Мальстен вновь посмотрел на циркачей, принявшихся отрабатывать номер по второму разу.
Музыканты, стоящие чуть поодаль, рассеянно разглядывали партитуры и заинтересованно переговаривались. Когда нити коснулись их, они не поняли, отчего вдруг захотели взяться за инструменты, по какой причине начали играть…
— Вот так?.. — данталли задал вопрос с почти отсутствующей интонацией. Нити, выпущенные из его ладоней, накрепко связались с циркачами и музыкантами, и Мальстен почувствовал небывалый прилив сил. Его сознание будто растворилось в сознании артистов малагорского цирка. Он начал видеть несколькими парами глаз одновременно: глядеть в ноты, следить за напарниками по выступлению, чувствовать, когда нужно сделать рывок, как если бы этот рывок должен был сделать он сам, но сам он находился поодаль от арены в компании Бэстифара, который, задержав дыхание, смотрел на преобразившихся в единый механизм циркачей. Больше не было пауз, не было ни одного лишнего движения, не было ощущения, что люди, выполняющие опаснейшие трюки под куполом цирка, вообще нуждаются в страховке — казалось, что они не способны сорваться вниз.
Аркал изумленно замер, когда музыка, заготовленная для другого номера, вдруг вонзилась в каждую клетку его тела, разливая по венам приятное тепло и тут же сменяясь ледяной волной, вызывающей дрожь. Единение движений артистов и звука показалось привыкшему считать себя нечувствительным пожирателю боли столь пьянящим, что он невольно приложил руку к груди, с изумлением отметив, как сердце с силой ударило его изнутри.
Бэстифар завороженно наблюдал за небывалым коротким представлением своего гостя, с трудом напоминая себе дышать. Он не знал, сколько продлился столь внезапно преобразившийся номер, но молился всем богам Арреды, чтобы это не прекращалось. Казалось, даже свет принял участие в этом действе, подыграв воле Мальстена, хотя это и было невозможно. Надо думать, сам бог Мала решил посодействовать этому зрелищу и в нужный момент наслать быстрые облака, заслонив свет, или вновь обнажить солнечные лучи.
Из гипнотического оцепенения принца вывел голос данталли.
— Бэс?
Аркал встрепенулся, тут же расплывшись в победной улыбке.
— Как я вижу, ты быстро преодолеваешь свой страх, дело лишь в верной мотивации.
Мальстен едва заметно улыбнулся, отпуская нити.
— Кажется, я понял, что от меня требуется, — повел плечами он.
— Что ж, — прищурился аркал, — добро пожаловать на должность художника-постановщика малагорского цирка.
Глаза данталли заинтересованно блеснули — пожалуй, впервые с того момента, как Грат покинул Бенедикт Колер. Однако лицо его тут же подернулось тенью, и Мальстен поспешил отвести взгляд.
Бэстифар нахмурился, вокруг его ладони образовалось яркое алое сияние. Данталли шумно выдохнул: едва успевшая нахлынуть боль расплаты безропотно подчинилась воле аркала.
— Бэс, — предупреждающим тоном обратился Мальстен.
— Прости, мой друг, но я не могу позволить твоей расплате разрушить момент твоего триумфа, — пожал плечами принц, невинно глядя на кукловода. — Признаться, я начал искренне беспокоиться, что ты после дэ’Вера уже не выйдешь из этого мрачного состояния, и только сегодня я увидел на твоем лице проблеск искренней заинтересованности в жизни.
Данталли покривился.
— Ты хотел сказать, «заинтересованности в цирке»?
Бэстифар небрежно махнул рукой.
— Это одно и то же. Я лишь хочу сказать, что сегодня ты впервые перестал напоминать мне качественное творение некроманта и посмотрел вокруг живыми глазами. И я не позволю твоей расплате омрачить этот момент, — заметив осуждающий взгляд друга, пожиратель боли предупреждающе приподнял руку. — Не надо на меня так смотреть, Мальстен, я помню, как ты жаждешь независимости от моего вмешательства, поэтому я не вынуждаю тебя отдавать мне расплату. Но, чтобы она не мешала, пока я могу ее придержать.
Сонный лес, Карринг
Двадцать седьмой день Матира, год 1489 с.д.п.
Аэлин покачала головой и прерывисто вздохнула, когда ее спутник выдержал слишком долгую паузу, явно ознаменовавшую собой конец рассказа.
— Чем дольше я с тобой знакома, тем крепче убеждаюсь, что у тебя есть склонность находить себе весьма странных друзей, — хмыкнула она.
Мальстен передернул плечами.
— Оттого я и избегал этих рассказов, Аэлин. Я прекрасно понимаю, что разговоры о существе, в плену у которого находится твой отец, тебе неприятны.
Охотница задумчиво нахмурила брови. Трудно было не согласиться с данталли: стоило вспомнить о том, сколько лет Грэг Дэвери уже находится в плену в Грате, и Аэлин тут же обуревала волна злости на аркала. Однако в то же время в ее памяти возникал образ Шима из Сальди. Разумеется, тогда малагорский царь играл выбранную роль и изображал из себя простого селянина, однако при этом Аэлин не могла не отметить, что было в нем некое самобытное, особенное обаяние. Возможно, даже опасное и пугающее при ближайшем рассмотрении, но обаяние, которое нельзя было искоренить разыгранным спектаклем или же, наоборот, привить себе ради роли.
Для охотницы Бэстифар шим Мала словно бы разделялся на двух совершенно разных существ, одно из которых держало в плену ее отца, а другое вызывало невольную симпатию и живой интерес еще со времен Сальди. При этом Бэстифар проявлял доброту и заботливость — пусть и столь странную — по отношению к Мальстену, который за короткое время знакомства стал по-настоящему дорог Аэлин, в чем она смогла признаться себе лишь в хижине тринтелл.
Глубоко вздохнув, она, наконец, подобрала слова, чтобы ответить собеседнику, хотя в собственных чувствах так и не сумела разобраться до конца:
— Скорее, я просто никак не могу понять Бэстифара. Если собрать воедино все, что мне о нем известно, можно невольно сделать вывод, что у него весьма необычные моральные принципы. К одному и тому же человеку он может быть и жесток, и добр одномоментно, при том, совершенно не чувствуя границы между этими двумя проявлениями чувств. Собственно, ты — яркий тому пример.
Мальстен отвел взгляд в сторону. Аэлин продолжила:
— Не менее странные моральные понятия и у тебя, — хмыкнула она, — ты ведь искренне дорожишь Бэстифаром, несмотря на все то, что он с тобой сделал.
— У аркалов особая природа и особое мироощущение, это неминуемо оставляет свой отпечаток на каждом из них. При этом Бэса растила царская семья, где его ненавидели все жены царя, а каждый из братьев в той или иной мере опасался его: Бэстифар ведь был первенцем и одновременно пожирателем боли.
— Опасный конкурент в борьбе за трон, — кивнула Аэлин.
— Когда мы познакомились, Бэс говорил, что далек от притязаний на трон. Не знаю, что заставило его поменять мнение после того, как я сбежал из Малагории.
— Возможно, он подумал, что царская власть позволит ему быстрее найти тебя? — предположила Аэлин. Данталли скептически сдвинул брови.
— Вступать в борьбу за трон ради того, чтобы отыскать меня? Не много ли чести?
— Достаточно, учитывая то, какие силы он в итоге на это бросил, — пожала плечами Аэлин. — Хотя, впрочем, я не берусь судить. Ты, похоже, действительно знаешь о нем все, тебе не составляет труда понять, как он мыслит…
— Едва ли это так, — усмехнулся Мальстен, вновь переносясь воспоминаниями в тот день, когда согласился работать в цирке. — Мне кажется, в Грате все обстояло совсем наоборот: это Бэс знал меня, как свои пять пальцев, я же и вовсе не мог предугадать, как он поступит, о чем подумает, что скажет.
Охотница хмыкнула.
— Но все же, судя по твоему рассказу, ты понял, что он от тебя требовал в цирке, стоило тебе просто за это взяться.
Мальстен задумчиво пожал плечами.
— Прихожу к выводу, что Бэс просто был прав: я действительно годился для этой работы, только и всего.
Аэлин вздохнула и огляделась вокруг. Небольшая поляна, на которую вышли они со спутником, идеально подходила для короткого привала. Охотница решительно остановилась и кивнула недоуменно обернувшемуся на нее кукловоду.
— Мы в пути уже несколько часов, Мальстен. Я обещала, что после дома Тиссы буду устраивать привалы вовремя, и я готова начать исправляться прямо сейчас, — на ее лице показалась добродушная улыбка. — Место хорошее, можно расположиться ненадолго и отдохнуть, иначе слишком быстро устанем.
Мальстен, к удивлению Аэлин, улыбнулся в ответ, хотя секунду назад охотнице казалось, что от воспоминаний и разговоров о Бэстифаре ее спутник все больше и больше мрачнеет.
— Что ж, тогда сделаем небольшую остановку, — согласился он, тут же вопрошающе кивнув. — Возвращаясь к нашему разговору: кстати, далеко не все в труппе были рады, что ими будет управлять данталли. По крайней мере, поначалу.
Охотница изумленно приподняла брови, порадовавшись про себя, что Мальстен самостоятельно решил продолжить рассказ о цирке.
— Вы им сказали? Я думала, ты вполне мог управлять циркачами, никого не посвящая в это…
— Мог, — кивнул Мальстен. — Лично я так и предполагал, но Бэстифар был яро против. Он считал, что я должен действовать открыто для труппы, что артисты должны обо всем знать.
Аэлин поджала губы.
— Он не хотел, чтобы тебе снова пришлось управлять людьми тайно, как это было на войне? — понимающе кивнула она.
— Похоже, что так, — пожав плечами, подтвердил данталли, присаживаясь на толстую корягу под высоким деревом. Спутница опустилась рядом с ним и заинтересованно посмотрела ему в глаза. — Я был не в восторге от идеи сообщить все труппе в первый же день, но Бэс был сторонником быстрых и решительных действий. К тому же, пожалуй, он слишком долго ждал начала моей работы в цирке и не хотел снова что-то откладывать.
— Как же вам удалось убедить всех… принять тебя?
— Всех мы и не убедили, — невесело усмехнулся Мальстен, позволяя памяти вновь унести себя на шесть лет назад.
Грат, Малагория
Шестой день Реуза, год 1483 с.д.п.
Невысокая девушка с черными, как смоль, волосами, забранными в высокий пучок, сложила руки на груди и с вызовом вздернула подбородок.
— В каком смысле он, — циркачка, прищурившись, кивнула на стоящего напротив труппы артистов и музыкантов данталли, — будет управлять нами во время представления? Раздавать указания? Участвовать в номерах? Поясните, Ваше Высочество.
Бэстифар снисходительно улыбнулся, склонив голову и направив на смелую девицу выразительный многозначительный взгляд.
— Нет, Ийсара, в прямом смысле этого слова. Я привел сюда своего друга, чтобы он в прямом смысле управлял моими артистами во время представлений. В цирке грядут большие перемены, и я хочу, чтобы моя труппа была об этом осведомлена.
Гимнаст, которого, как Мальстен успел запомнить из недавней речи принца, звали Райс, выступил чуть вперед, нахмурив брови и оттеснив девушку за свою спину.
— Ваше Высочество, при всем моем почтении, это шутка?
— Кто он такой? — вновь воскликнула Ийсара, выглядывая из-за плеча гимнаста. Похоже, она нисколько не боялась навлечь на себя гнев аркала. — Новый распорядитель? Артист?
Бэстифар, похоже, не спешил сообщить своей труппе о природе их нового руководителя: он ждал, что Мальстен сделает это сам. Данталли боковым зрением почувствовал на себе взгляд аркала и, тяжело вздохнув, выпустил невидимые для людских глаз черные нити, накрепко связав их с каждым присутствующим на арене циркачом. Заметив это, пожиратель боли, расплылся в предвкушающей улыбке.
— Ваше Высочество, позвольте задать вопрос, — склонил голову сухопарый малагорец, одетый в яркий расшитый черными и золотыми узорами костюм распорядителя. — Я плохо справлялся со своими обязанностями? При всем моем почтении, я считаю, что ничего не упускал: следил за безопасностью, не раз прорабатывал с вами свой текст в представлении… разве я не заслужил хотя бы шанса доказать свою…
Бэстифар усмехнулся, приподняв руку, чем призвал распорядителя цирка замолчать.
— Ты прекрасно справляешься, Левент, и у меня не было мысли заменять тебя, — примирительно отозвался принц, выжидающе взглянув на Мальстена. — Мой друг, как ты видишь, у многоуважаемых артистов к тебе очень много вопросов. Прошу, не заставляй меня выглядеть глупцом и пускаться в бессмысленные разъяснения. Наглядная демонстрация твоего таланта будет куда как лучше. Что скажешь?
Данталли поймал на себе полный вызова взгляд Ийсары и глубоко вздохнул, мысленно готовясь к тому, что после того, как он отпустит нити, труппа малагорского цирка разбежится в ужасе: суеверный страх перед демонами-кукольниками насквозь пронизывал, пожалуй, все земли Арреды, начиная с древних времен. Будь у него выбор, Мальстен предпочел бы управлять циркачами так же тайно, как он управлял Кровавой Сотней, однако теперь это было невозможно.
Наскоро представив себе, что можно показать, данталли незаметно для человеческого глаза потянул за черные нити, призывая заинтересованно наблюдающего за обсуждением перемен в цирке скрипача взяться за инструмент и приготовить смычок. Мальстен тут же ощутил страх своей марионетки: музыкант, чувствуя, что его руки вдруг начали действовать независимо от него, не на шутку испугался. Когда это произошло сегодня в первый раз, он решил, что принял неосознанное решение подыграть репетирующим артистам на трапеции, однако сейчас музыка была совершенно неуместной, и ничто не могло заставить скрипача заиграть, кроме, разве что….
Мальстен не позволил своей марионетке произнести ни слова, заставив лицо музыканта расслабиться и принять умиротворенное выражение.
Ийсара набрала в грудь воздуха, дабы сделать скрипачу замечание, однако так же, как и он сам, не смогла произнести ни слова. Вместо того ее тело подалось в сторону спущенной к самой арене трапеции. Два человека из технического состава, повинуясь воле кукловода, поспешили привести снаряд в действие — поднять трапецию почти под самый купол.
В несколько ударов сердец данталли заставил артистов расступиться, а остальных музыкантов — спешно направиться к своим инструментам. Пока Ийсара, исполняя на трапеции грациозные перевороты, срываясь с нее и в последний момент цепляясь одними ступнями за поднимающийся выше и выше снаряд под одинокий аккомпанемент скрипки, к номеру данталли подключились литавристы, начав отбивать отрывистый ритмический рисунок, удивительным образом сочетавшийся с протяжной мелодией скрипача. Как только трапеция оказалась на нужной высоте, небольшой оркестр малагорского цирка заиграл в полную силу, заставляя нервы каждого невольного зрителя напрячься, как струна.
Через ментальные сигналы, улавливаемые с помощью нитей, Мальстен чувствовал своих марионеток, видел их глазами. Он знал, что каждый из присутствующих здесь не может поверить тому, на что смотрит: Ийсара была хорошей гимнасткой, и все же ее движениям прежде была свойственна некоторая грубость, от которой нынче не осталось и следа. Раскачиваясь на трапеции, девушка ловила самые напряженные моменты мелодии и, ведомая нитями, успевала перевернуться вокруг перекладины, одновременно исполняя виртуозный «винт» с мастерством, которым не обладала и лучшая гимнастка цирка Риа.
— Вот, о чем я говорил, — восхищенным полушепотом произнес Бэстифар, не в силах оторвать взгляда от преобразившейся артистки.
Казалось, время замерло и растворилось в поставленном данталли номере.
В следующую секунду резкий музыкальный акцент сопроводил мастерски построенный обрыв, и Ийсара, грациозно вскинув голову, повисла на трапеции, держась за нее лишь одной ступней, а уже со следующим ударом сердца ей хватило одного рывка, чтобы вскочить обратно на снаряд и под постепенно стихающую музыку опуститься на арену.
Лишь в момент, когда номер закончился, а музыка смолкла, Мальстен сделал свое воздействие неощутимым для труппы, однако нити отпускать не спешил.
На несколько секунд на арене воцарилось тяжелое молчание, а затем раздался хлопок, за ним еще один и еще. Бэстифар разразился аплодисментами, и несколько ошеломленных артистов рассеянно вторили ему, боясь разгневать своего хозяина.