– Я всегда приму помощь, если требуется спасти чьи-то жизни, – ответила бабушка, – но не ту, которая подразумевает, что кого-то надо посадить под замок. Спасибо.
– Это потому, что Форч – двурожденный? Вы его боитесь?
Ввафендал одарила констебля насмешливым взглядом.
– Старейшина, – проговорил тот, переведя дух. – Среди вас преступник…
– Если это так, – она выделила первое слово, – мы с ним разберемся сами. Я посещала обители печали и разрушения, которые вы, чужаки, называете тюрьмами, капитан, и не допущу, чтобы кого-то из моих соплеменников замуровали там, основываясь на пересудах и анонимных фантазиях, которые вам прислали по почте.
Констебль тяжело вздохнул и снова выпрямился. Со стуком выложил что-то на стол. Ваксиллиум прищурился, но не смог разглядеть – констебль прикрывал предмет ладонью.
– Что вы знаете о поджогах, старейшина? – негромко спросил констебль. – Они нередко являются тем, что мы называем преступлением ради прикрытия. Случается, к поджогу прибегают, чтобы замаскировать кражу или совершить мошенничество, а еще иной раз поджог становится актом первоначальной агрессии. В деле вроде этого огонь – всего лишь предвестник чего-то другого. В самом лучшем случае у вас тут поджигатель, который только и ждет, чтобы снова что-то предать огню. В худшем… Что ж, старейшина, надвигается нечто более серьезное. То, о чем вы еще пожалеете.
Бабушка сжала губы так, что они превратились в линию. Констебль убрал руку, открыв вещицу, которую положил на стол.
Пуля!
– Что это? – спросила Ввафендал.
– Напоминание.
Бабушка смахнула пулю со стола – та со стуком ударилась о стену, за которой прятался Ваксиллиум. Он отпрыгнул с колотящимся сердцем и пригнулся.
– Не смейте приносить сюда свои инструменты смерти! – прошипела бабушка.
К окну Ваксиллиум вернулся как раз в тот момент, когда констебль надел шлем.
– Когда этот мальчик что-то снова подожжет, – негромко сказал он, – пошлите за мной. Надеюсь, будет не слишком поздно. Хорошего вечера.
И ушел, не прибавив больше ни слова. Ваксиллиум вжался в стену, опасаясь, что констебль его заметит. Но мужчина, не оглядываясь, быстрым шагом ушел по тропе и скрылся в вечерних сумерках.
Но бабушка… она не поверила. Как же она не поняла? Форч совершил преступление. Неужели они собирались просто оставить его в покое? Почему…
– Асинтью, – бабушка, как обычно, назвала Ваксиллиума террисийским именем. – Ты не мог бы зайти ко мне?
Ваксиллиум ощутил немедленный всплеск тревоги, за которым последовал стыд. Потом поднялся и подошел к окну:
– Как ты узнала?
– Отражение в зеркале, дитя, – пояснила бабушка, держа обеими руками чашку с чаем и не глядя в его сторону. – Сделай, что я сказала. Будь любезен.
Помрачнев, Ваксиллиум поплелся вокруг деревянного строения и вошел в переднюю дверь. Внутри пахло политурой для древесины, которую он сам не так давно помог нанести и которую еще не успел смыть из-под ногтей.
– Почему ты… – закрыв за собой дверь, начал Ваксиллиум.
– Пожалуйста, сядь, Асинтью.
Он подошел к столу, но не занял место для гостя. Остался там, где несколько минут назад стоял констебль.
– Твой почерк. – Бабушка дотронулась до листка, который оставил констебль. – Разве я не говорила тебе, что проблема с Форчем под контролем?
– Ты многое говорила, бабушка, но я верю доказательствам, которые вижу сам.
Ввафендал подалась вперед, над чашкой в ее руках вился пар.
– Ох, Асинтью… А я думала, ты хочешь стать здесь своим.
– Хочу.
– Тогда почему подслушиваешь у меня под окном, а не занимаешься вечерней медитацией?
Ваксиллиум покраснел и отвернулся.
– Жизнь террисийцев подчиняется порядку, дитя, – продолжала бабушка. – Мы не случайно придумали правила.
– А разве сжигать дома не против правил?
– Разумеется, против, – многозначительно ответила Ввафендал. – Но Форч – не твой подопечный. Мы говорили с ним. Он раскаивается. Его преступление в том, что он сбившийся с пути юнец, который слишком много времени проводит один. Я попросила кое-кого из сверстников с ним подружиться. Он понесет кару за свое преступление, но по нашим законам. Тебе больше хочется, чтобы он гнил в тюрьме?
Ваксиллиум помедлил, потом вздохнул и рухнул на стул перед бабушкиным столом.
– Я хочу понять, что правильно, – прошептал он. – И поступать как надо. Почему мне так трудно?
Бабушка нахмурилась:
– Отличить правильное от неправильного легко, дитя. А вот необходимость постоянно выбирать, что тебе следует делать…
– Нет! – выпалил Ваксиллиум и поморщился. Перебивать бабушку Ви было не очень мудро. Она никогда не повышала голос, но ее неодобрение ощущалось как надвигающаяся гроза. Он продолжил чуть тише: – Нет, бабушка. Отыскать правду совсем не легко.
– У нас для этого есть традиции. Тебе об этом каждый день говорят на уроках.
– Это одна точка зрения, – возразил Ваксиллиум. – Одна философия. А их так много…
Бабушка потянулась через стол и накрыла его руку своей. Ее кожа была теплой от чашки с чаем.
– Ах, Асинтью! Понимаю, как тебе трудно. Ты ребенок двух миров.
«Два мира, – тотчас же подумал он, – а дома-то нету».
– Но ты должен прислушиваться к своим учителям. Ты обещал мне, что, пока находишься здесь, будешь подчиняться нашим правилам.
– Я пытался.
– Знаю. Теллингдвар и другие наставники тебя хвалили. По их словам, ты усваиваешь материал лучше всех – то есть ты как будто жил здесь всегда! Я горжусь твоими успехами.
– Другие ребята не принимают меня. Я пытался поступать так, как ты говоришь, – быть более террисийцем, чем остальные, доказать им, что в моих жилах течет такая же кровь. Но они… я никогда не стану для них своим, бабушка.
– «Никогда» – слово, которое часто используют юные, – потягивая чай, проговорила Ввафендал, – но редко понимают. Позволь правилам руководить тобой. В них ты найдешь покой. Если кому-то не по нраву твое рвение к учебе – пусть. В конце концов благодаря медитации они примирятся с подобными эмоциями.
– Ты могла бы… приказать кому-нибудь подружиться со мной? – неожиданно для себя спросил Ваксиллиум и тут же устыдился собственной слабости. – Как сделала с Форчем.
– Посмотрим. А теперь ступай. Я не сообщу об этом неблагоразумном поступке, Асинтью, но, пожалуйста, обещай мне, что твоей одержимости Форчем придет конец и ты предоставишь Синоду право наказывать других.
Ваксиллиум попытался встать, но наступил на что-то скользкое. Наклонился и увидел пулю.
– Асинтью?
Он выпрямился, сжимая пулю в кулаке, и поспешил к двери.
– Металл – твоя жизнь, – произнес Теллингдвар, переходя к заключительной части вечерних чтений.
Ваксиллиум стоял на коленях, в медитативной позе, вслушиваясь в слова. Ряды умиротворенных террисийцев схожим образом почтительно склонились, прославляя Охранителя, древнего бога их религии.
– Металл – твоя душа, – продолжал Теллингдвар.
В этом тихом мире было так много совершенства. Почему же Ваксиллиуму иногда казалось, что одним своим присутствием он его пачкает? Что все – части одного большого белого полотна, а он – пятно в нижнем углу?
– Ты охраняешь нас, и потому мы принадлежим тебе. – Голос Теллингдвара словно начал отдаляться.
«Пуля, – думал Ваксиллиум, все еще сжимая кусочек металла в ладони. – Почему он оставил в качестве напоминания пулю? Что это значит?» Символ казался странным.
Чтения закончились, и молодые люди, дети и взрослые – все как один поднялись и стали разминать мышцы. Кто-то весело перекинулся парой слов. Уже почти наступило время гасить огни – и это означало, что террисийцам помоложе следует направляться в свои дома или, в случае Ваксиллиума, в общие спальни. Он остался стоять на коленях.
Теллингдвар начал собирать коврики, которые использовали во время чтений. Он брил голову и носил ярко-желтые с оранжевым одеяния. Заметив, что Ваксиллиум не ушел с остальными, Теллингдвар приостановился с охапкой ковриков в руках:
– Асинтью? С тобой все в порядке?
Устало кивнув, Ваксиллиум с трудом поднялся – ноги онемели оттого, что он так много времени провел в коленопреклоненной позе, – и поплелся было к выходу, но вдруг остановился:
– Теллингдвар?
– Да, Асинтью?
– В Поселке когда-нибудь совершались преступления?
Коротышка-распорядитель замер, руки, сжимающие коврики, напряглись.
– Почему ты спрашиваешь?
– Из любопытства.
– Не переживай. Это было давно.
– Что именно?
Теллингдвар собрал остальные коврики, двигаясь с большей спешкой, чем раньше. Возможно, другой на его месте ушел бы от ответа, но Теллингдвар был очень искренним человеком. Классическая террисийская добродетель: с его точки зрения, избегать ответа было столь же плохо, как лгать.
– Не удивлен, что об этом все еще шепчутся, – сказал Теллингдвар. – Полагаю, за пятнадцать лет кровь не стерлась. Но слухи не соответствуют истине. Была убита только одна женщина, и смерть она приняла от руки мужа. Оба были террисийцами. – Он помедлил. – Я их знал.
– Как ее убили?
– Для тебя это важно?
– Ну, слухи…
– Пистолет. Оружие чужаков. Мы не знаем, откуда он его взял. – Теллингдвар покачал головой и бросил коврики поверх стопки у стены. – Полагаю, удивляться не следует. Люди везде одинаковые, Асинтью. Ты должен это помнить. Не считай себя лучше других из-за того, что носишь это одеяние.
Теллингдвар, несомненно, мог любой разговор превратить в наставление. Кивнув, Ваксиллиум выскользнул наружу. Небо грохотало, предвещая дождь, но тумана пока что не было.
«Люди везде одинаковые, Асинтью…»
Так зачем же тогда нужны все здешние уроки? Раз они не могут предотвратить чудовищные поступки?
Он вошел в тихую общую спальню для мальчиков. Огни только что погасили, и Ваксиллиуму пришлось виновато потупиться перед распорядителем спальни, прежде чем поспешить по коридору в свою комнату на первом этаже. Отец настоял, чтобы ввиду благородного происхождения Ваксиллиуму выделили отдельную комнату. Это лишь отдалило его от других мальчиков.
Сбросив террисийское одеяние, Ваксиллиум распахнул гардероб, где висела старая одежда. По окну застучал дождь, когда он натянул какие-то брюки и рубашку на пуговицах, которые считал более удобными, чем шуршащее одеяние. Подкрутив фитиль лампы, уселся на кушетку и открыл книгу, чтобы почитать перед сном.
Небо снаружи урчало, словно пустой желудок. Несколько минут Ваксиллиум пытался читать, потом отшвырнул книгу – чуть не перевернув лампу – и вскочил. Подошел к окну и стал смотреть, как сквозь прорехи в плотных кронах деревьев струями льется вода. Потом протянул руку и потушил лампу, размышляя о том, что вскоре придется принять решение.
Соглашение между бабушкой и родителями требовало, чтобы Ваксиллиум провел в Поселке год, и от этого срока остался всего лишь месяц. Потом он должен сам решить, остаться или уйти.
Что его ждало снаружи? Белые скатерти, надменные люди с гнусавыми речами, а еще политика.
Что его ждало здесь? Тихие комнаты, медитация и скука.
Ненавистная жизнь или жизнь, состоящая из повторений, от которых цепенеет разум. День за днем, день за днем, день…
«Кто это там, среди деревьев?»
Встрепенувшись, Ваксиллиум прижался к холодному стеклу. Сквозь мокрый лес и впрямь продиралась окутанная тенью, ссутулившаяся под тяжестью мешка за спиной знакомая фигура. Форч бросил взгляд на общую спальню и двинулся дальше.
Итак, они вернулись. Быстрее, чем ожидал Ваксиллиум. Интересно, каким образом Тельсин и остальные планируют пробраться в спальню? Проскользнут в окно и заявят, что были на месте до часа погасших огней, а распорядительница их просто не заметила?
Ваксиллиум вглядывался в темноту за окном, пытаясь разглядеть трех девушек, но не увидел никого. Только Форча, который уже исчез во тьме. Куда он собрался?
«Еще один пожар? Но разве можно устроить его под дождем?» – Ваксиллиум посмотрел на тихонько тикавшие на стене часы.
Огни погасили час назад. Неужели он так долго глядел на дождь?..
«Форч – не моя проблема», – твердо сказал себе Ваксиллиум, направляясь к койке, чтобы прилечь.
Однако через какое-то время оказалось, что он ходит по комнате из угла в угол и тревожно прислушивается к звукам за окном.
Час гашения огней…
«Позволь правилам руководить тобой. В них ты найдешь покой».
Ваксиллиум остановился у окна, потом распахнул его и выпрыгнул наружу – босые ступни утонули во влажной пружинистой земле. Бросился вперед; струи воды разбивались о голову, текли по спине.
Куда пошел Форч?
Положившись на чутье, Ваксиллиум миновал огромные, похожие на вытесанные монолиты деревья; шум дождя и потоков воды заглушал все прочие звуки. Отпечаток ботинка в грязи возле древесного ствола указал, что он на правильном пути, но пришлось наклониться, чтобы как следует рассмотреть след. Ржавь! В Поселке становилось очень темно.
Куда дальше? Ваксиллиум завертелся на месте.
«Закрытый склад…»
Старая общая спальня, в которой террисийцы держали лишнюю мебель и ковры. Это ведь отличная мишень для поджигателя. Внутри много всяких штук, которые отлично горят, и никто не ждет пожара под таким дождем.
«Но бабушка же с ним говорила, – думал Ваксиллиум, пробираясь сквозь ливень, замерзшими ногами взрыхляя опавшие листья и мох. – Они поймут, что это он». Может, Форчу наплевать? Может, он как раз и хочет неприятностей?
Ваксиллиум подошел к старой спальне – трехэтажной массе черноты в темной ночи; с карниза лились потоки воды. Попробовал открыть дверь, и та, конечно, оказалась не заперта – это ведь Поселок. Проскользнул внутрь.
Вот оно. Лужа на полу. Тут и впрямь совсем недавно кто-то побывал. На полусогнутых ногах Ваксиллиум двинулся дальше по оставленным до него мокрым следам, пока не добрался до лестницы. Один пролет, другой. Что там наверху? На третьем этаже горел свет. Прокравшись по устланному ковром коридору, Ваксиллиум оказался в маленькой, забитой мебелью комнате с темными тяжелыми драпировками на стенах.
На маленьком столике мерцала свеча. Почему Форч ее тут оставил? Что он…
Что-то тяжелое ударило Ваксиллиума по спине. Охнув от боли, он полетел вперед и врезался в сложенные друг на друга стулья. Позади раздался глухой стук ботинок. Ваксиллиум откатился в сторону, и Форч, обрушив шест, разбил в щепки стулья.
Ваксиллиум вскочил, плечи пульсировали от боли. Форч повернулся – лицо его скрывала тень.
– Форч! – отступая, крикнул Ваксиллиум. – Все в порядке. Я просто хотел поговорить. – Он поморщился, стукнувшись спиной о стену. – Тебе не надо…
Форч бросился на него, замахиваясь. Взвизгнув, Ваксиллиум шмыгнул в коридор.
– Помогите! – заорал он. – Помогите!
Кинулся к лестнице, но оказалось, что та совсем в другой стороне. В отчаянии Ваксиллиум толкнул плечом дверь в конце коридора. Если эта общая спальня имела такую же планировку, как и та, в которой он жил, дверь должна была вести в верхнюю комнату для собраний. И возможно, там есть другая лестница.
Ваксиллиум ворвался в другую, более светлую комнату. Старые столы, сложенные друг на друга, окружали пустое пространство в центре, словно оно было сценой, а они – зрителями.
И там, посреди этого пустого пространства, освещенный десятком свечей, лежал мальчик лет пяти, привязанный к доске, перекинутой между двумя столами. Его изрезанная рубашка валялась на полу, крики заглушал кляп, а сам он слабо дергался, пытаясь избавиться от пут.
Ваксиллиум резко остановился, уставившись на ближайший стол, где блестели разложенные рядком ножи, на потеки крови из порезов на груди ребенка.
– Ох, будь я проклят… – прошептал Ваксиллиум.
Вошедший следом за ним Форч со щелчком закрыл дверь.
– Будь я проклят! – повторил Ваксиллиум, поворачиваясь с вытаращенными глазами. – Форч, да что с тобой?
– Не знаю, – мягко проговорил юноша. – Просто хочу поглядеть, что внутри. Ты знаешь, что там?