Отвернувшаяся судьба иногда – да, так бывает редко, – неожиданно поворачивалась к поэту и венчала чело лаврами триумфатора, как символом признания и любви многочисленных читателей. Так произошло именно с Ахматовой в середине 60-х годов. Огромные тиражи книг. Слова восхищения. Награды. Мировое признание. Но, увы, к этому времени здоровье Анны Андреевны было подорвано, она перенесла несколько инфарктов…
В 1964 году в Италии Ахматовой была вручена литературная премия «Этна – Термина». А через год, в 1965-м, Оксфордский университет присвоил ей почетную степень доктора литературы.
Когда 3 июня 1965 года корабль из Дувра подходил к лондонскому причалу, на берегу Ахматову ожидала большая толпа поклонников ее таланта. Анна Андреевна, тяжело опершись на плечо своей молодой спутницы, сказала: «Почему я не умерла, когда была маленькой?..»
В автобиографической прозе Ахматова признавалась: «Теперь, когда все позади – даже старость, и осталась только дряхлость и смерть, оказывается, все как-то мучительно проясняется (как в первые осенние дни), – люди, события, собственные поступки, целые периоды жизни. И столько горьких и даже страшных чувств возникает при этом…»
А вот запись художника Юрия Анненкова, жившего на Западе: «5 июня 1965 года на мою долю выпал счастливый случай присутствовать в амфитеатре Оксфордского университета, на торжественной церемонии присуждения Анне Андреевне звания доктора… Трудно сказать, кого было больше среди переполнившей зал публики: людей зрелого возраста или молодежи, в большинстве студентов.
Появление Ахматовой, облаченной в классическую “докторскую” тогу, вызвало единодушные аплодисменты, превратившиеся в подлинную овацию после официального доклада о заслугах русской поэтессы…»
После Оксфорда Ахматова приехала в Париж (власть милостиво разрешила) и пробыла там четыре дня. Она поселилась в отеле «Наполеон» около площади Этуаль, в отеле, управляемом Иваном Маковским, сыном Сергея Маковского, поэта и основателя журнала «Аполлон», в котором были напечатаны ее ранние стихи. Хозяин отеля Иван Маковский сразу отреагировал на приезд почетной гостьи и послал ей в номер огромный букет цветов… А потом Юрий Анненков показывал Ахматовой рисунки и фотографии людей, которых Анна Андреевна знала еще до революции. И она сказала: «Мне кажется, что я вернулась в мою молодость…»
В Париже у Ахматовой было много встреч, в том числе и с Георгием Адамовичем. Они не виделись более полувека. И Адамович хорошо помнил Ахматову тоненькой женщиной с римским профилем и черной челкой. Но с тех пор многое изменилось, и, как записал Адамович, «в кресле сидела полная, грузная старуха, красивая, величественная, приветливо улыбающаяся, – и только по этой улыбке я узнал прежнюю Анну Ахматову… В осанке ее действительно появилось что-то королевское, похожее на серовский портрет Ермоловой».
Другой визитер – Никита Струве – Ахматову прежде не видел, но его отец, знаменитый эмигрант Петр Струве, был знаком раньше с Ахматовой. Молодой Никита робел, но тем не менее почти пытал Анну Андреевну по поводу ее литературной судьбы. «Целых пять раз меня печатали, но не издавали: когда книга была набрана, приходило распоряжение сжечь ее или извести на бумагу…»
Струве признался, что так получилось, что он не смог приехать на оксфордское торжество Анны Андреевны, хотя билет в Англию уже был куплен:
– Простите великодушно.
– Что вы! – ответила Ахматова.
– Знаете, у нас это все легко, рукой подать из Парижа в Англию.
– Да, – и лицо Ахматовой окутала грустная дымка, – у вас рукой подать. А у нас отняли пространство, время, все отняли, ничего не осталось…
Далее разговор пошел об Иннокентии Анненском, Пастернаке, Маяковском… Струве высказал удивление, почему Мандельштам отбросил Блока в XIX век, на что Ахматова ответила:
– Да, к Блоку Мандельштам несправедлив. Мне, собственно, Блок теперь не нужен, но когда начинаешь читать…
А «когда начинаешь читать» Ахматову, то часто перехватывает дыхание от наплыва чувств. От восхищения начинает учащенно биться сердце…
И еще одна знаковая подробность. «Еще в Москве, – вспоминала сопровождавшая в поездке Ахматову Аня Каминская, – я получила исчерпывающие “инструкции”, и мне вручили список людей, которых мы должны избегать за границей. Обо всем этом я рассказала Анне Андреевне, но она поступила так, как считала нужным, и встречалась с теми, с кем хотела, независимо от того, были они в этом списке или нет…»
21 июня 1965 года она покинула Париж с Северного вокзала и отбыла на родину, «в свой край глухой и грешный».
1 марта 1966 года из санатория «Домодедово» позвонила Арсению Тарковскому, сообщила, что чувствует себя неплохо, похудела на 12 килограммов. Она была полна литературных планов на будущее, намеревалась поехать снова в Париж по приглашению Международной писательской организации. Но… 5 марта все было кончено, Анна Андреевна умерла на 77-м году жизни. По странному совпадению, в день смерти ее главного «читателя» Иосифа Сталина, но 13 лет спустя.
За восемь лет, в 1958 году, Ахматова писала, спокойно сознавая, что будет потом:
В концовку стихотворения можно вплести венки стихотворений многих поэтов, посвященных Ахматовой, но они будут, по всей вероятности, проигрывать стихотворной чеканке бесподобной Анны. Кстати, ее портреты рисовали многие художники, в том числе и Анненков, и Альтман (почти шедевр), но, как считал художник Милашевский, никому не удалось передать «чего-то мягкого и задумчивого, чего-то очень русского», что было присуще Ахматовой. И мало кому удалось проникнуть в глубины ее творчества, а такую попытку сделал Осип Мандельштам в своем «Письме о русской поэзии»: «Ахматова принесла в русскую лирику всю огромную сложность и психологическое богатство русского романа XIX века. Не было бы Ахматовой, не будь Толстого с “Анной Карениной”, Тургенева с “Дворянским гнездом”, всего Достоевского и отчасти даже Лескова.
Генезис Ахматовой весь лежит в русской прозе, а не поэзии. Свою поэтическую форму, острую и своеобразную, она развивала с оглядкой на психологическую прозу».
Да. Но бесспорно одно: Анна Ахматова великая.
Классики штамп – Мандельштам
Мандельштам Осип Эмильевич (1891, Варшава – 1938, лагерь под Владивостоком).
Мандельштам ощутил тревогу с самого рождения. «Невозможно себе представить судьбу страшней мандельштамовской – с постоянными гонениями, арестами, бесприютностью и нищетой, с вплотную подступившим безумием, наконец, со смертью в лагерной бане, после чего его труп, провалявшись на свалке, был выброшен в общую яму…» (Станислав Рассадин).
Анна Ахматова и Осип Мандельштам. По мнению специалистов, их имена должны быть рядом в истории русской поэзии. Он ценил ее не меньше, чем она его. «С Осипом я дружна смолоду», – признавалась Ахматова. И в Париже говорила Лурье: «Жена Осипа Эмильевича, Надежда Яковлевна, до сих пор мой ближайший друг. Это был на редкость счастливый брак. Правда, Мандельштам влюблялся часто, но быстро забывал. Успеха у дам не имел никакого. В меня он был влюблен три раза. Любил говорить: “Наденька, наши стихи любят только твоя мама да Анна Андреевна…”», но это все милости.
А так оба – и Анна Андреевна, и Мандельштам – пережили много не только горьких минут, но и горчайших лет жесткой критики и почти забвения, а впоследствии, а Мандельштам после смерти, были озарены литературной славой.
Правда, возникает и третья большая поэтическая фигура – Владимир Маяковский. Любопытно, что, будучи полярными противоположностями, Маяковский и Мандельштам не любили друг друга (обычно у противоположностей, напротив, бывает притяжение). Валентин Катаев вспоминал, как был свидетелем их случайной встречи в гастрономе на Тверском бульваре. Маяковский закупал там кучу продуктов: икру, осетровый балык, копченую колбасу, швейцарский сыр, шесть бутылок «Абрау-Дюрсо» и прочее, и в этот момент в магазин вошел Осип Мандельштам. Они холодно раскланялись.
Маяковский – горлопан, трибун, пропагандист власти, певец социализма, а кто такой Мандельштам? Какой-то блаженный поэт и, как выразился Эмилий Миндлин, «дервиш с гранитных набережных холодного Санкт-Петербурга». По юности ходивший к Мережковским, где к нему благоволила Зинаида Гиппиус, и получивший прозвище «Зинаидин жиденок». Хочется хмыкнуть: н-да!.. Но что об этом!..
Выделим для данной книги только один аспект: Мандельштам и Европа… У юного Осипа была прекрасная возможность остаться там, на Западе, и избежать своей трагической судьбы в советской России, но он этого не сделал. У него и в мыслях этого не было: жить вне России!..
Вспомним биографию Осипа Эмильевича. Его семья переселилась в Петербург, когда маленькому Осипу было четыре года. С девяти лет (1900–1907) он в Тенишевском училище. Пылкий юноша увлекся народническо-эсеровскими идеями, и родители – Эмиль Вениаминович и Флора Осиповна, обеспокоенные политическими увлечениями сына, отправили его за границу. Два года с перерывами Осип жил во Франции и Германии, слушал лекции в Сорбонне и Гейдельберге, посетил Швейцарию и Италию. Этот период был единственным «очным» знакомством Мандельштама с Европой, с ее искусством, культурой и архитектурой. Все увиденное и перечувствованное он воплотил в поэтические образы и художественно-философскую ткань своего творчества. Говоря другими словами, Осип Мандельштам был весь пронизан европейской культурой. Эдакий петербургский европеец. Об этом ярко говорят строки стихотворения «Европа» (1914):
Если подряд читать стихи Мандельштама, то даже навскидку можно найти множество строк, связанных с Европой, с ее мифами, историей, культурой. Вот только маленькая выборка строк:
А знаменитое стихотворение Мандельштама, где он поднимает бокал и пьет, а далее перечисление, за что он пьет:
Просто сплошной наплыв европейских впечатлений и возникающие параллельно мысли:
Однако вернемся от поэзии к поре европейской учебы Мандельштама. Легко представить, как юный Осип небрежно скользит по бульвару Сен-Мишель, с рассеянным видом сидит на занятиях в Сорбонне, с надменно откинутой головой читает стихи в каком-нибудь парижском кафе, а может быть, и в «Ротонде»:
Но всему приходит конец. Закончились и европейские путешествия. «Осенью 1910 года из третьего класса заграничного поезда вышел молодой человек. Никто его не встречал, багажа у него не было – единственный чемодан он потерял в дороге.
Одет путешественник был странно. Широкая потрепанная крылатка, альпийская шапочка, ярко-рыжие башмаки, нечищенные и стоптанные, через левую руку был перекинут клетчатый плед, в правой руке он держал бутерброд…
Так, с бутербродом, он протолкался к выходу. Петербург встретил его неприязненно: мелкий холодный дождь над Обводным каналом веял безденежьем. Клеенчатый городовой под мутным небом, в мрачном пролете Измайловского проспекта, напоминал о “правожительстве”.
Звали этого путешественника – Осип Эмильевич Мандельштам. В потерянном чемодане, кроме зубной щетки и Бергсона, была еще растрепанная тетрадка со стихами. Впрочем, существенна была только потеря зубной щетки – и свои стихи, и Бергсона он помнил наизусть…» (Георгий Иванову «Петербургские зимы»).
Удивительные наивно-естественные стихи смолоду писал Мандельштам. Но что ждало его в России по приезду? «Век-волкодав», «рука брадобрея» и тот, у которого «тараканьи смеются глазища / и сияют его голенища»?.. Мандельштам это понял уже в первой половине 30-х годов, отсюда и его эсхатологические мотивы, хотя он и пытался приспособиться к сложившимся обстоятельствам.
Смешной эпизод: однажды к Мандельштаму пришел молодой поэт с жалобой, что его не печатают. Мандельштам строго его отчитал. Вспоминая об этом, Анна Ахматова писала: «Смущенный юноша спускался по лестнице, а Осип стоял на верхней площадке и кричал вслед: “А Андре Шенье печатали? А Сафо печатали? А Иисуса Христа печатали?”»
Надо ли в тысячный раз говорить о том, как и кого печатали в советские времена. Если ты трубадур и барабанщик власти – пожалуйста, а если ты хочешь выразить в творчестве свое индивидуальное видение мира, то никаких публикаций, а можно еще и прищемить жабры. Сиди и помалкивай! Все это испытал на собственной шкуре Осип Мандельштам. В 1928 году вышел последний сборник поэта, с жестко отобранными стихами, да еще со следами самоцензуры. После 28-го увидело свет и немного прозы. Все остальное, написанное Мандельштамом, было издано лишь посмертно благодаря неимоверным усилиям Надежды Яковлевны Мандельштам.