========== К Янтарному берегу ==========
Автору — слово
Небольшое предисловие, поскольку речь идёт об исторической эпохе, отмеченной набегами викингов.
Прежде всего хочу напомнить, что викинг — это профессия, только профессия и ничего больше. Викингом мог быть человек любой национальности и любого происхождения, прошедший отбор в хирд в виде физического, духовного и интеллектуального испытания (даже мавр или китаец — кого на север занесёт).
Хирд состоял из хирдманов — бойцов, прошедших испытания и признанных, посвящённых. Перед испытаниями более или менее подходящих кандидатов сначала брали в ученики и приставляли к опытным воинам, а потом они проходили отбор из трёх видов испытаний.
Во главе хирда стоял хёвдинг, вождь. Ну или дроттнинг — тоже вождь, только женщина. И такое случалось. Всякие страшные слова вроде “хёвдинг/дроттнинг/ярл/бонд” лепились ПОСЛЕ имени, как и разного рода прозвища.
Норэгр — Норвегия нынешняя.
Норсмадр/урмане — норвежцы.
Гардарики – славянские земли.
Альдейгьюборг — Ладога.
Янтарный берег — страны Прибалтики, но вообще имеется в виду устье Западной Двины.
Вена — Венд, Вина, Эридан — река Западная Двина, от неё же венды, северные венды, невры, люди-волки — племена на Вене, тогда — полочане, кривичи, включая набор мелких балтийских племён. Путаница с варягами неизбежна. Иногда под варягами подразумевались именно северные венды, которые “волками бегали и на урман страх наводили”.
Полтеск — Полоцк.
Турунд — река Полота, на которой стоит Полоцк, сами полочане называли Рубон, и таков был боевой клич, который принимали за волчий вой и рычание.
Милиниск — селение, на месте которого позднее появился Смоленск.
Снекка — вендский аналог драккара, боевого корабля, но остов отличался, корабль более узкий и быстрый, проворный и лёгкий, чем драккар.
Миклагард — Византия, Константинополь, короче, греки.
По Вене в Миклагард — “путь из варяг в греки”, да-да, тот самый, что быстрее, чем через Ладогу.
Ульфхеднар — воин-волк.
Штурман — у северян кормщик, кормчий, рулевой.
ПравИло — боковой руль на кораблях северян. Ударение на И.
Виса/нид — виды стихов-заклятий. Умельцы, которые могли на ходу складывать их, высоко чтились и считались посвящёнными в таинство волшбы. Виса — хвалебный стих. Считалось, что сложенная по делу виса дарует удачу и расположение богов. Нид — хулительный стих-проклятие. Сложенный к случаю нид и сказанный в лицо определённому человеку считался настоящим проклятием, способным лишить человека не просто удачи, а и жизни. Часто иногда и рассматривался законоговорителями как самое настоящее покушение на убийство. Вообще у северных народов стихосложение приравнивалось к колдовству. Складные и рифмованные стихи с чётким ритмом считались самыми настоящими заклинаниями, поэтому с людьми, которые умели стихи складывать, обращались с уважением и осторожностью.
Сравнение мужей — игра, которая воспитывала в воинах выдержку. Воин, который кидался в драку из-за неосторожного или глупого слова, брошенного в его адрес, обладал паршивой репутацией, — таких попросту в хирд не брали. Во время же игры воины нарочно вспоминали неловкие, смешные, нелепые, постыдные случаи из прошлого, а тот, в чей адрес попадала насмешка, должен был достойно отшутиться или припомнить случай похлеще в адрес оппонента. Обидеться — означало опозорить своё имя и проявить несдержанность и неразумность. Проще говоря, игра учила воинов тому, что сначала надо думать и избегать ненужного боя, а потом уж судить по фактам и ситуации, ну и не рубить сгоряча, потому что любое оскорбление может лишь казаться оскорблением, либо же может быть случайным, неумышленным, не со зла.
Красный/белый щит — традиция поднимать на мачте красный щит — объявление о намерении вступить в бой. Белый щит — мир. Похожая традиция со сторонами щита. Внешняя сторона, обычно выгнутая — к бою, внутренняя, вогнутая — к миру.
Дальше я уже по тексту буду распихивать примечания при надобности. Хотя…
“Кай” — крепкая, смертная клятва; нерушимый обет; муж, слово мужа. Значение по вендам, разумеется, раз уж Кая я сплавил к людям-волкам.
“Сэхунн” — да, всё верно, две Н. Ну раз уж я бедного Сэхун-и запихнул к северному люду, то имя ему нужно тоже северное, поэтому “Сэхунн” — “сэ” и “хунн”, буквально “битвой морской славный”. По аналогии “Сэхэйм” — “морской двор”, название усадьбы Лейфа Поединщика, дома Сэхунна.
И я очень, ну очень прошу дорогих читателей: если вы встретите в тексте слово, которое вам покажется странным или непонятным, пробейте сначала его хотя бы в гугле и посмотрите значение. Потому что сПоро - это, например, не сКоро и ни разу не опечатка, а именно сПоро должно стоять там, где стоит (достаточно вспомнить выражение: он такой умелец, что у него всякое дело сПорится). Не делайте автору больно *смотрит с надеждой*
УЛЬФХЕДНАР
К Янтарному берегу
На небесах ярились боги, делили облака и просторы, проводили незримые границы, а люди повторяли за ними. На ум волей-неволей шло именно это, покамест в лицо швыряло воду вёдрами. Сэхунн оскальзывался порой на крепком сиденье, кутаясь в отяжелевший плащ, пошитый из напитанной воском кожи, но правило не выпускал, хоть и держать мог его всего одной рукой.
Вот теперь-то никто не жалел, что отец ввёл в род рисунга — дитя свободной незамужней женщины, а допредь сколько было недовольных речей — не счесть. Но коль уж сказал Лейф Поединщик, то сказанного назад не брал. Захотел ввести сына в род по закону и ввёл, и плевать хотел, что думали прочие наследники.
Ныне Лейф Поединщик бежал дома вместе с родом как разбойник, и чести было в том немного. Только выбирать не приходилось. Или бежать, или всем головы сложить. Да и наследников у него убавилось аж так, что один и остался — недавно введённый в род бывший рисунг Сэхунн. Вот все и молчали. Побурчишь тут, ежели наследник только один и уцелел. Тут любой сгодится, чтоб род не прервался. И Сэхунна даже ни единого разу не попрекнули, что однорук.
Левой рукой он цепко держал правило, и худые пальцы не соскальзывали с сырой сосновой рукояти. Правая же рука была примотана к груди под плащом. Заживала она плохо после памятного боя в родном Сэхэйме в Халогалане. Руку Сэхунна смотрели все, кому не лень, и приговор был одинаков — не грести ему больше на отцовском корабле, где скалил зубы на носу морской дракон. Да и меча не держать в деснице.
Сэхунн приметил, как поглядел на него тогда Лейф хёвдинг, потому сразу пошёл к хирдману-наставнику, за которым щит прежде носил не один год. Попросил Хальва Лежебоку заниматься с ним в пути, чтобы мог он меч держать в левой руке не хуже, чем в правой. После отец ни единого разу не посмотрел на него с жалостью. И правильно. Негоже, чтоб сына славного делами своими хёвдинга жалели и считали калекой никчемным, пусть даже всего одну зиму назад он был всего лишь рисунгом.
Ходить на боевом корабле штурманом — чести много, но Сэхунну этого одного недоставало. Сколь бы щедр и благосклонен ни был к нему морской владыка Эгир, даже имя ему подаривший, оправдать доверие отца Сэхунн хотел больше всего. Ему мало было славы умелого рулевого, способного отобрать ветер у противника в море и заставить чужие паруса обвиснуть беспомощно. Он мечтал, как отец станет гордиться им и говорить, что не зря ввёл рисунга в род и сделал наследником.
Вестимо, всё это малость поблекло, когда сосед Лейфа Поединщика разделил пищу и кров в Сэхэйме с хозяевами, а после вероломно напал, как вор последний, под покровом ночи. Бесчестно поступил Асгейр Кривой, но сговориться успел с другим ближайшим соседом, потому-то и вышло так, что нынче весь род Лейфа Поединщика сумел уместиться всего на одном боевом корабле.
Верный друг, сложенный из добрых ясеневых досок, выручил и тут. Как кто надоумил в тот день оставить корабль на волнах в узком заливе.
В ночи пылал и гудел огонь, кричали нападавшие и умирающие, метались по берегу свои и чужие, и напуганные дети и рабы. Отцовский хирд сам собой собрался, построился и отступил к берегу. Лейф хёвдинг каждый год пропадал в море, а без добычи не возвращался, так что хирдманы у него кормились закалённые и матёрые, таким не привыкать в бой идти без рубахи, чтобы верно послужить Одину данным богами телом и вознести прямо в чертоги Вальгаллы честную жертву кровью и жизнью — вражеской или своей.
Сэхунну тогда руку сначала придавило горящим столбом, когда он выбирался из дома, охваченного пламенем. Злодеи умудрились поджечь присыпанные землёй стены и укрытую дёрном крышу. Сэхунн находчиво черпал бочонком заготовленную за лето сыворотку из чана и заливал пламя ею, а потом протискивался в узкий лаз. Тогда-то и рухнул один из столбов — прямиком ему на руку. А после, уже на берегу, Сэхунн отбил удар вражьего меча, но поскользнулся на влажном песке. Чужой клинок рассёк разом предплечье и плечо, скользнул по кости, застрял. Свой меч Сэхунн оставил в брюхе у хирдмана Асгейра, а отец за шиворот утянул самого Сэхунна за собой. Дальше Сэхунн ничего не помнил, очнулся уже в море на мокрой палубе.
Так и шли они за днём день на “Вороне” всем родом, только вот в трюме не лежали бережно укрытые домашние боги — всё осталось в Сэхэйме. Всё — и боги, и честь, и убитые родичи, и попранный закон, ибо нет хуже поступка, чем обратить оружие против того, с кем кров и пищу разделил.
Отец хотел добраться до усадьбы Хэйдульва Удачливого да попросить у старого друга помощи, но тот ещё не вернулся из Эрин, а супруга его сметливая предупредила, что собирают тинг*. Асгейр подкупил послухов* и заручился поддержкой соседей, чтобы Сэхэйм ему отдали, а всё дело так перевернул, будто бы это Лейф Поединщик под покровом ночи на гостя кинулся.
— Славу твою все знают, вот и сказал он, что раз тебе не удалось для хольмганга причину сыскать, то решил ты втихаря с Асгейром расправиться. Асгейрова супруга из славного рода, потому дороги на тинг тебе нет. Осудят. Но тебя ещё найти надобно, потому самое разумное сейчас — уйти в поход.
Лейф хёвдинг признал правоту супруги Хэйдульва, не зря же её величали за глаза Волчицей. Да и на “Вороне”, что мог нести две сотни воинов, сейчас и сотни не набралось бы. Только пять десятков добрых бойцов из них, а прочие — раненые. Вот и не пристало отказываться от помощи Волчицы, что поделилась с ними пищей в дорогу да запас стрел дала. Даром, что темноволосая и мелкая*, не белоснежная лебедь, а замухрышка, которую Хэйдульв привёз из земель, что восточнее Гардарики, но ни у кого язык не поворачивался назвать мудрую и милосердную Волчицу некрасивой.
Волчица и руку Сэхунна поглядела, потом погладила маленькой ладошкой по спутанным рыжим вихрам и головой покачала.
— Тут руку тебе не вылечат, Лейфссон, морской битвой славный.
Больше ничего она не прибавила, но на Сэхунна смотрела без жалости. С теплотой смотрела. А после отец расспрашивал Волчицу о Янтарной реке и коротком пути в Миклагард.
— Обычно норсмадр идут через Альдейгьюборг. Там несколько волоков, а дальше до Южного моря по реке. Через Вену короче, а волок всего один, но норсмадр туда не суются. — На губах Волчицы заиграла поистине хищно-волчья усмешка.
— Почему не суются?
— Земли северных вендов там, волчьи. Лютичи и франки кличут неврами их. Слыхал же басни, что невры волками обращаются? Норсмадр не любят слышать клич “Рубон!” и обходят Полтеск на Турунде так далече, как только можно. С ульфхеднарами связываться — себе дороже. Только те, к кому невры благоволят, осмеливаются ходить тем путём — по Вене до Милиниска, а там по реке на юг до моря. Путь выходит в пять раз короче, чем через Альдейгьюборг. В южных землях зубы точат на Полтеск, но пока не смеют рот раскрывать — в бою не хотят быть битыми.
Вот так и застал шторм “Ворона” в четырёх днях пути от острова Рюген. Сэхунн держал цепко правило, бросал ясеневый корпус навстречу волнам, резал высокие пенные гребни, вслушивался в ветра рёв и тяжкое дыхание стискиваемых водной могутой бортов, едва не соскальзывал с мокрого сиденья и про себя складывал вису, что потешила бы Эгира и вызвала милость морского владыки к “Ворону”. Хотя ему так и чесалось сложить нид и похулить богов, чтоб неповадно было передел небес устраивать. Чай небо немаленькое — всем богам места хватит: и родным, и богам вендов, и богам лютичей, и прочим.
Буря не унималась. Низкое, набрякшее влагой небо рассекали росчерками молнии одна за другой под ревучий и почти непрерывный рокот. Будто владыка Тор спустил молот с цепи и долбил несокрушимые стены небесных чертогов. Через борт хлестала солёная вода, а сверху лилась пресная и холодная. Сэхунн завидовал гребцам. Он не отказался бы сейчас сидеть на скамье и ворочать сосновым веслом, разгоняя кровь в жилах и упиваясь рождающимся внутри тела теплом. Но куда там… Не с его одной рукой на вёсла идти.
Очередная волна ударила в правый борт. Сэхунн пальцами чуял через правило, как дрожал остов корабля. Чуял перемены в силе толчков. Рука будто сама ухватила правило, чтобы корабль послушно лёг на волны круче и повернул левее. На носу закричали, но поздно. “Ворон” красиво прошёл на безопасном расстоянии от скалистого островка. Ни одно весло не оцарапали.
Прикрыв глаза, Сэхунн улыбался, слизывал с губ солёные капли и вёл послушный руке корабль в обход скал. Смотреть ему не нужно было, чтобы улавливать ветер и волнение воды. По толчкам и шуму он заранее знал, где волны катят свободно, а где бьются в преграды, даже верно определял глубину.
Хирдманы у Сэхунна за спиной частенько болтали, что ещё в утробе матери Эгир окропил его морской водой, брызнул в лицо солью. Да так брызнул, что пятнышки въелись в светлую кожу на переносице, под глазами и на висках — солнечной россыпью. Потому-то Сэхунна и тянуло так к правилу, потому-то и чуял он водный нрав лучше многих. Корабль любил его руку на правиле и слушался беспрекословно даже в самую страшную бурю.
Боги делили небо до самого рассвета, пока заря не засметанила тучи на востоке. Тогда-то Сэхунн и углядел впереди хищный чёрный корабль под блеклым парусом. Корабль построили иначе — не так, как строили норсмадр, но красиво. Узкий и шныркий, он чесал по обленившимся волнам прытко и ходко, как водомерка по спокойной глади прудка. Сэхунн и рта раскрыть не успел, а чёрный корабль изник за шхерами, будто и не было его.
— Вендская снекка, — пробурчал отец, обтряхивая плащ. — Как бы засаду не устроили эти разбойники. В этих водах страшнее зверя нет, чем голодный венд. Эй, мачту ставьте*!
Лейф Поединщик бросил плащ на край скамьи и ухватился за правило.
— Поспи пока. Море нрав уже показало, тихо будет.
Сэхунн кивнул молча, сполз с сиденья, потопал по палубе, разминая ноги и спину, потом отряхнул плащ, завернулся в него опять и закатился под скамью.
Венды засаду не устроили, но дойти до Рюгена без боя всё равно не вышло. В полдень напоролись на заплутавший неуклюжий корабль. Неповоротливый чужак мыкался меж скал и искал выход в открытое море. Видимо, чужой рулевой во время шторма укрылся меж скалистых островков, понадеялся на удачу и двинулся дальше заместо того, чтобы вернуться назад и обойти скалистые россыпи свободной водой. Сами и виноваты.
Лейф хёвдинг бежал дома в чём был, потому от лёгкой поживы не мог отказаться. На Рюген лучше прийти при добыче, а не порожними, потому-то и вздели на мачту алый щит — быть бою.
Родная земля иногда не отдавала даже то, что в неё бросили, а если урожай и снимали, то его порой и на пиво не хватало. Море и лес были куда как щедрее и милостивее в Халогалане. Коровы и свиньи тоже частенько кормились рыбьими головами. Если б не море и не добыча, взятая в честном бою, выжить в суровых северных землях не смог бы никто. Потому никто и не судил Лейфа Поединщика строго за частые набеги и морской разбой.
В Сэхэйме даже лён рос плохо. Только пойманная в заливе рыба да тучное пастбище давали пищу и кормили несколько родов — скудно, но всё же. Торговать людям из Сэхэйма было нечем. Зато они умели строить таких надёжных друзей, как “Ворон”, читать море и не бояться схваток. А бой — это тоже служение богам. Кто искренне служит богам в бою, тот получает достойную награду.
Сэхунн спал, когда зубастыми якорями зацепили борт чужака, но от толчка и надсадного скрипа дерева проснулся. Выбрался он из-под лавки и метнулся по наитию к сундуку с оружием и кольчугой. Шлем нахлобучить успел, а меч взял в левую руку. Потом глядел, как “Ворон” влез носом на неповоротливого чужака, притопил так, что борт заскрипел, и корабль накренился. Сеча уже пошла вовсю, а обстрел Сэхунн проспал.