В ту ночь мне не снились сны, и проспала я допоздна.
Роберт велел Дэнди меня не будить, и я не шевельнулась до самого завтрака. Я спустилась в кухню и призналась миссис Гривз, что потеряла шляпку, когда добывала для хозяина состояние. Она уже обо всем знала и улыбнулась, сказав, что это ерунда.
С платьем и передником дело обстояло серьезнее. Передник был навеки запачкан кровью и пятнами от травы, серое платье тоже было грязным. Я весело поглядела на них, когда миссис Гривз выудила их из котла и неодобрительно зацокала языком среди пара.
– Ну, значит, буду все время ходить в бриджах, – сказала я.
Миссис Гривз обернулась ко мне с улыбкой.
– Если б ты знала, какая ты в них миленькая, ты бы в жизни их не надела, – сказала она. – Думаешь, оденешься мальчиком и ни один парень тебя не заметит? Может, так оно и было, когда ты была малышкой, да еще хоть этим летом; а теперь на тебя оборачиваться станут, даже если ты мешок наденешь и веревкой подпояшешься. А в этих бриджах и беленькой рубашечке ты просто картинка.
Я зарделась от неловкости. Потом подняла на миссис Гривз глаза. Она все еще улыбалась.
– Бояться тут нечего, Меридон, – ласково сказала она. – Ты, наверное, девочкой всякое видела, но если мужчина полюбит женщину, то оно порой и хорошо. Так хорошо!
Она тихонько вздохнула, опустила ком мокрой одежды обратно в котел и снова поставила его на огонь.
– Не в одних потаскухах под изгородями да в танцах за пенни тут дело, – сказала миссис Гривз, поворачиваясь ко мне и начиная накрывать стол для завтрака. – Если мужчина тебя по-настоящему любит, он тебя так окружит любовью, что чувствуешь себя самой драгоценной женщиной в мире. Словно вечно сидишь у огня, поев досыта, и ничего тебе не страшно.
Я ничего не ответила.
Я вспомнила, как Роберт Гауер согревал мою руку своей, пока мы ехали домой. Вспомнила, как склонила ему голову на плечо во сне. Впервые в своей голодной и холодной жизни я подумала, что могу понять, как можно желать, чтобы мужчина к тебе прикоснулся.
– Завтрак, – неожиданно деловитым тоном произнесла миссис Гривз. – Беги, позови всех, Мэрри.
Они занимались в амбаре. Дэвид, Джек и Дэнди – и Роберт за ними наблюдал, сжимая в зубах незажженную трубку. Дэнди раскачивалась на учебной трапеции, и я заметила, что за тот жалкий день, что меня не было с ними, она научилась подстраиваться под ритм качелей. Дэвид отсчитывал для нее время, но она все чаще и чаще сама опускала ноги точно в нужный момент, и качели поднимались, набирали высоту, вместо того чтобы замедляться и останавливаться, как в первый день.
Они радостно вернулись в дом завтракать. Дэвид ахнул, увидев мой подбитый глаз, но тот уже достаточно раскрылся, чтобы я видела все вокруг четко, да и тычков я в детстве получала столько, что несколько синяков меня смутить не могли.
– Когда мы были мелкие, я, по-моему, и не видела Мэрри без синяков под глазами, – сказала Дэнди, намазывая домашнее масло миссис Гривз на ломоть свежевыпеченного хлеба. – Она вечно падала с лошадей, а нет, так па захочет дать ей подзатыльник и промахнется. Мы и не знали, что у нее глаза зеленые, пока ей не исполнилось двенадцать!
Дэвид посмотрел на меня так, словно не знал: рассмеяться или посочувствовать.
– Да кому какое дело, – сказала я.
То была давно прошедшая боль, я не хотела позволять боли и невзгодам детства бросить тень на свою нынешнюю жизнь. Не сейчас, когда я чувствовала, что открываюсь, как клейкая каштановая почка в апреле.
– Сможешь сегодня заниматься или слишком болит? – спросил меня Дэвид.
– Попробую, – ответила я. – Кости целы, я просто набила синяков. Думаю, работать смогу.
Роберт отодвинул чистую тарелку.
– Если начнет стучать в лице или заболит голова, тут же остановись, – сказал он.
Дэнди и Джек взглянули на него с удивлением. Миссис Гривз, стоявшая у плиты, промолчала и не повернула головы.
– Я видел, какие неприятные последствия бывают, если ушибешься головой, – сказал Роберт Дэвиду, и тот кивнул. – Если покажется, что она сонная или ей больно, отправьте ее к миссис Гривз.
Миссис Гривз повернулась от плиты и вытерла руки о рабочий передник. Лицо ее было непроницаемо.
– Если Меридон придет больная, вы уж о ней позаботьтесь, мэм, – сказал ей Роберт. – Уложите на диван в гостиной, где сможете за ней присмотреть.
Миссис Гривз кивнула. Дэнди замерла, не донеся до рта кусок хлеба.
– Меридон – в гостиную? – бесцеремонно спросила Дэнди.
Лицо Роберта раздраженно дернулось.
– А почему нет? – внезапно спросил он. – Единственное, почему вы, девочки, живете на конюшенном дворе, это потому, что, как я подумал, вам понравится быть самим себе хозяйками, да и за лошадьми так ходить легче. А так вас всегда ждут в доме, да, и в гостиной тоже, если пожелаете.
Я покраснела от дерзости Дэнди и от взгляда Джека, открывшего в изумлении рот.
– Какая разница, – решительно сказала я. – Я достаточно здорова, чтобы работать, и отдых мне не понадобится. Как бы то ни было, в гостиной я сидеть не хочу.
Роберт отодвинул стул, и тот скрипнул по выложенному камнем полу.
– Столько шума попусту, – сердито сказал он и вышел из кухни.
Дэвид тоже поднялся.
– Полчаса отдыхаем, – сказал он нам троим. – Хочу взглянуть на твоего знаменитого коня, Меридон.
На это я улыбнулась и повела их всех, в том числе и миссис Гривз, на конюшенный двор, посмотреть на моего коня, на моего собственного коня, при свете дня.
Он был прекрасен. При дневном свете, на знакомом конюшенном дворе он был еще прекраснее, чем я помнила. Шея у него высоко изгибалась, словно в нем была примесь арабской крови. Масти он был темно-серой, с оловянным отливом на задних ногах. Грива и хвост были чистейшего белого цвета с серебром, а по серой морде шла светлая проточина, едва заметная. На всех четырех длинных ногах были белые чулки. Услышав мои шаги, он заржал и вышел из конюшни в одном недоуздке так кротко, словно в жизни не сбросил ни одного седока и не перекатился, давя его спиной. Он вскинул голову и отпрянул, увидев остальных, и я велела:
– Отойдите, особенно вы, Джек и Дэвид. Он не любит мужчин!
– Тогда Меридон он подойдет, – сказала Дэнди Джеку, и тот, улыбнувшись, кивнул.
Море стоял довольно спокойно, и я взялась за верхний ремень недоуздка, погладила коня по шее и прошептала, чтобы он стоял смирно и не пугался, потому что никто его больше не обидит и не станет на него кричать. Я услышала, что шепчу ему ласковые слова с любовью, говорю, какой он красивый – самый красивый конь на свете! И что он должен остаться со мной навсегда. Что я выиграла его, когда Роберт побился об заклад, но на самом деле мы просто нашли друг друга и больше не расстанемся. Потом я повела его по дорожке вдоль сада на луг и развернула, чтобы другие посмотрели.
– Тебя нужно будет отпускать, чтобы ты с ним занималась, – криво улыбнулся Дэвид, глядя на мое восторженное лицо, когда Море вытянул длинную шею и гордой длинной рысью пошел вокруг луга.
– Роберт так и так хотел, чтобы я работала с другими лошадьми, – сказала я. – Я и не должна была совсем переходить к вам в обучение.
Дэвид кивнул.
– И ты начала копить сбережения, – заметил он. – Ты еще будешь леди, Меридон.
Я готова была улыбнуться и отшутиться, когда вдруг вспомнила цыганку на углу в Солсбери, как раз перед тем, как впервые увидела Море, до пари, до того, как села на коня и упала. Она сказала, что у меня будет дом, свой господский дом. Сказала, что моя мать и ее мать приведут меня домой и что я там буду дома куда больше, чем любая из них. Я действительно стану леди, выбьюсь в господа. Дэвид увидел мое отсутствующее лицо и тронул меня за плечо. Я не отшатнулась от его прикосновения.
– Пенни бы дал, чтобы узнать, о чем ты думаешь, – сказал он.
– Я вас не стану грабить, – тут же ответила я. – Ни о чем таком, чем стоило бы поделиться, я не думала.
– Тогда я прерву твои мысли кое-какой работой, – быстро сказал он и повысил голос, чтобы остальные его тоже услышали. – Идемте, вы, двое! Бегом до амбара, чтобы разогреться. Раз, два, три, пошли!
То, что мы делали в тот день, повторялось каждый день до конца недели, а потом и на следующей. Мы работали, бегали, упражнялись, подтягивались на перекладине, отжимались от пола на руках. Каждый день мы становились сильнее, могли пробежать больше, сделать больше упражнений. Каждый день боль становилась чуть слабее. Я поняла, как раскачиваться на учебной трапеции: поднимать ее все выше и выше, пока это не становилось похоже на полет. Когда качели поднимались, во мне росло и обрывалось пугающее чувство, но я научилась едва ли не наслаждаться внезапными резкими спусками, когда воздух взвивал волосы, а мышцы срабатывали, заставляя трапецию двигаться, наращивать скорость. Каждый день – хотя несколько дней я этого не замечала, честно – Дэвид слегка поднимал перекладину, так что она повисала все выше и выше от пола, пока забраться на нее не стало возможно только по лестнице, шедшей вдоль стены амбара, чтобы потом прыгнуть, держась за перекладину.
А однажды, на третьей неделе, пока Дэнди и Джек упражнялись на высокой трапеции под потолком амбара, Дэвид позвал меня, занимавшуюся на учебной трапеции, вниз.
Я соскочила на землю и выжидающе посмотрела на него. Теперь я почти не задыхалась.
– Я хочу, чтобы ты сегодня попробовала забраться по лестнице, – мягко сказал Дэвид. – Не качаться, если не захочешь, нет, Меридон. Я обещал, что не стану тебя заставлять, и я сдержу слово. Но ты должна понять, что больше не боишься высоты – теперь, когда ты так уверенно работаешь на учебной трапеции. К тому же, когда висишь на трапеции, до сетки столько же, сколько у тебя теперь до пола. И это так же безопасно, Меридон. Бояться нечего.
Я перевела взгляд с его убедительных голубых глаз на площадку, закрепленную у потолка амбара, на Дэнди, уверенно раскачивавшуюся на трапеции. Они с Джеком отрабатывали трюки с сеткой. Пока я смотрела на них, не зная, смогу ли забраться по лестнице на неустойчивую площадку, Дэнди спрыгнула с нее, держась за перекладину, а потом полетела, свернувшись клубком. Она сделала сальто, упала спиной на сетку и, улыбаясь, подскочила вверх.
– Я попробую, – сказала я, сделав глубокий вдох. – Хотя бы заберусь наверх.
– Умница, – тепло отозвался Дэвид.
Он похлопал меня по спине и позвал Дэнди.
– Полезешь по лестнице следом за сестрой. Она собирается посмотреть, что видно сверху.
Джеку он щелкнул пальцами.
– А ты спускайся, – сказал он. – Незачем всех троих наверху держать.
Я знала, как забираться по лестнице, – с пятки на носок, с пятки на носок, – и знала, как толкаться ногами, не пытаясь подтянуться на руках.
Веревочная лестница закачалась, когда я начала подниматься, и я прикусила язык от испуга.
Я боялась шагнуть с лестницы на площадку. То был лишь крохотный кусок дерева с двумя торчащими шестами, чтобы держаться. Шириной она была всего в половину моей ступни, и мои босые пальцы загибались за ее край, словно я ими хваталась, как мартышка, танцующая на палке. На полусогнутых ногах я пыталась удержать равновесие. Живот у меня свело, от страха мне захотелось писать. Держаться было не за что – не было ничего прочного, ничего надежного. Я тихо всхлипнула.
Дэнди, поднимавшаяся за мной по лестнице, услышала.
– Хочешь спуститься? – спросила она. – Я тебя провожу.
Теперь я скрючилась на площадке, слегка склонившись вправо, и обеими руками держалась за левый шест. Я взглянула на качающуюся лестницу, где ждала Дэнди, и поняла, что боюсь ее не меньше, чем трапеции.
– Я боюсь, – сказала я.
От страха у меня сжалось горло, я едва могла говорить. В животе стучало от ужаса, колени были согнуты, как у старой дамы с ревматизмом. Выпрямиться я не могла.
– Плохо? – крикнул снизу Дэвид.
Я не посмела кивнуть, боясь, что от этого закачается площадка. Дэнди ждала на лестнице.
– Хочешь спуститься по лестнице? – крикнул Дэвид.
Я открыла рот, собираясь сказать, что не осмелюсь слезть. Не осмелюсь раскачаться. У меня пропал голос. Я смогла только квакнуть, как испуганная лягушка.
– Слезай оттуда, – сказала Дэнди, не обращая внимания на мой ужас. – Хватай трапецию, качнись и прыгай в сетку, Меридон. Так быстрее всего. И больше не придется подниматься.
Я не могла повернуть голову и посмотреть на Дэнди. Я оцепенела от страха. Одним ловким движением Дэнди оказалась рядом со мной на площадке и сняла с крюка трапецию. Подтянула ее ко мне, взяла меня за руку и оторвала ее от шеста. Я схватилась за перекладину трапеции, словно она могла меня спасти. От ее веса меня подтащило к краю площадки, и я ахнула от страха. Она тянула меня прочь. Я не знала, что она будет так тянуть. Я не знала, упаду или удержусь. Сил подтянуть перекладину назад у меня не было, а кулак был сжат так крепко, что я не могла отпустить трапецию и дать ей улететь прочь.
Быстро оказавшись у меня за спиной, Дэнди грубо оторвала мою левую руку от опорного шеста. Вес трапеции тут же потащил меня вперед с площадки, в пустоту, в бездну. Я в панике схватилась за перекладину свободной рукой, как утопающий в отчаянии хватается за соломинку. Стиснув ее, я закричала, прося помощи, улетая в зияющую черную пропасть в слепящем тумане ужаса.
Это походило на падение во сне, в одном из тех чудовищных кошмаров, когда кажется, что падаешь и падаешь вечно, которые так невыносимо страшны, что просыпаешься с криком. Я летела вниз, вцепившись в трапецию, а потом почувствовала, как движение замедляется, когда перекладина прошла нижнюю точку и стала подниматься. Потом я упала спиной вперед, что было еще хуже, меня качнуло к площадке, и я завизжала от ужаса, думая, что сейчас врежусь в площадку и собью с нее Дэнди.
– Все хорошо! – услышала я ее голос, близко, за своей спиной. – Просто качайся, Мэрри! Как на учебной трапеции.
Бурая смоленая сетка встала у меня перед глазами, когда я качнулась вниз, потом пропала, когда трапеция пошла в гору. Я висела, как связка фазанов в кладовой. Но внутри обмякшего беспомощного тела я рыдала от ужаса.
Еще три раза трапеция качнулась вперед и назад, со мной, белой куклой болтавшейся под перекладиной. Потом она стала замедляться, замедляться и, наконец, остановилась – я неподвижно повисла над страховочной сеткой.
– Отпускай, – крикнул Дэвид. – Теперь ты в безопасности, Меридон. Падай в сетку. Подними ноги, когда будешь падать, и мягко приземляйся на спину. Просто отпусти перекладину, Меридон.
Я застыла. Руки мои были крепко стиснуты на перекладине. Я посмотрела вниз, увидела между своими ступнями сетку, а под ней белое мерцание опилок. Безопасность, твердая земля. Я велела себе отпустить перекладину.
Бесполезно. Я словно забыла, как раскрывать ладони, как разжимать пальцы. Я цеплялась за перекладину так, словно она одна могла спасти меня от падения головой в пропасть.
– Отпускай! – крикнул Дэвид, и голос его прозвучал строже. – Меридон! Слушай меня! Просто отпусти перекладину, и будешь внизу!
Я посмотрела на него, и он увидел немой ужас на моем лице. Он подошел к стойке, на которой обычно стоит, широко расставив ноги, ловец, готовый поймать летящего и бросить его обратно на трапецию. Дэвид быстро забрался по лестнице Джека, пока не оказался со мной на одном уровне. Но он был слишком далеко, чтобы до меня дотянуться.
– Давай, девочка, – сказал он.
Голос его был мягким и теплым от валлийского акцента.
– Просто отпусти руки, и мягко упадешь на сетку, и мы все пойдем отдыхать. Ты сегодня утром хорошо потрудилась, в самый раз пообедать.
Я почувствовала, как на глазах выступают слезы, потом они побежали по моим щекам, но я не заплакала вслух. Голос Дэвида стал еще теплее.
– Давай, Мэрри, – ласково сказал он. – Подними чуть-чуть ножки, откинься, и окажешься внизу так уютно, словно в постели лежишь. Ты сто раз видела, как Дэнди это делает. Просто подними ноги и отпусти перекладину.
Я открыла рот, но голос так и не появился. Глубоко вдохнула, и перенапряженные мышцы спины задрожали. Я крепче сжала пальцы, боясь упасть.