Так я не попал в партию, пока туда стремился.
Вернувшись после аспирантуры в Уфу, я мгновенно и необратимо сгнил в местном болоте. Об этом даже не хочется вспоминать.
Возможно, то было своего рода точкой перехода всей моей судьбы.
Пробейся я в партию в нужный период жизни: пока оставался истинно молодым, не растратившим обаяния, энергии и веры в свои силы – и еще неизвестно, кто сидел бы сейчас в Кремле…
Увы, все это – лишь замки на зыбучем песке времени…
Кроме того, все написанное в этой главе отнюдь не мешает мне свободно крыть в бога душу и богородицу партию, комсомол и все отродье большевистского режима…
Но я не устаю повторять слова, которые приведу здесь и сейчас:
«Нет занятия более бессмысленного, чем искать логику в словах и поступках художника.»
Моя первая женщина
Не подумай, читатель, что воспоминания о поездке в Германию перетекли в сексуальные мемуары.
(Хотя, если честно, и в подобных записках – когда я решусь предать их гласности – найдется немало интересного и даже полезного.)
Просто так совпало, что 1983 – год счастливой поездки в Германию – ознаменовался для меня познанием Величайшей Тайны Бытия.
Причем произошло это за несколько недель до отбытия в Рейх.
И в памяти моей, где далекой, но до сих пор счастливой звездой вспыхивает тот год, все крепко соединилось воедино – моя Германия, моя первая женщина…
Мое приобщение к миру.
Из-за этого совпадения, я предчувствую, мои Германские мемуары – где того потребует фактура, а фактура предстоит богатая…– будут подернуты легким чувственно-эротическим флером.
В чем я не вижу ничего плохого: человек живет лишь до тех пор, пока он способен к сексуальным переживаниям.
Почему все-таки я вспомнил сейчас о своей первой женщине? Да не вспомнил я о ней вовсе; я помню ее всю жизнь.
Общеизвестно, сколь важное значение имеет для женщины первый мужчина.
Одно дело, если это торопливый ровесник с потными руками, думающий лишь о своем удовольствии и оставивший после себя боль и опустошение. Другое, когда им окажется взрослый мужчина – опытный и понимающий великое таинство введения девочки во взрослую жизнь. От самого первого, почти всегда случайного акта может зависеть вся женская судьба.
Не меньшее значение играет и первая женщина в жизни мужчины.
А может быть, даже большее.
Ведь от девочки в первый раз требуется, чтобы она расслабилась и не думала о плохом. А мальчишке надо действовать. Но как действовать, если все в первый раз и он ничего не знает. И тычась в смутных догадках, может вызвать презрительную усмешку на устах партнерши. Или даже обидные слова – которые пристанут, как клеймо, и отравят многие последующие годы.
Ведь с точки зрения внутренней психологии мужчина устроен гораздо тоньше, нежели женщина. Любого из нас можно уничтожить несколькими словами, превратив в бессильное существо.
Недаром на старой Руси в мудрых семействах матери специально нанимали взрослеющим сыновьям опытных партнерш: служанок, кухарок и даже проституток – чтобы первый сексуальный опыт, полученный юношей, не вбил в землю, а дал толчок вперед.
Обо мне, конечно, никто к не заботился.
Кроме судьбы, которой я благодарен.
И с первой женщиной мне повезло настолько, что вся моя последующая мужская жизнь освещена лучом первой встречи…
Но прежде, чем рассказывать о том, сочту нужным напомнить, что
В СССР не было секса
Да, все обстояло именно так, сколь бы парадоксальным это ни звучало.
Стране требовался новый народ, сама Сталинская эпоха, основанная на рабском труде, постоянно нуждалась в новой рабочей силе – но процесс воспроизводства человечества практически находился под запретом. Ну то есть не совсем так, но рассматривался как нечто терпимое лишь из крайней необходимости. А в целом постыдное, недостойное – во всяком случае требующее замалчивания.
(В частности, после гражданской вакханалии первых лет социализма, был возвращен в точности взятый из христианства институт нерасторжимого брака: коммунист мог поставить крест на своей карьере, если решался поменять законную супругу. А извещения о разводах, как ни дико это звучит сейчас, публиковали в газетах.
Вообще не я первый отметил, что преследуя христианство, большевики полностью заимствовали его внешнюю атрибутику. Начиная от портретов вождей, заменивших иконы в красном углу. Заканчивая шествиями-демонстрациями, на которых в первые годы советской власти даже коммунистические знамена своей формой повторяли церковные хоругви. То есть полотнища не крепились к древку, а подвешивались на поперечинах, как прямые паруса.)
Мы жили под гнетом чудовищной, ханжеской социалистической морали, где любая половая связь вне брака подвергалась общественному порицанию.
Я говорю не об адюльтере (супружеской измене), а имею в виду просто интимную связь двух свободных, но не оформивших свои отношения людей.
В нашей стране не существовало Секса, являющегося главной составляющей счастливого человеческого существования. То, что имелось, трудно назвать даже суррогатом: это было какое-то тайное, вороватое, стыдливое перепихивание. Причем неважно, где оно происходило. На скрипучей ли койке общежития, за занавешенными окнами старой дачи или даже в законной супружеской спальне.
С раннего детства меня воспитывали – как стало ясным теперь – в полнейшей сексуальной дикости: преподавалось как обязательная норма, чтобы первый в жизни половой акт я совершил со своей супругой после регистрации брака.
Вероятность элементарного физиологического дискомфорта из-за несоразмерности определенных органов супругов не принималась во внимание. Попробовать прежде, чем жениться, считалось предосудительным и постыдным. Это лежало за пределами Морального кодекса строителя коммунизма.
Наверняка многие молодые люди, будучи не так задавлены воспитанием, все-таки решали свои сексуальные проблемы.
Однако я поддался.
И первый неудачный свой брак заключил именно по принципам морального кодекса.
Что из того вышло, показала моя глубоко несчастливая жизнь.
Отсутствие секса в СССР было подкреплено тем, что существовал фактический
Запрет на эротику
Сейчас при доступности всего, что пожелает тело, в это трудно поверить.
Но в пору моей молодости не имелось возможности удовлетворить даже эстетические чувственные потребности.
Журналы типа «Плейбой» – невиннейшие по сути издания, считавшиеся тогда порнографическими – появлялись окольными путями. Хочется склонить голову перед мужеством людей, провозивших архизапрещенную литературу из загранкомандировок. Но за просмотр такого журнала можно было вылететь из комсомола и института.
По телевизору… Там по обоим (в больших городах – по трем) каналам демонстрировались только патриотические фильмы и бесконечные речи со съездов, конференций и пленумов партии.
Стремясь визуально познать противоположный пол, мы ходили в музеи, которые почти ничего не давали. Слишком далекими от реальности оказывались лишенные сосков Евы начала Возрождения, равно как и раскормленные самки Рубенса. Более приятными казались женщины художников нашего времени, но их вывешивалось мало.
На каждой фотовыставке по большой толпе всегда можно было определить местоположение одной из немногих работ в жанре «ню».
Существовали подпольно распространяемые материалы, за которые грозила просто статья – я видел игральные карты с отвратительными кустарными изображениями каких-то пьяных шлюх.
Сейчас, когда за полчаса интернет-серфинга можно скачать снимки на любой вкус: от невинных голеньких малолеток до грязного порно, где толстая негритянка пихает в себя совокупительный орган верблюда – вам смешно читать эти абзацы.
Но нам было далеко не до смеха.
В жизни действовали два взаимоисключающих фактора.
С одной стороны, не было доступа к эротике.
А с другой, уверенное в завтрашнем дне существование способствовало неимоверной мощи либидо, то есть полового влечения. Того, которое сейчас убивается работой, недосыпанием, пивом и еще бог знает чем. Прежде всего стрессом, который рождает жизнь, постоянно висящая на волоске.
Сегодня, выжатый досуха, я редко испытываю приливы настоящего желания. Причем обычно – в самый неподходящий момент, когда его невозможно удовлетворить.
А тогда я был полон сил, но не имел даже эстетической отдушины.
Думаю, что не я один страдал от невозможности удовлетворить эротическую потребность.
И – стыдно и смешно признаться – мы по несколько раз ходили смотреть зауряднейший советский фильм, где единственным моментом оказывалась десятисекундная демонстрация обнаженной груди (самой настоящей груди с выразительными темными сосками!) настоящей женщины – певицы Людмилы Сенчиной, любимицы ленинградского партийного царя Григория Романова.
А когда в центральных кинотеатрах шли «недели» иностранных фильмов, где можно было заметить не только разнообразные соски, но даже непристойный островок волос внизу женского живота… Очереди тянулись на квартал. И предприимчивые спекулянты продавали билеты по пяти-семикратной цене.
Вот так я жил в те годы.
И впервые абсолютно голую женщину увидел, лишь когда мне исполнилось двадцать три.
Хотя это не предел; в одном из тематических телешоу, хлынувших на экран с мутной волной перестройки, зрелый мужик гордо объявлял на всю страну:
«Я женат тридцать лет, но ни разу не видел своей жены голой!»
Живя в Ленинграде совершенно один, будучи нормальным здоровым юношей, я за тысячу семьсот километров от Уфы ощущал моральный гнет семьи, где любая связь до брака считалась запретной. Я долгие годы не мог освободиться от внутренних кандалов и не приобщался к мужскому миру.
Хотя имел массу возможностей как в университете, так и просто со знакомыми женщинами, которые у меня имелись.
В конце концов, мог бы воспользоваться услугами проститутки: в те поистине золотые годы СПИДа еще не существовало, а венерические болезни были уже изведены в борьбе партии за чистоту интимных мест…
Но, к стыду своему, я потерял невинность только летом золотого восемьдесят третьего, про которое веду рассказ.
Оглядываясь назад, я понимаю, что под натиском семейных устоев я не просто потерял – вычеркнул из жизни как минимум пять лет, в течение которых мог наслаждаться сексом. Лучшую пору молодости, когда я был энергичен и не имел настоящих проблем, а организм требовал регулярной половой жизни.
Пять лет – больше десяти процентов моего нынешнего возраста. Их стоит просто стереть.
Старая дева есть язва на теле человечества.
А мужчина-девственник – ошибка природы, которой не должно существовать, будь он хоть Иммануилом Кантом.
Я слишком поздно исправил эту ошибку.
Вернуть бы назад те годы и начать все иначе…
Но увы. Даже в одну реку не войти дважды. Тем более не переделать свою жизнь – каким бы полновластным ее хозяином себе ни казаться…
Я и противоположный пол
Несмотря на уже сделанное признание о потере девственности в недопустимо зрелом возрасте, женщины – точнее сказать, противоположный пол – с не помню каких лет занимали важнейшее место в моей жизни.
Я родился неимоверно чувствительным и чудовищно романтичным. И до определенного возраста постоянно находился в состоянии влюбленности в ту или иную девочку, девушку, женщину…
Детсадовских любовей у меня не имелось, поскольку – родившись в приличной семье – я не ходил в само это отвратительное заведение.
Но едва переступив порог школы и оказавшись среди девочек, я сразу начал влюбляться – причем в кого попало.
В первом классе я влюбился в соседку по парте, девочку с большим серыми глазами по имени Люда. Мы называли друг друга женихом и невестой и целовались невинно по-детски – как могут целоваться лишь непорочные души, не подозревающие о том, что губы суть не единственные части тела, соединяемые при взаимной любви.
Спустя лет десять после окончания школы я узнал, что она умерла от порока сердца.
Во втором классе я сидел за другой партой. И влюбился в другую соседку – светловолосую, практически рыжую девочку Свету. Мы тоже признавались друг другу в любви, однако уже не целовались. Вероятно, год, прожитый в коллективе, уже наложил какие-то смутные табу на осязательные контакты между разными полами.
Спустя десять лет после окончания школы я узнал, что она умерла от внематочной беременности.
В третьем классе меня опять пересадили. И я влюбился в свою соседку, серьезную и строгую отличницу Наташу с аккуратно заплетенными косичками.
Спустя…
Не сжимайтесь от ужаса, читатель.
Лишь первые две оказались нежизнеспособными. Все остальные живы, здоровы и в меру упитаны. Чего нельзя сказать про меня.
И стоит отметить, что самыми сильными и самыми бессмысленными любовями моей жизни означены периоды моего стихотворчества, сошедшего почти на нет после перехода к прозе.
Принято считать, что любая любовь всегда осветляет, очищает и дарит человеку нечто положительное. По отношению ко мне это оказалось в корне неверным.
Испытав за жизнь не один десяток любовей разной глубины и продолжительности, могу сказать однозначно: ни одна из них не принесла мне ничего действительно хорошего. Нет, конечно, эти эпизоды отражались на уровне моего художественного творчества и давали некий опыт душе. Но что касается моих ощущений…
После каждой такой любови – прошедшей через меня и унесшейся в прошлое – я ощущал себя… как одинокий боец, по ячейке которого проехал тяжелый танк. Не уничтожив и даже не раздавив слишком сильно, но вызвав необратимые перемены в психике. Но все-таки потом я выкарабкивался из полузаваленного окопа, встряхивался и… И бежал к окопу следующему, ожидая следующего танка…
В момент окончания школы – ранним летом 1976, находясь в состоянии между десятиклассником и выпускником, я влюбился уже по-взрослому. Точнее, испытал свою настоящую первую любовь. Влюбился отчаянно и безнадежно в красивую тонкую и хрупкую девочку Ирину, учившуюся годом младше – влюбился столь сильно, что даже признался ей в своей любви, хотя и не был оценен по достоинству. Сейчас моя первая – пожилая женщина с отвисшими ниже пояса млечными мешками, а о моем иррациональном увлечении ею напоминают десятка полтора юношеских стихотворений первого, самого наивного периода.
Потом я уехал учиться в Ленинград.
И на первом курсе влюбился в свою одногруппницу Таню. Коренную ленинградку и генеральскую дочь.
Ее отношение ко мне было столь нейтрально дружеским, что стихов не родилось.
(Правда, сам генерал был замечательным человеком. Душевным, добрым, очень простым – каких даже среди гражданских встретишь нечасто. Промахнувшись, но сделавшись другом, я изредка бывал в доме и ценил глубокую человечность их семьи. А когда спустя невероятно количество времени приехал в Ленинград на двадцатилетний юбилей выпуска, то позвонил по оставшемуся в старой книжке телефону. Который, как ни странно, за эти годы не изменился. С моей неудачной избранницей – которая, подобно мне находилась во втором браке – я поговорил одну минуту. А потом мы полтора часа болтали с генералом, который меня прекрасно помнил. У нас нашлось неимоверное количество общих тем, и беседа наша затянулась бы до бесконечности, если бы родственники, у которых я остановился на два дня, не оторвали меня от телефона, чтобы накормить обедом.)
На третьем курсе – весной 1979 года – я шагнул еще выше.