Её не покидал страх, что истинный владелец сарая придёт к нему, поэтому она решила подстраховаться. Она купила несколько листов фанеры, гвозди и молоток, разобрала пол сарая и выкопала там яму. Потом она сделала из фанеры подобие ящика, на три-четыре кубических метра объёмом, вмуровала его в яму и отныне всегда и всё хранила в нём. Крышкой ящика был ещё один лист фанеры, покрытый целлофаном, сверху которого Ими сыпала тонкий слой земли, а потом накрывала досками пола. И содержимое этого маленького подвала постепенно разрасталось.
Алия и Джафар ломались всё сильнее и сильнее, всё меньше и меньше строгости проявлялось в воспитании детей, и всё больше сентиментальности влажным облаком окутывало взаимоотношения домочадцев. Постепенно уровень свободы стал вытекать на североамериканский. Но нужно отдать детям должное, взявшим на себя родительский груз контроля и сохранявшим прежние семейные правила. Злоупотребляла их доверием только Имтизаль: что Имем, что Карима с каждым годом становились только ответственнее и взрослее, не позволяли себе уходить к друзьям без предупреждения или задерживаться допоздна.
Нельзя сказать, что Имтизаль не становилась ответственной. Её даже несколько угнетала тоска родителей, и Ими полностью взяла в свои руки хозяйство. Она делала за Алию всю работу и настаивала на этом, она даже решилась поступить в университет, чтобы не огорчать отца. Она начала краситься и одеваться женственно, стала чаще писать солнечные пейзажи и другие оптимистичные картины, часто вместо прогулок стала оставаться дома и сидеть с родителями. Они радовались, они грустно улыбались, видя, как меняется дочь, но живее не стали нисколько.
Всё чаще Карима стала приходить домой вместе со своим парнем, который действовал на Ими крайне отрицательно: она тут же замыкалась в себе и уходила в лучшем случае в свою комнату, в худшем – из дома.
Но она знала, что скоро всё изменится, потому что наступил её выпускной год. Последний школьный год – и новый жизненный этап.
Она ждала совершеннолетия, как даже жители пустынь не ждут дождя. Совершеннолетие изменило бы её жизнь, позволило бы работать в полиции, позволило бы избавиться от опеки врачей: ведь ей до сих пор приходилось время от времени ездить в клинику на собеседования с докторами. Но скоро всему этому наступил бы конец, потому что Ими поступила бы в университет в Калифорнии, максимально далеко от дома и старой жизни. Она мечтала о Сан Франциско, огромном мегаполисе, где никому и никогда не будет до неё дела, где можно будет слиться с толпой и стать тенью, где процветает маргинальная преступность и где будет чем заняться детективу.
Ей нужно было подготовиться, заработать денег побольше (вряд ли удалось бы быстро найти в Калифорнии такого же удачного сутенёра), чтобы раз и навсегда порвать с прошлым. Нужно было получить высшие баллы по всем экзаменам, проявить себя где-нибудь ещё, кроме задержаний преступников, чтобы иметь право рассчитывать на грант. Впрочем, где учиться, Ими было всё равно, лишь бы в округе Сан Франциско и лишь бы бесплатно. Всё равно она бы бросила учёбу, едва достигла бы совершеннолетия.
Оставалась проблема-Джексон. Два года назад у Ими был шанс закончить школу экстерном, но она отказалась, потому что боялась потерять возможность видеть Джексона. Но теперь выхода уже не было, теперь уже и он заканчивал школу. Поначалу она хотела поступить в тот же университет, что и он, но Джексон хранил свой выбор в тайне. Имтизаль целый вечер билась в растерянности, ломала голову, мучилась от страха утратить смысл своей жизни, упустить его и потерять из вида. Ничто не пугало её так, как неведение: невозможность знать, ежедневно знать о том, что происходит с Джексоном. Она жутко нервничала, когда он уезжал с друзьями в Лас-Вегас на целые две недели, ведь всё это время она понятия не имела, что он делает, жив ли он и что с ним происходит.
И она решила прожить этот год так, чтобы будущая душевная пустота окупилась нынешним счастьем. И как только она смирилась с неизбежностью своего горя, ей сразу стало легче строить планы на своё собственное будущее.
Она училась, казалось, круглосуточно. Как и советовал отец, она собиралась поступать на юридический факультет и готовиться к работе в прокуратуре. Она ещё не решила, как придумает себе оправдание для ухода из университета, но точно знала, что ни за что не пойдёт работать в прокуратуру.
Она стала реже выезжать в лес, и если не училась, то тренировала удары и качала мышцы. Зимой выиграла районные соревнования по тхэквандо и вышла на городской уровень, но там добилась только второго места. Иногда по ночам пролезала к Джексону, как-то даже решилась сфотографировать его спящим. Стала чаще таскать его вещи, чаще фотографировать его на улицах и везде, где могла сделать это незаметно, и в каждую секунду, проведённую с ним в поле своего зрения, вкладывала всю душу. Всё хотела нарисовать его и всё не доходили руки, и она решила, что займётся этим после расставания: тогда у неё будет уже много времени. Раз в месяц она ездила к клиентам, пару раз в неделю по ночам, если не ходила к Джексону, выбиралась на прогулки по городу в надежде остановить преступление. Иногда гуляла так и в дозволенное время – вечером. С занятием борьбой немалая часть агрессивности Ими стала вытекать безобиднее, чем прежде, но этого было недостаточно, и, скованная учёбой и тренировками, Ими тосковала по настоящему насилию. Прогулки её отвлекали и обнадёживали, но всё было тщетно, хоть она и готовилась уже лучше, чем прежде: ходила в спортивном костюме и кроссовках, перематывала спортивным бинтом связки и носила с собой только два кастета, два ножа (она купила новый, длиннее и шире первого), мини-аптечку и наручники, всё в маленьком рюкзаке, который плотно сидел на спине и не болтался при беге. Даже музыку не слушала. Но только толку во всех этих приготовлениях не было: Ими никак не удавалось оправдать их. К пяти часам утра она возвращалась домой, перечитывала учебник по криминологии и ложилась поспать пару часов. А на следующий день всё начиналось заново: три-четыре часа отдыха по ночам, и снова патруль городских улиц.
В марте ей повезло, она наткнулась на двух скинхедов, избивавших итальянца. Ими даже дух перехватило. Она тихо подобралась ближе, присела и тихо расстегнула рюкзак. Она старалась не нашуметь молнией, но повода для беспокойств не было: мародёры шумели намного сильнее и не могли бы услышать её. Имтизаль достала охотничий нож, переложила перочинный и кастеты в карманы, застегнула рюкзак, надела его обратно на спину, туго затянув ремни, и бросилась в сторону драки. Она успела дважды пырнуть одного из парней в спину, прежде чем битва перекинулась на неё. Дальше произошло то, чего она не предусмотрела: из-за угла вышел третий и, пока Ими отбивалась от всё ещё стоящего на ногах парня, ударил её бейсбольной битой по голове. Ими пошатнулась, махнула в неопределённым направлении ножом и попятилась в сторону. Новый удар пришёлся ей уже на руку. Она вскрикнула так резко, что, казалось, это хруст потрескавшейся кости перешёл в новый тембр. Ими выронила нож и упала, но смогла откатиться и увернуться от нового удара. Нож успел подобрать ошалевший от боли и крови итальянец, чем отвлёк одного из нападавших, а Ими выхватила складной нож, всадила его в ногу третьего и дважды провернула. Вопль рухнул на её голову вместе с тяжестью биты, и Ими окончательно потеряла координацию в пространстве. Она только махала своим ножом, пока не осознала, что сидит на спине оглушившего её нациста, держит в руках его мокрые от пота волосы и резко дёргает ладонью вверх и вниз. Вверх и вниз. С каждым ударом асфальт темнел и намокал, слышался хруст дробящегося хряща на носу, хрип и вопли. Потом снова помутнение. Потом у неё порезана шея. Потом она одной рукой зажимает рану на шее, нервно глотает слюну, теряя остатки разума, таращит глаза так, что они вот-вот выскользнут между век, и резкими машинальными движениями всаживает нож в мясо, в которое превратились ключица и плечо парня. Боль в ногах заставляет её снова упасть на колени, и остатками логики Имтизаль понимает, что сзади ей всадили нож в икру. Ими быстро бьёт ножом назад, туда, где должна быть ладонь напавшего, и в последнюю секунду успевает остановить планы по прокручиванию лезвия. Её что-то тяжёлое бьёт по корпусу, и сквозь раскрутившийся рюкзак наручники больно впиваются в рёбра. Крики уже давно не удаётся различать, она даже свой голос не узнаёт, только вдруг кто-то хватает её под локти и оттаскивает в сторону, в покой.
Очнулась она только через десять минут в машине скорой помощи.
– Вы знаете меня? – тихо обратилась она к сидевшему рядом полицейскому.
– А должны?
На этом её храбрость закончилась: Ими снова помрачнела и погрузилась в адскую боль. Была проблема важнее: остановить начинающийся припадок.
В больнице ими всеми быстро занялись, травмы Имтизаль оказались самыми незначительными. Ей заклеили крупными повязками шею и ключицу, перебинтовали ногу, наложили шину на правую руку и обработали все ранки и синяки. Из костей было повреждено только запястье: его вправили и зафиксировали, утром должны были сделать рентген и проверить, нет ли трещины. Потом Имтизаль попыталась сбежать, но её остановил дежурный полицейский. Тогда она попросила его забрать её на остаток ночи в участок, но он отказывался, потом пришёл врач и запретил ей ходить. Ей пришлось менять повязку на ноге, потому что от бега усилилось кровоизлияние и рана снова расширилась. Ими добилась разрешения на звонок и разбудила Эмили. Эмили пообещала утром позвонить родителям Имтизаль и сказать им, что их дочь рано ушла из дома, чтобы повторить уроки на свежем воздухе, и, так и не добившись от собеседницы никаких пояснений, легла спать дальше.
Ими прорабатывала новые планы побега, но утром поступили результаты отпечатков её пальцев, и к ней пришли сразу два детектива. А за ними зашли её родители, то, чего она сама боялась больше всего. И когда первая волна паники, невроза и причитаний прошла, участие приняли уже полицейские.
– Имтизаль Джафар, верно?
Она перевела взгляд на одного из них и снова вернула к матери.
– Как тебя называют дома?
– Что? – она смотрела с непониманием.
– Имтизаль, необычное и сложное имя. Должно быть, сокращение.
Она молчала и смотрела на свои стопы, приподнимающие одеяло в маленький хребет над уровнем ног. Она начинала паниковать.
– Хорошо, мисс Джафар. Знаете, у нас начинают появляться серьёзные подозрения.
Она промолчала. Она смотрела на пик хребта из одеяла.
– Мы посмотрели заметки о ваших заслугах… но, знаете, если в предыдущих случаях о вашей причастности и подумать было нельзя, то сейчас всё обстоит намного серьёзнее. И это заставляет нас задумываться и о предыдущих событиях. Особенно, если учесть проявление жестокости в последний раз.
– О чём вы говорите?
Ни Алия, ни Джафар ничего не знали о случае с насильником. Они знали про ограбление, но о насильнике Ими уговорила полицию ничего не сообщать её семье. И теперь они не очень понимали, о каком последнем разе шла речь, а она никак не могла собраться, овладеть собой, пока рядом сидели они, всё слушали и всё чувствовали.
– Ну как же. Ваша дочь помогла поймать вора и спасла девушку от изнасилования.
– Изнасилование? Нет, там было только ограбление.
– Да, а потом, через два года, Имтизаль снова остановила преступление.
Они перевели взгляд на неё. Она снова молчала. Горный хребет разрастался в нечто огромное, ветреное и удушающее холодом.
– Твои родители не знали об этом?
Молчание. Глаза начинало щипать: морозный ветер задувал в них, а у неё заледенели веки и не могли опуститься, не могли смочить глаз.
– Почему же ты скрыла от них это? Разве ты совершила что-то… недостойное?
– Ими?
– Чтоб не волновались, – мрачно отчеканила она, отчаянно смотря на оконную раму: едва она нашла в себе силы моргнуть, хребет исчез, появилась реальность, появились окно и его ровная, правильная, прямоугольная рама.
– Может, расскажешь нам, что ты делала ночью на Корт-стрит? – второй детектив решил перейти к делу.
Она молчала. Джафар хотел что-то сказать, но детектив остановил его движением руки.
– Ими, я буду называть тебя Ими. Ими, ты, конечно, знаешь свои права, но сейчас такое их использование может только навредить тебе.
Молчание.
– Не скажешь нам ничего, значит.
– Гуляла.
– Гуляла, – детективы переглянулись. – Гуляла в полной боевой готовности. И совершенно неожиданно поучаствовала в таком месиве.
– Я всегда ношу нож.
– Два ножа, ты хотела сказать. Два кастета и пистолет.
– Без пистолета, – её глаза испуганно округлились, рама распухла и стала терять углы.
– Да, без пистолета. Но всё остальное было, верно. И много бинтов и пластырей, как будто ты ожидала драку.
– Что же вы делаете, – снова заговорил Джафар с нескрываемым сердитым упрёком.
– Она мечтает о работе в полиции и борьбе с преступностью. И чему вы её учите? Безразличию? Непризнанию самообороны? Неблагодарности? Могли бы хоть одно доброе слово сказать за храбрость, она в одиночку осмелилась дать отпор трём парням, а вы что делаете?
– Серьёзно хочешь работать в полиции?
Она продолжала молчать. Они начинали утомляться.
– Я знаю, что ты не совсем здорова… – снова заговорил младший детектив.
Его слова заставили её напрячь глаза ещё отчаяннее. Углы возвращались к набухшей раме.
«Я здорова», – хотела сказать она, но так и продолжала смотреть в пустоту, не размыкая губ и не производя ни одного звука.
– …что ты можешь сейчас уйти в себя и замкнуться. Но, если ты сейчас воспринимаешь нас, подумай о том, что допрашивают тебя, как здорового, обычного человека. Без врачей и без лекарств. И, если тебя признáют невменяемой, показания твоих противников будут иметь больший вес, чем твои. Понимаешь? Это – не говоря ещё о том, что ты снова будешь на постоянном лечении в клинике. Поэтому постарайся собраться сейчас и рассказать всё, что было.
– Кстати о показаниях, – второй детектив перехватил эстафету и листнул блокнот назад. – Знаешь, что мне сказал Купер? Он сказал, что ты накинулась на них сзади и три раза всадила нож в спину его друга. Мэйсон Пирс сейчас в реанимации, и неизвестно, очнётся ли он. Купер попытался тебя оттащить, и тогда ты всадила нож ему в ногу и прокрутила на 360 градусов. Искалеченный, он с помощью своего друга попытался утащить раненного и скрыться бегством, но ты накинулась на них и изрезала до того состояния, что угрозы жизни…
– Нет.
– Нет?
– Нет.
Они поджали губы, так синхронно, как будто договаривались об этом.
– Что именно нет?
Младший сержант решил ей помочь.
– Они не отступали?
Рама, наконец, снова стала рамой, и Имтизаль перевела злой и пустой взгляд в глаза детектива.
– Нападали.
– Да вы в своём уме, – снова вступился Джафар. – Что значит «отступали»?! Три рослых мужика! Вы всерьёз верите, что одна девушка могла довести их до побега? Вы посмотрите на е ё размеры и на их.
– В таком случае, я жду твою версию, Ими.
– Их было двое. Я напала. Пришёл третий. Я отбивалась. Потом приехала полиция.
Они вздохнули, как вздыхают, когда хотят выдавить из себя облегчения от продвижения в тяжёлой работе, но, в действительности, осознают, что продвижения не очень много или даже нет вообще.
– Допустим. И зачем ты, хрупкая и беззащитная девушка, как отметил твой отец, напала на них?
Её отец это тоже хотел узнать. Как и её мать. Но Имтизаль молчала.
– Она занимается тхэквондо вот уже сколько времени.
Алия молчала всё это время, потому что детективы попросили их не вмешиваться в допрос, и она очень боялась помешать их работе, и Джафар боялся, но всё больше чувствовал, что Имтизаль не справится в одиночку. Он всё больше чувствовал, со своеобразной радостью, что Имтизаль никогда не сможет работать в полиции и её никогда не возьмут на службу.
– Моего брата зарезал нацист.
Это было сказано очень неожиданно, и Алия, и без того еле сдерживающая слёзы паники и страха всё это время, сдалась. Она плакала, но без звука, только глаза покраснели, как будто она не закрывала их, ныряя в море, и щёки блестели от влажной плёнки. Этого сначала никто не заметил, но почувствовала Имтизаль и помрачнела ещё больше, потом заметили полицейские и Джафар.
– Мы читали об этом, сочувствую вашему горю.
– Мэм, – младший детектив, смущённый и спутанный, неловко сделал шаг к арабской чете, Джафар обнял жену и прижал к плечу, он верил, что сумеет держаться, – мэм, вам дать воды?