все молитвенно сложили руки, и у каждого на душе было трогательно и тяжело, каждый мысленно возносил молитву за упокой души усопшего. Капитан, со своей стороны, сказал несколько прочувствованных слов в виде надгробной речи, – и все было окончено. Только когда тело покойника скрылось под водой, собака громко и жалобно завыла и стала рваться за борт, как бы желая кинуться за своим господином в море.
– А теперь, штурман, скорей, скорей назад! Здесь весь воздух пропитан заразой! – сказал капитан.
С собакой было немало возни: ее пришлось насильно увести с судна; не будь Рамиро, с ней не смогли бы сладить.
Между тем с корабля следили за шлюпками сотни любопытных глаз.
– Педро, ведь они везут с собой собаку, да? Это та самая, что выла сегодня ночью? – спросил тихонько Мигель.
– Вероятно! – ответил тот.
– Значит, я напрасно тревожился: смерть не являлась между нами! Та собака была маленькая, беленькая, шелковистая и курчавенькая!
– Где же ты видел такую собачку? – спросил Педро. – Расскажи-ка мне об этом!
– Нет, нет… Я совсем ничего не знаю… Вон сеньор Рамиро идет!
Действительно, шлюпки пристали к судну, и все находившиеся в них поднялись на палубу.
Пассажиры обступили их со всех сторон; пошли спросы и расспросы.
– Я боюсь только одного, – сказал капитан полушепотом, отведя штурмана в сторону, – что судьба наших несчастных пассажиров будет решена, как только мы придем в Рио: вероятно, там свирепствует желтая лихорадка. Но только не говорите никому об этом, так как страх и боязнь опасности только усиливают саму опасность!
Пользуясь легким ветерком, паруса поставили по ветру; истомленные бессонной ночью, пассажиры стали мало-помалу разбредаться по своим койкам. Сердобольные матросы устроили Плутону хорошую подстилку в большом порожнем ящике и дали ему поесть. Бедная собака с жадностью накинулась на пищу: очевидно, она уже несколько дней не ела. Бенно тоже лег на свою койку, но не мог сомкнуть глаз, думая о том письме, о той бедной христианской душе, которая мучилась теперь смертельной мукой в ожидании этого письма.
Глава V
Рио-де-Жанейро. – Глава фирмы Нидербергер. – Бразильская сеньора. – Черный почтальон. – Освобождение несчастной. – Бегство решено. – Процессии и каноэйросы
Вот и великолепный залив Рио-де-Жанейро с высоко громоздящимися по обе стороны скалами. Сам город расположен частью на холмах; повсюду – роскошная растительность, но над всем этим царила удушливая томительная жара, подавлявшая всякое чувство радости и восхищения в сердцах вновь прибывших на свою новую родину переселенцев.
Когда судно вошло во внутреннюю гавань, то от берега отделились несколько лодочек; в каждой из них находился один человек и один гребец, но при них не видно было никаких товаров, и при том эти лодки изо всей силы старались обгонять одна другую, а владельцы их, белолицые мужчины, всячески – и резким окликом, и ударами – подгоняли бедных негров-гребцов.
– Что это за гонки? – спросил Бенно старшего штурмана, подле которого он стоял. – Что им надо от нас?
– Людей! – отвечал, улыбнувшись, тот. – Они хотят заполучить учеников или приказчиков для своих торговых заведений!
– Неужели здесь, в Рио, нет молодых людей, пригодных для этой должности? Почему же эти господа не дожидаются даже, пока пассажиры сойдут на берег?
– Надо вам сказать, что все белокожие бразильцы до того ленивы, что купцы вынуждены нанимать себе помощников из числа вновь прибывших из Европы молодых людей! Вон видите в третьей лодке того низенького кривобокого сеньора. Это и есть Нидербергер!
– А-а! – протянул Бенно.
Болезненное чувство сдавило его грудь: неужели этот неряшливый, неопрятный, болезненного вида тип, все время толчками и щипками подгонявший своего замученного негра – его будущий принципал!
Вдруг за спиной Бенно появился Рамиро.
– Три дня мы пробудем в городе, я выслежу, куда вас уведут, и всегда буду подле вас, не забывайте этого! – прошептал он.
– А собака, сеньор? – вымолвил Бенно.
– Собаку я возьму к себе: этот скряга вряд ли потерпит у себя в доме это животное!
В этот момент на палубе появился и сам Нидербергер.
Увидев его, агент отыскал в своем кармане письмо сенатора Цургейдена, адресованное на имя этого господина, и, поздоровавшись с ним, протянул ему пакет.
Когда тот пробежал его, агент представил ему Бенно и затем простился с ними обоими.
– Как же тебя зовут, мальчуган? – спросил Нидербергер.
– Бенно Цургейден!
– Ну, зачем так важно! Есть у тебя багаж?
– В каюте саквояж, да в трюме – ящик!
– Прекрасно, все это я оставлю у себя в залог, для того чтобы ты не вздумал сбежать! Ну а теперь живо в лодку!
Негр дремал, свернувшись клубком на дне лодки, но, заслышав издали голос своего господина, вскочил как ужаленный.
– Вперед, Твилус! Вперед, не то попробуешь кнута! – крикнул крикливым, раздраженным голосом Нидербергер.
– Да, да, сеньор, да, да!..
Когда они пристали к берегу, Рамиро уже стоял на пристани, засунув руки в карманы и ни одним взглядом, ни одним движением не выдал, что он знаком с Бенно, и на всем пути через город незаметно следовал за ними по пятам.
Сначала они шли по красивым широким улицам, затем вошли в так называемый старый город, представлявший собой поистине неприглядную картину. Невероятно узкие улочки с грязными, ветхими домами, тесные крошечные дворы, нестерпимая духота, мириады москитов и потоки жидкой грязи, текущей медленно вдоль улиц, – вот что увидел здесь Бенно. В глубоких рытвинах и ямах посреди этих улиц валялись свиньи, полоскались утки, бродили козы; полуголые и совсем нагие негритята выглядывали из домов и калиток. Бенно едва мог дышать в этой удушающей атмосфере.
Но вот они достигли своей цели; то была донельзя жалкая, низкая лавчонка, беспорядочно заваленная всевозможными товарами, начиная от муки и патоки и кончая салом и сапожной ваксой.
В дверях Бенно обернулся еще раз и убедился, что Рамиро заприметил дом, куда он входил. Затем перуанец слегка махнул ему рукой на прощание и тотчас же скрылся из виду.
Куры и другая домашняя птица, коты и котята прыгали по ящикам с крупой, лакали из кадушек, словом, хозяйничали по-свойски; в лавке не было ни души. Нидербергер тут же поднял с полу какую-то тряпку, там сдвинул ящик и сердито оглянулся кругом.
– Ни души в магазине! Как только я поверну спину, никакого надзора, хоть все раскради!
Из-за двери послышался женский смех:
– Сегодня так жарко! Москиты кусают нещадно!
– Эх, черт вас побери… вот я…
– Тра-ла-ла-ля! Тралль-лалль-лалль-ля! – послышалось в ответ из-за дверей.
Этот задорный, насмешливый, но чистый и звонкий голос звучал приятно, однако Нидербергера раздражал до крайности: он порывисто распахнул настежь дверь, и Бенно увидел подвешенный под потолок легкий гамак, в котором в удобной позе возлежала хозяйка дома донна Паолина, местная уроженка, умевшая очень недурно выводить рулады и грациозно курить сигаретку, выпуская красивые кольца дыма, но не любившая никаких житейских забот и хлопот, а пуще всего не терпевшая пачкотни с патокой, салом и мукой.
Две стройные негритянки, стоя посреди комнаты, ухаживали за своей госпожой: одна из них равномерно раскачивала гамак, а другая отмахивала москитов с помощью гигантского опахала.
Ворвавшийся как вихрь в комнату хозяин дома принялся кричать, топать ногами и ругаться, как пьяный мастеровой. Он побагровел от злобы и потрясал кулаками, но донна Паолина только еще удобнее развалилась в своем гамаке и, весело улыбаясь, смотрела на разгневанного старика.
Тот, наконец, выбежал из комнаты, со всего маху захлопнув за собой дверь, из-за которой снова раздался звонкий смех Паолины. Старик же сел на первый попавшийся табурет, опустил голову на руки и погрузился в раздумье.
«Знал ли дядя о всем этом, когда посылал меня сюда?» – подумал Бенно.
– Видишь ли, мальчуган, я теперь один, брат мой в отсутствии! Ты должен мне помогать! За то я дам тебе есть вволю… буду кормить… А вот сюда идет слуга Квинтилиан, настоящий мошенник, хуже и лакомее всякого другого: чтобы он выложил на прилавок свои сентаво, я должен ублажить его сладким сиропом!
С этими словами хозяин лавчонки подошел к вошедшему негру-подростку и сказал ему несколько, по-видимому, ласковых слов, затем, отрезав кусок сыра, обмакнул его, к немалому ужасу Бенно, в кадку с патокой или сиропом и собственноручно ткнул это обычное здесь лакомство прямо в широко раскрытый рот черномазого мальчишки.
Бенно молча и неподвижно стоял и смотрел на все это; прошло еще несколько посетителей; мальчик продолжал по-прежнему стоять в сторонке и наблюдать.
– Послушай, мальчуган, – обратился к нему, наконец, хозяин, – ты видишь, что мне невозможно уйти отсюда! Следует получить у почтальона адресованные мне письма, а почтальон, как я вижу по времени, видно, сегодня опять не хочет из-за жары проехать по нашей улице!
Бенно удивленно слушал, почти не веря своим ушам.
– Как? Почтальон не желает ездить по этой улице?
– Ну да, такое часто случается!
– Что же он тогда делает с письмами?
– Он выбрасывает их, вот потому-то ты и должен отыскать его и отобрать у него все письма на мое имя. Но прежде чем он позволит тебе это сделать, надо его задобрить добрым куском сыра!
– Несколько оригинальный способ получать письма! – пожал плечами Бенно.
– Да, мы не в Германии: здесь свои особые нравы и обычаи! – С этими словами он отрезал большой кусок сыра от круга, предназначенного для жертвенных целей, обмакнул его в ту же кадку с сиропом, обернул все это в толстую серую оберточную бумагу и, вручив Бенно, сказал: – Вот это ты отдашь ему как презент, а теперь я расскажу тебе, как его найти! Отправься на Кампо-де-Санта-Анна – каждый ребенок укажет тебе дорогу, – по этой площади всегда проезжает наш почтарь. Ты его без труда узнаешь: это – пьяный старый мулат на хромом муле; поперек седла у него перекинуты две переметные сумы, наполненные письмами. Ты остановишь его, назовешь мое имя и передашь ему сыр!
– Хорошо, будьте спокойны! – сказал Бенно и, вздохнув с облегчением, вышел из грязной, полутемной душной лавчонки, где воздух, пропитанный запахом сыра и всяких других товаров, был до того зловонен, что он едва мог выносить его.
Все больше и больше углублялся он внутрь старого города, в центре которого находилась площадь Санта-Анны. На каждом шагу ему встречались то пышные, то убогие похороны: то несли богато разукрашенный гроб при зажженных факелах, в сопровождении духовенства, то в простом плоском деревянном ящике тащили какого-нибудь бедняка, быть может, раба, прибрав его на скорую руку, без почета и сожаления, как ненужную вещь. Всюду окна были завешаны; везде стояли группы плачущих женщин, громко сетовавших на свои утраты. Тут же медленно и торжественно шествовала процессия монахов в длинных, волочившихся по земле одеждах; впереди несли огромное распятие, облачка фимиама возносились к небесам. На базарной площади процессия остановилась, совершая краткий молебен, и затем полилось прекрасное, стройное церковное пение.
Удивительно трогательно звучало это пение! Весь народ лежал распростертый ниц и молился.
Но вот и Кампо-де-Санта-Анна, большая площадь, окруженная несколькими выдающимися зданиями, но запущенная и заброшенная: ни дороги, ни тропинки не пролегало через нее; местами почва провалилась на несколько футов, и в образовавшихся в этих местах грязных вонючих лужах валялись свиньи и поросята. На всем пространстве площади, куда ни глянь, виднелось старое тряпье, всяческие отбросы, кучки золы, битая посуда и даже издыхающие лошади и падаль, над которой коршуны справляли свое пиршество. По мусорным кучам торжественно расхаживали петухи с курами; тощие бездомные собаки рылись в отбросах; свернувшиеся клубком змеи грелись на солнце; проворные ящерицы шныряли то здесь, то там; а над всем этим кружились и жужжали тучи насекомых.
Тут же паслись, пощипывая выжженную солнцем траву, тощие кони и козы; на протянутых веревках сушилось чье-то рваное ветхое белье. И то была центральная площадь крупнейшего города страны, место, посвященное памяти святой великомученицы Анны! Бенно не мог прийти в себя от удивления.
Вскоре среди куч грязи и отбросов появился всадник. «Почтальон!» – решил Бенно и пошел ему навстречу, уже издали показывая свой сверток. Старый Нуно, как ни был пьян, все же был очень хорошо знаком с этим обычаем, так как тотчас же остановил своего мула и протянул обе руки к свертку.
– Давай сюда! – вымолвил он.
Бенно подошел к нему еще ближе, но сверток держал за спиной.
– «Братья Нидербергер», – произнес он громко и отчетливо, дотрагиваясь до переметных сум.
Из уст пьянчуги полился поток славословия: он величал кого-то и сиятельным, и генералом, и благороднейшим, причем многозначительно пододвинул к Бенно обе сумы и, получив свой сверток, с жадностью набросился на его содержимое, пока Бенно перерывал почтовые сумы.
Явились и другие желающие получить свои письма, и все несли выпивохе почтальону свой посильный дар. Были тут и мальчишки-негры, вероятно чьи-нибудь слуги, и рабыни-негритянки, и молодые люди, находившиеся в учении у купцов, и даже некоторые купцы, которые почему-либо никак не могли заполучить себе помощников.