Я не стал говорить слова «бояться» - оно прозвучало бы настоящим оскорблением.
- Сейчас уже нет, - покачал головой товарищ Боживой. - А вот несколько лет назад, когда проектировали здание, ещё очень даже было. Гражданская ведь шла - и бог весть как могло всё обернуться. Могли бы снова какие мятежники в столицу ворваться, как это сразу после Революции было.
Внутри штаб оказался столь же мрачным, как и снаружи. Коридоры узкие, на полу вытертая дорожка. И через каждый десяток шагов дверь кабинета. Она периодически открывались. Оттуда выходили деловитые стражи, кто в таких же кожанках, как у меня или Боживоя сотоварищи, другие же в самых обычных костюмах - и не отличишь сразу от рядового столичного обывателя. Они коротко здоровались с моим провожатым, видимо, личностью он тут был довольно известной.
В открытом лифте мы поднялись на третий этаж. Он был несколько уютнее первого. Здесь явно обитало самое высокое начальство стражи, включая, конечно, и самого товарища Гамаюна. Коридоры тут были пошире. Дорожку на полу явно периодически меняли, а не только чистили, как парой этажей ниже. Кабинеты, если судить по расстоянию между дверьми, были намного больше.
Кабинет товарища Гамаюна располагался в самом конце длинного коридора. Я ожидал увидеть приёмную, где сидели бы на стульях вызванные по делу или на ковёр подчинённые, но таковой не было и в помине. Перед дверью кабинета сидел на столом секретарь в комично смотрящихся на зелёной форме стража Революции нарукавниках и с очками на носу. Услышав стук наших ботинок, он поднял голову, поправил привычным движением очки.
- Кто такие будете? - спросил он с той незабываемой фальшивой простотой, какая свойственна только интеллигентам, пытающимся нарочно подделаться под пролетариат.
Я такими глупостями, к слову, никогда не страдал.
- Товарищ Боживой, - снова предъявил свои документы мой сопровождающий, - и товарищ Ратимир, к товарищу Гамаюну.
Я протянул секретарю свой мандат, чин чинарём выправленный мне перед вылетом из Хаджитархана.
Секретарь долго изучал документы. Ещё дольше, чем младший командир на входе. Наконец, сверился со списком. Кивнул самому себе. После взглянул напольные часы. Они показывали без одной минуты два.
- Вы вовремя, - сказал он, наконец, возвращая нам документы, - товарищ Гамаюн свободен. Но он ждёт только товарища Ратимира. А вы, товарищи, можете быть свободны.
Боживою явно не понравилось такое обхождение. Он считал, что раз доставил меня к товарищу Гамаюну, то будет присутствовать и при нашем разговоре. К тому же, человек он далеко не последний в страже. Я успел оценить это по тому, в каком звании были те, кто здоровался с ним, как с равным, а кто - будто бы слегка заискивали даже перед ним.
Однако грядущий разговор мой с Гамаюном был явно не для чужих ушей. Даже столь важных, как у товарища Боживоя.
- Спасибо тебе, товарищ Боживой, - протянул я ему руку на прощание. - Может, ещё свидимся где.
- Не такая большая у нас столица, - слегка натянуто усмехнулся он. - Обязательно свидимся.
Мы пожали друг другу руки - и я вошёл в кабине товарища Гамаюна прямо под бой башенных часов.
- Вот за что уважаю бывших, - вместо приветствия высказался товарищ Гамаюн, поднимаясь из-за стола и шагая мне навстречу, - так это за пунктуальность. Вот нет в вас этой расхлябанности. Как будто Революцию мы делали для того, чтобы вовремя приходить не надо было, и работать стало можно спустя рукава. Для того и создала народная власть нас с тобой, товарищ Ратимир, стражей Революции. А не только, чтобы гадов разных подколодных гонять.
Он протянул мне руку и крепко, до хруста в пальцах, пожал её.
- Ты извини, что я вот так, даже привет тебе не сказал, а тут же накинулся. Накипело просто. А тут ты заходишь прямо под бой часов.
- Да что уж...
Мне оставалось только плечами пожать. Революционная расхлябанность стала бичом Народного государства, и бороться с нею оказалось ой как непросто. Быть может, в чём-то сложнее даже, чем с врагами внутренними и внешними. Ведь многие из пьющих на работе, прогуливающих, отказывающихся приходить на службу вовремя часто били себя кулаком в грудь и кричали о том, как они Революцию делали.
- Ладно, - немного остыл Гамаюн. - Не для того вызвал я тебя из самого Хаджитархана, чтобы о расхлябанности рассказать. Ты о ней знаешь, наверное, побольше моего. Я ж после Дешта в этом кабинете, а ты, как был на границе со Степью, так и остался там служить. Скажи мне, товарищ Ратимир, тяжко там сейчас?
- До Хаджитархана бейлики не дошли, сам знаешь, - ответил я. - Но местный элемент там сильно возбудился, когда они подходить начали. Да и провокаторов заслать из Порты успели много. Уголовники опять же хвост поднять пытались, но у Ловца воров с ними разговор короткий. Без правой руки много не утащишь. Они теперь толпами после выхода из УГРО записываются в инвалидные артели. Да то, что в городе теперь кроме гарнизона ещё и дивизии Народной армии стоит, играет свою роль.
- А за городом как? Не лютуют?
- Сам знаешь, что лютуют. И ещё как лютуют. У бейликов конницы полно и выучена она куда лучше, чем бойцы ЧОНа. Бьют их сильно и жестоко. Оттого народ за версту от Хаджитархана власти уже не видит толком. Разве когда кавалерия Народной армии поможет. Но у неё и своих дел выше крыши. Князья из Великой степи уже подзабыли уроки командарма Будиволны, а ответить им нечем сейчас. Некому как тогда через границу ходить, чтобы выжигать их городки и усадьбы.
- Смотрю я и у тебя накипело на душе, Ратимир.
Гамаюн опустил привычное «товарищ», значит, разговор переходил в несколько иную плоскость. Знать бы ещё, в какую именно.
- Дело у меня к тебе такое, Ратимир, что никому другому я поручить больше не могу. Мало кто знает, что мы вообще знакомы друг с другом, что дрались когда-то вместе против имперцев. Ведь потом-то меня народная власть услала с флота, и в Матросском полку меня не было. Да и после хотя и служили мы не так далеко друг от друга, да как-то не пересекала судьба наши пути-дорожки. Однако я тебя знаю не только по бумагам, но и по делам тоже.
Гамаюн перевёл дух после длинной тирады. Я предпочёл молчать. Ведь я ровным счётом ничего не понимал пока.
- Знаешь что, Ратимир, давай-ка сядем, и всё я тебе объясню толком. А то смотрю у тебя уже глаза в кучку собираются от моих словес. Просто сам не знаю, с чего бы и начать. Всё как-то не так выходит. Криво и неправильно.
Он вернулся в своё кресло и сделал мне нетерпеливый жест. Мол, садись давай - нечего надо мной нависать.
- А начать, пожалуй, стоит вот с чего. Ты, наверное, знаешь, что был у меня друг, товарищ боевой, правая рука моя. Тоже из бывших, как и ты. Гневомир звали. Вместе с ним мы не одного гада вывели на чистую воду и к стенке поставили. Это ещё до войны было. До Дешта. Я ведь тогда в городе остался, а его не было. После атаки бейликов все считали меня покойником, но ты-то не хуже моего знаешь, что выбираться из самых отчаянных положений в моей натуре.
А вот это точно! До сих пор не знаю я, как спасся тогда товарищ Гамаюн с гибнущего «Громобоя».
- Когда до своих добрался, я едва живой был, без памяти. В госпиталях долго валялся - в себя приходил. И доходили до меня новости о друге моём бывшем, Гневомире. Я поначалу не верил им. Не мог представить просто, что способен мой друг боевой такого наворотить. Да только когда начали разбираться дело бывшего начальника разведки Огнедара, только тогда глаза у меня всё открылись. Какое это было предательство всего нашего революционного дела. Никак иначе и не скажешь. Ты ведь читал материалы у себя? До всех должны были доводить их.
- Читал, - стал отпираться я.
После этого дела, я всерьёз собирался податься в бега. Раз уж взялись за товарищей в самой столице, то и мне никак не уцелеть. Я несколько месяцев держал под кроватью небольшой саквояж, с каким сподручнее будет покидать пределы Урда. И спал с револьвером под подушкой, ожидая ночного визита коллег по службе. Хотя револьвер я и до этого под подушкой держал - никогда не знаешь, кто может вломиться к тебе посреди ночи. Надо быть готовым ко всему.
Однако никто меня арестовывать не собирался. Даже от службы не отстранили. Как работал - так и продолжал. Лишь только Ловец воров как-то заглянул ко мне, да предложил перейти к нему в УГРО, где страсть как кадры хорошие нужны. И намекнул, что происхождение лично его, как начальника, никоим образом не интересует. Главное, как человек работает.
- Ну да я побольше твоего почитал, должность у меня такая. Там про Гневомира было написано много всего. И как за границей он отличился, Адмирала убил. И как там стакнулся с анархистами. Как вернулся на Родину. На речке Катанге устроил погром вместе с бандитом Вепром - злейшим врагом народной власти на всём Севере. А после пропал, будто сгинул. Никаких вестей о нём нет.
- Быть может, он и вправду сгинул на Севере? - спросил я. - Места там такие - лес глухой. Сколько туда ушло, а назад не вышло.
- Много, - согласился Гамаюн. - И стража Усть-Илима, ближайшего к тем местам города, о том же докладывала. Раз нету никаких следов, значит, в лесу он и пропал. Но не верил я в это. Вот словно чуял - не мог мой бывший друг, Гневомир, пропасть вот так, не за медный грош.
- Значит, появился он где-то?
- Нет, не он. А приятель его закадычный - Готлинд. Бывший инспец на Севере. После в Баджее как-то оказался, перед тем, как город сожгли. Потом в Соловце, когда людей там газом травили. Потом летал за границу с Гневомиром. И после с ним был всю дорогу. До самой бойни на Катанге.
- И где же нашли его?
- Далеко. На нейстрийском фронте. Несколько летунов из наёмной эскадрильи «Смерть» какой-то ушлый нейстрийский журналист успел заснять в летнем кафе города Аньера. Этот город недавно отбили у Блицкрига, во многом благодаря этой самой эскадрилье «Смерть».
Я, как всякий аэронавт, хорошо знал легендарных людей неба, таких как Виконт, Чёрный Буковски, Бронд Бранд и Барон. Были мне не менее хорошо знакомы слова «Летающий цирк» или «Китобои». Слышал я, конечно, и об эскадрилье «Смерть». Вот только считал её военной легендой - страшилкой, каких много ходит по всем фронтам. Слишком уж странными были сведения о ней. Её летуны никогда не фотографировались и уж тем более не позировали для газет, чем грешили остальные легендарные личности. Наверное, потому они легендами и стали, что не сходили одно время с передовиц. Действовала эскадрилья «Смерть» всегда предельно жестоко, но в жестокости этой была своеобразная военная практичность. Они добивали снижающиеся аэропланы, убивали летунов, расстреливали команды терпящих крушение небесных судов противника. Всегда старались нанести врагу наибольший урон во всём - и в людях, и в технике. После их налётов на окопы или колонны пехоты редко оставались живые.
Кровавой полосой был отмечен путь эскадрильи «Смерть» по полям Первой войны, когда они ещё были регулярным подразделением имперского воздушного флота. И сейчас они продолжали оправдывать свою репутацию, уже как наёмники.
- Я никогда не верил, что эта эскадрилья существует на самом деле, - заметил я.
- Один чёрт знает, что правда на этой войне, а что - нет. Но вот это - несомненная правда. - Гамаюн выложил на стол между нами газетную вырезку на желтоватой бумаге. На ней можно было разобрать трёх человек в лётных куртках и форменной одежде, правда, без знаков различия, сидящих под зонтиком летнего кафе. Лицо одного было обведено красным карандашом. Рядом Гамаюн подвинул фотокарточку человека с угловатым, простым лицом, снятого на въездной паспорт. Профиль и анфас - стандартный набор фото для первичного дела. Такое заводится на каждого инспеца. Сам не одно подобное формировал в своё время. Узнать в человеке на газетной вырезке инспеца с фото можно было без особого труда.
- И тебе надо, чтобы я отправился на нейстрийский фронт и достал тебе оттуда этого Готлинда. А ещё лучше притащил самого Гневомира.
Я даже не спрашивал. Я просто утверждал это, как факт.
- Вот не могу в толк взять, почему я? Раньше ничего подобного я не делал никогда.
- После дела Огнедара потеряна связь с большей частью заграничной агентуры. Перестарались наши ребята на допросах разведчиков. Сейчас всю разведку приходится едва ли не с самого начала собирать. Будто бы сразу после Революции, когда кадры царские разбежались. Да и тем, кто при Огнедаре служил, веры нет. Когда такой гребёнкой проходятся, могут десяток невиновных угробить, а вот гады, как раз, выворачиваются. Скользкие они, гады. Потому и вызвал я тебя из самого Хаджитархана. Даже в столице не всем верить могу. Такое время настало.
- А я, значит, человек со стороны, и ни в каких столичных делах замешан быть не могу. Да и знаем мы друг друга ещё с Гражданской. К тому же из бывших. Языками владею. Кандидатура идеальная.
- И на лету схватываешь, - прищёлкнул пальцами Гамаюн.
- Я ещё кое-что на лету ухватил, - мрачно заявил я. - Я ведь на нейстрийский фронт попаду не в составе нашего экспедиционного корпуса, верно? Значит, вариант моей отправки туда будет не самым «чистым». В контрреволюции меня обвинят или использование власти в корыстных целях?
- Ты просто из моего кабинета спустишься в подвал - и уже не выйдешь оттуда. Так бывает с некоторыми стражами, чьи дела наружу выплыть не должны.
- А правду, как водится, знать будем только ты да я, да мы с тобой, товарищ Гамаюн?
- Никому больше доверять я не могу, сам понимаешь.
- А может, проще сыграем? - предложил я.
- Излагай - подумаем. Я же никогда не был против здравой инициативы.
И я быстро начал рассказывать Гамаюну, как я вижу эту ситуацию. Задавать вопросы - подчас весьма неудобные, что было видно по кривящемуся лицу начальника всей стражи Пролетарской революции. Мы обсуждали наше дело несколько часов кряду. Опустел графин с водой - у нас обоих пересохло в горле от долгой говорильни.
Сошлись мы на том, что вариант с переходом на нелегальное положение становится запасным, а пока мне лично товарищем Гамаюном поручено расследование событий на реке Катанге.
В тот же день я вечерним рейсом отправился в Усть-Илим. Конечно, в сам городок воздушные суда не ходили, аэропорт был в Езерске - главном городе едва ли не всего Севера. Оттуда мне придётся добираться до самого Усть-Илима уже на перекладных, но тут мне в помощь мандат от самого товарища Гамаюна. С такими бумагами мне нигде препонов чинить не станут. Наоборот, бояться будут, считая кем-то вроде ревизора из столицы. И пускай считают - так работается намного легче.
- Но и про нелегальное положение не забывай, - сказал мне на прощание товарищ Гамаюн. - За границу тебе попасть всё-таки надо. Иначе как ты ещё достанешь Готлинда.
- Об этом я буду думать, когда время придёт, - усмехнулся я и протянул руку Гамаюну.
Мы снова обменялись крепким, до хруста костей, рукопожатием, и я уверенной походкой покинул кабинет начальника всей стражи Пролетарской революции.
Вот только не чувствовал я той уверенности, которую столь активно демонстрировал. Слишком уж дурно пахло порученное мне дело. И закончиться оно вполне могло в том самом подвале, откуда никто ещё не вернулся.
Глава 2.
Дорога до Усть-Илима отняла у меня чертовски много времени. Мало того, что небольшой транспортный корабль был таким древним и грозился развалиться после каждого взлёта прямо в воздухе. Так он ещё и трижды садился для дозаправки. Ну и чтобы выпустить пассажиров, которым не надо было лететь аж в самый Езерск. Таких, сказать, по правде набралось не слишком много. До конечного пункта нашего длительного перелёта добрались лишь я да ещё пара летунов. Молодые ребята - вряд ли сильно старше меня самого, когда я поступил на службу в воздушный флот, оба мечтали о славе покорителей Севера. Ведь именно так называли газеты всех, кто даже в эти сложные времена продолжал освоение этого дикого края.
Последние часы перелёта мы провели втроём в опустевшем салоне транспортного корабля. И так как скука смертная терзала всех нас, то уж не разговориться, мы просто не могли.
- Для нас Север сейчас - это просто прыжок перед фронтом, - заявил мне один из парней. - Мы ведь ещё несовершеннолетние по нашим законам - воевать рано. Потому и решили рвануть на Север. А уж через полтора годика - сразу на фронт.