– То есть получается, что с хозяевами квартиры вы почти не общаетесь? – уже без всякой надежды в голосе спросил Лев.
– Да теперь, можно сказать, совсем не видимся. Еще когда дочка его была, тогда да. Поговорит, новости расскажет, иногда смешное что. Хорошая была девочка.
– А вы давно здесь работаете? – навострил уши полковник.
– Я-то? Да уж, считай, лет пять. Я и супругу его еще застала. Тоже хорошая, жизнерадостная была женщина. Да, раньше-то у них повеселее было. А потом что-то… просто как злой рок какой-то обрушился. В одночасье семьи не стало. Квартира сейчас как вымороченная, даже приходить сюда не хочется. Олюшка-то, она ведь прямо здесь, прямо вот в этой комнате… лежала.
– То есть это вы обнаружили тело дочери Дмитрия Петровича? – с интересом спросил Гуров.
– Нет, не я. Дмитрий Петрович и обнаружил. Вечером, как пришел с работы, тогда и… обнаружил. А я-то уж потом, на следующий день видела. След только видела, как полиция тело обрисовала. Поплакала тоже. А как же? Жалко. Хорошая была девочка. И что это за невезение такое на них нашло? Просто злой рок какой-то!
– Ольга Рябова покончила жизнь самоубийством? Правильно?
– Покончила, да. Таблеток наглоталась и водкой запила. Только уж не знаю, что здесь правильно. Уж какой бы он ни был, парень этот, а чтоб из-за него до такого доходить… не знаю.
– «Парень» – это вы имеете в виду ее жениха?
– Его, а кого же.
– Вы были с ним знакомы?
– Не то чтобы прямо уж знакомы. Но, конечно, виделись. А как же? Он и в гости приходил часто. Я тогда старалась побыстрее все закончить и распрощаться. Зачем мешать? Ихнее дело молодое. Хороший парень был, Игорек-то. И за что уж он в тюрьму попал? А там его и убили. Вот ведь как бывает, не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Приличный такой, хороший был мальчик. Правильный.
Тут Гуров вспомнил, что, по словам Орлова, в СИЗО «правильного мальчика» перевели в другую камеру из-за того, что в предыдущей он не смог ужиться с соседями. Это разночтение в характеристике генерала и Клары Семеновны его очень заинтересовало.
– А вообще какой характер был у этого Игоря? – как бы невзначай спросил он. – Спокойный или, наоборот, вспыльчивый?
– Да что вы! Какой там вспыльчивый! Тише воды ниже травы. Когда придет, не сразу поймешь, что и дома-то кто-то есть. Сядут с Олей куда-нибудь в уголок, и не слышно их. Все о своем что-то там разговаривают. Да я и не слушала. Зачем мешать? Нет, совсем не вспыльчивый был. Тихий такой, спокойный мальчик. И за что только в тюрьму попал? – вздохнув, повторила Клара Семеновна.
– Узнав о том, что его убили, Ольга сильно переживала?
– Переживала, конечно. Раньше-то и пошутит, и веселое что-нибудь расскажет. А после этого, как ни приду, все глаза красные. Так и не вытерпела она. Не смогла пережить…
– Дмитрий Петрович, наверное, очень горевал? Столько бед сразу. Жена, потом еще и дочь.
– Да. Горевал. Только он из другой породы – никогда рассказывать не будет. Набычится, насупится и ходит из угла в угол. Молчит, только тоску нагоняет. В такие-то дни он на работе обычно, а в выходные… – Тут Клара остановилась, будто о чем-то вспомнив, и взглянула на Гурова: – А что за нападение, про которое вы выговорили? Что, и с ним тоже какая-то беда? Что за напасть на эту семью!
– Про нападение мы еще поговорим, Клара Семеновна. Вы сказали, что в будние дни практически не встречались с Дмитрием Петровичем, потому что он всегда был на работе. А в выходные виделись с ним?
– Да, в выходные виделись. Только не больно-то приятные они были, эти встречи. Я уж когда знала, что дежурство на выходной выпадает, старалась заранее все так приготовить, чтобы в этот день побыстрее управиться. Что хорошего на это смотреть? Ходит человек, угрюмый, слова не скажет, видно, что переживает. И нет бы поговорить, излить душу, глядишь, и самому бы полегче стало. Нет. Набычится, насупится и ходит туда-сюда. Как арестант какой в камере.
– Вы не в курсе, он часто бывал на кладбище?
– У Олюшки-то? Бывал, как же. Аккуратно каждые выходные ходил. У них и место там было куплено. На Троекуровском. Большой участок, на семью. Все шутили, что рядом со знаменитостями будут лежать. Ан вот и улеглись. Не к добру, видать, шутили-то.
– Значит, по выходным. А в будние дни, выходит, он туда не наведывался?
– Не знаю, может, и ходил. Мне ведь не докладывают. Только в будни у него работа. Он с работы-то раньше девяти вечера и не приходил никогда. Куда там еще на кладбище идти?
– А откуда вы это знаете, если уходите в семь? – лукаво прищурился Лев.
– Я? – растерянно и как-то даже испуганно переспросила Клара. – Но как же… Это уж давно известно. Всегда он так ходит. На работу к десяти, с работы после девяти. Иногда и в одиннадцать приезжал.
– Наверное, об этом вам говорила жена или дочь?
– Да, и они. И вообще… Это уже известно, когда он приходит.
В целом картина складывалась. Рябов, расстроенный самоубийством дочери, поздно вечером отправился на кладбище и там, обдуманно или спонтанно, решил последовать ее примеру. Дома его никто не ждал, и тот факт, что он не вернулся «по расписанию», ни у кого не вызвал бы беспокойства как минимум до утра. С этой стороны все выглядело логично.
Интересно было другое. Чтобы пустить себе пулю в лоб, хоть обдуманно, хоть спонтанно, нужно иметь из чего стрелять. А крупный государственный чиновник вряд ли вот так вот просто каждый день ходил на работу с пистолетом. Может, оружие было в машине? Да и было ли вообще у Рябова оружие?
– Клара Семеновна, вы поддерживаете порядок в квартире, наверное, уже изучили все закоулки? Вы не знаете, где обычно Дмитрий Петрович держал пистолет?
– Пистолет?! – Изумление домработницы было совершенно искренним. – Вот уж не знаю. Никогда и не видела даже. Зачем ему пистолет? Хорошие, приличные люди. Да еще дома. Нет, не знаю. Пистолет никогда не видела. А почему вы спросили?
– Так, из интереса. Подумал, может быть, Дмитрий Петрович имел оружие для самообороны.
– А, это вы из-за того нападения. Нет, не знаю. Про пистолет не знаю. А что там такое случилось? Кто на него напал? Вы так и не сказали.
– Да нет, ничего особенного. Просто хотел узнать, имелись ли у Дмитрия Петровича средства для самообороны. Так, значит, вчера вы не приходили сюда?
– Нет. Я через день. Еще когда жена его была и дочка, тогда да, тогда каждый день приходила. А сейчас нет. Через день.
– Еще один вопрос. Супруга Дмитрия Петровича умерла уже довольно давно. Вы не знаете, он не имел кого-нибудь, так сказать, на примете? Все-таки мужчина еще не старый.
– Нет, не знаю. Про такое нам не докладывают. Да и Олюшка никогда ничего не говорила. Нет. Думаю, не имел. В гости не водил никого, а как там еще где было, этого не знаю. Был бы кто, наверное, пригласил бы. Но нет. Я не видела. Да и Олюшка ничего не говорила.
– Наверное, он очень любил жену?
– Да. Любил. Очень горевал, когда она померла. Да и все расстроились. Хорошая была женщина. Потом вот и у Олюшки с Игорьком этим. Когда стал он сюда ходить, вроде как-то и повеселее все пошло, Олюшка снова улыбаться начала. И вдруг опять. Только было подумали, что жизнь налаживается, а оно еще хуже обернулось. И что это за напасть такая на эту семью?
– Клара Семеновна, а вы не обращали внимания, в последние несколько дней в настроении Дмитрия Петровича не проявлялось чего-то необычного? Какие-то эмоции, поступки? То, чего раньше за ним не наблюдалось?
– Не знаю. – Взгляд собеседницы выражал недоумение. – Вроде все, как всегда. Да я его и не видела почти. Говорю же, у нас расписание такое, что мы с хозяевами почти не пересекаемся. Честно говоря, и желания особого не было пересекаться. Что хорошего? Всегда угрюмый, слова не скажет. Набычится, насупится и ходит туда-сюда.
– А раньше он таким не был?
– Раньше-то? – Клара Семеновна задумалась. – Как вам сказать? Я ведь все больше с девочками общалась. Вот с женой его да с Олюшкой. Его-то самого и не видела почти. Конечно, раньше-то повеселей у них было. А так – не знаю, необычного вроде ничего не было.
Глава 2
Разговор с домработницей не стал кладезем в плане информативности. Но общее представление о семье Рябовых у полковника сложилось.
По всей видимости, эта «ячейка общества» представляла собой некий самодостаточный социум, замкнутый внутри себя. Глава семейства, похоже, был вполне доволен существующим положением вещей и новизны не искал. Это подтверждалось уже тем, что спустя два года после смерти супруги он так и не женился.
При таком положении было вполне объяснимо, что первый трагический случай, нарушивший целостность этого небольшого «клана», по принципу цепной реакции вызвал все остальные беды.
Предположения о самоубийствах выглядели вполне логично, и тем не менее чем больше полковник размышлял об этом деле, тем чаще его мысли возвращались к теме убийства и заказа.
«Наверняка эти люди не хуже самого Рябова знали его расписание и были в курсе того, что после работы он возвращается в пустую квартиру. Значит, как минимум до утра у них была временная фора и возможность «замести следы». Да и пистолет этот. Пока непонятно, откуда он взялся. У Рябова было разрешение? В досье об этом ничего нет. Похоже, нужна санкция на обыск. Представляю, как обрадуется генерал».
Кроме вопроса о пистолете, беседа с домработницей выявила и некоторые другие обстоятельства, которые Гурову сразу захотелось прояснить, хотя они и не имели непосредственного отношения к самоубийству чиновника из Минобороны.
Например, очень подозрительным показалось ему несовпадение образа «тихого спокойного мальчика», жениха Ольги, описанного домработницей, и дебошира, которого переводят из камеры в камеру за то, что он не может ужиться с другими заключенными. Что могло скрываться за этим расхождением?
Инстинктивно Лев чувствовал, что связь между этими тремя смертями – жениха, дочери Рябова и его самого – не только в том, что погибшие – близкие люди. Опытный полковник за событиями, для всех очевидными, улавливал скрытый подтекст и понимал, что не сможет успокоиться до тех пор, пока смысл этого подтекста полностью для него не прояснится.
Поэтому, возвращаясь в Управление, он уже предчувствовал проблемы.
«Если Орлов узнает, что я начал «копать», сразу встанет на дыбы. Надо поосторожнее. Партизанскими методами. Дело и впрямь неприятное, а реальных фактов у меня пока нет. Да и неизвестно, будут ли. Даже если и есть какие-то «нюансы» по этому самоубийству, откровенничать точно никто не станет. Не говоря уже о том, что я пока еще и не настолько в курсе дела, чтобы «нужные» вопросы задавать. Для начала попробуем выяснить, что там с этим убийством в СИЗО и самоубийством дочери. А от этого уже будем «плясать».
В Главк Лев прибыл, когда рабочий день уже подходил к концу. Необходимо было выяснить, у кого находятся в разработке интересующие его дела, и проще всего было бы обратиться с этим вопросом непосредственно к генералу Орлову. Но он хорошо понимал, что в сложившихся обстоятельствах расспросы о том, кто проводил дознание по факту самоубийства Ольги Рябовой и у кого сейчас находится дело по убийству в СИЗО, у начальства вызовут только ненужное раздражение, поэтому решил выяснить это, пользуясь «личными каналами».
Пообщавшись с коллегами и задав как бы невзначай несколько наводящих вопросов, Гуров вскоре уже знал, куда ему обращаться.
Постучав в знакомый кабинет, он, не дожидаясь специального приглашения, вошел к коллеге и старому знакомому Владимиру Зимину.
– Здорово, Володя! Как жизнь молодая?
– Вообще-то собирался домой, – усмехнулся Зимин. – Но, похоже, поторопился. Ты ведь просто так не заходишь.
– Угадал. Но постараюсь не задерживать. Вопрос у меня, в общем-то, простой. С месяц назад возникло тут у нас некое дело по суициду. Ольга Рябова. Слышал про такую?
– А, это, – сразу перестал улыбаться Зимин. – Да, было. Хотя восторга не вызвало ни малейшего. Рябова эта – из «папиных дочек». Отец ее где-то «в верхах» рулит. Так что, сам понимаешь, единственная моя мечта при начале этого дела была – поскорее его закончить. У меня стрессов и без того хватает.
– А что, с этим делом много было стрессов? – навострил уши Лев.
– Да нет. В плане криминала там, можно сказать, абсолютный ноль. У девушки погиб парень, девушка расстроилась, и в какой-то момент эмоции возобладали над здравым смыслом. Все очевидно. Так что неожиданностей в ходе расследования не возникло. Чему я, признаюсь тебе по секрету, весьма был рад. Я бы и вообще предпочел, чтобы эта головная боль меня минула. Орлов ведь всех этих «важняков» обычно тебе поручает.
– Да, в этот раз что-то не предложил.
– Как бы он предложил? Это же в октябре случилось, ты как раз в командировке был.
– А, точно! Действительно, уезжал на неделю. Как мало надо, чтобы все самое интересное пропустить, – усмехнулся Лев.
– Вот-вот. А я бы с удовольствием пропустил, но – увы! Не вышло.
– Ведь ты говоришь, что подозрительного ничего там не было. Чего же тогда беспокоиться?
– Это как сказать. Не знаю, как ты, может, привык уже, а у меня все эти высокие персоны одним своим присутствием уже вызывают беспокойство. Ходишь, как по лезвию бритвы. Пока протокол пишешь, семь потов сойдет – все боишься, как бы чего «ненужного» не вписать. Кто их знает, какие у них там внутренние взаимоотношения. Напишешь что-нибудь, не подумав, а потом придется новую работу искать.
– Ладно, не драматизируй, – улыбнулся Гуров. – Ты – кадр заслуженный, на таких Управление держится. Кому-кому, а уж тебе-то безработица точно не грозит. Так, значит, дело ты закрыл?
– Закрыл. А чего с ним возиться? Говорю же, только лишняя головная боль. Обстоятельства и причина смерти очевидны, время везде совпадает, экспертиза все подтверждает. В сущности, это дознание было обычной формальностью, и я постарался как можно оперативнее уладить эту формальность.
Услышав слово «формальность», уже однажды прозвучавшее по поводу такого же «очевидного» самоубийства, Гуров невольно насторожился.
– А что там вообще произошло? – как бы невзначай поинтересовался он.
– Да ничего особенного. Накануне эта Ольга ночевала у подруги, вернулась домой, когда отец уже ушел на работу. Хотя, по словам этой самой подруги, она, наоборот, вышла пораньше, чтобы утром успеть повидаться с отцом. Но сам Рябов говорит, что в тот день с дочерью не встречался. Видимо, не успела. Может, это ее и спровоцировало. Сейчас трудно сказать.
– А подруга? Она ничего не смогла подсказать по поводу того, что ее спровоцировало? В каком настроении Ольга уходила от нее?
– В том-то и дело, что, по ее словам, настроение у той было вполне адекватное. Даже, можно сказать, хорошее. Так что если что-то и произошло из ряда вон выходящее, то, видимо, в промежутке между моментом, когда Ольга вышла от подруги, и моментом, когда она прибыла к себе в квартиру. Это, кстати, косвенно подтверждают слова той же подруги. Она звонила Ольге, чтобы узнать, как та добралась. И на телефонный звонок Ольга ответила, уже явно пребывая в глубоком расстройстве.
– Подруга пыталась расспросить о причинах?
– Да, только безуспешно. Ольга была в слезах и ничего толком не объяснила. Сказала, что перезвонит позже.
– Но не перезвонила?
– Видимо, нет.
– Значит, о причинах, вызвавших такое ее состояние, так и не удалось узнать?
– Как это можно узнать, Лев? – совершенно искренне недоумевал Зимин. – Чужая душа – потемки. Ей любой случайный прохожий мог нахамить, ни о чем таком не думая, и вызвать «рецидив». Любое неосторожное слово, связанное с недавней трагедией, могло навести на ненужные ассоциации и в итоге спровоцировать катастрофу. Как тут угадать? Намеренной провокации там не было – это главное. И это установлено точно. Так же, как и то, что рядом в момент суицида никто не стоял и глотать таблетки, запивая их водкой, не заставлял. Так что с точки зрения уголовных статей здесь все чисто. А по поводу индивидуальных душевных переживаний – это вам к другим специалистам. Ты, кстати, с чего вдруг этим делом заинтересовался? Что-то «параллельное» расследуешь?