– Вова, давай дальше, – Гордеев встает из-за стола и начинает нарезать круги по комнате.
– Дальше из выступления нового менеджмента НТВ:
«И прежде всего, это вопрос к новому руководству телеканалом. Не может быть нехватки профессионалов, средств или талантливых менеджеров. Моральная ценность или ее нехватка зависят не от слов, а от содержания».
– Маша, читай исходник, – Гордеев закуривает в кабинете, чего я раньше никогда не видел.
Я чувствую себя так, будто меня облили водой и выставили на мороз. И вот я сижу на своем стуле, превратившись в ледяную глыбу. У меня начинает сводить живот. Из его глубин поднимаются вверх струйки страха. Мне даже кажется, что я точно вижу его цвет. Он белый, как стена кабинета. И наверняка точно такого же цвета мое лицо. Я пытаюсь вытащить себя из этого состояния, но только больше начинаю паниковать. Винокурова продолжает читать:
«Это требует ясно выраженного руководства. Я говорил об этом часто относительно различных областей нашей духовной жизни. Не может быть никакой нехватки руководства, людей или вещей. Моральная ценность или нехватка таковой зависят не от слов, а от содержания. Руководство и цель всегда определяют, хорошо ли это, бесполезно или даже вредно для наших людей».
– Федор Иванович, здесь не совсем дословно, как в предыдущих кусках, но по смыслу практически идентично, – заканчивает она. – Все три фрагмента взяты из речи Йозефа Геббельса «Радио как восьмая великая сила». Совпадение практически построчное, только радио заменено на телевидение, – растерянно резюмирует Винокурова.
– Есть еще кусок про проблемы, которые стоят сегодня перед правительством и президентом, – вступает Вова:
«те же самые проблемы, которые стоят перед народом. Проблемы, которые освещает телевидение, так же должны быть по-настоящему близки людям…»
– Все, достаточно. Спасибо вам, вы свободны. Из приемной пока не уходите далеко.
Винокурова и Вова берут свои папки и, не поворачивая голов в мою сторону, шмыгают вон из кабинета. Собственно говоря, исходник я практически наизусть помню и без Винокуровой:
«Проблемы, с которыми сталкивается правительство сегодня – те же проблемы, которые стоят перед человеком на улице. Проблемы, которые мы освещаем в эфире, в играх, речах, посланиях, – это проблемы, непосредственно касающиеся людей. Чем лучше радио освещает их различными способами, тем лучше оно выполняет свои задачи и тем больше людей решит бороться с этими проблемами».
Гордеев подходит ко мне вплотную и тихо говорит:
– Ты вообще понимаешь, что ты наделал?
– Я…
– Ты – ленивый, необразованный, неразвитый и тупой мудак, Дроздиков! Ты уволен! Ты, вместо того, чтобы готовить свою работу в нужное время, вместо того, чтобы думать и работать как все, решил тупо копировать фашистских пропагандистов. Ты думал, что? Это будет вечно продолжаться? Ты не себя и не меня, ты хороших людей подставил, сволочь, – Гордеев поднимает палец, указывая на потолок, – тебя сейчас в порошок сотрут, понимаешь? Люди работают во имя страны. Пока ты спишь или хуйней занимаешься – они работают. Мы здесь для того, чтобы облегчить им труд чуть-чуть. Подготовить материалы, подработать речи. А тут один ублюдок решил, что он самый умный? Да? Ты уволен! Вон пошел, с тобой разберутся. И уже не я. – Гордеев переходит на крик.
– Федор Иванович, вы понимаете, это традиции политических речей. Все друг друга копируют или используют ссылки и цитаты из речей великих политиков прошлого, – я все еще пытаюсь подвести его к диалогу.
– Чего ты сказал?
– Тэтчер использовала Черчилля, Джордж Буш копирует своего отца, Ширак перерабатывает Де Голля, а Колль использовал обороты Аденауэра.
– Именно, что великих политиков! Де Голля, понимаешь? Ты что, разницы не чувствуешь? Де Голля и Аденауэра, но не Геббельса с Гитлером. Ты, может, еще Пол Пота где задействовал, а, сучонок?
И это его просторечное «сучонок» подбрасывает меня со стула. Я уже не хочу оправдываться. Я хочу высказать этому старперу в лицо все, что думаю. Все, что могу сказать про четыре года моей работы в Фонде. Бросить обратно ему в рожу все те пафосные наставления, нравоучения и разорвать его тупую необразованность.
– А вы, Федор Иванович, не считаете Геббельса великим политиком?
– Я? – Гордеев опешил и посмотрел по сторонам. – Нет, блядь, не считаю.
– Почему же, Федор Иванович?
– Ты издеваешься, сучонок? Потому что я не считаю великими фашистов!
– Да? А могли бы у него многому поучиться. За него не писали речи двадцатисемилетние молодые люди. Он работал сам, разницу чувствуете? Работал, а не ставил визы. Его речи слушали миллионы людей. Он был асом пропаганды, а не бюрократом, который привык работать обкомовскими методами. Вам же все равно, что «вперед в светлое коммунистическое будущее», что «вперед в ВТО». Только абзацы местами поменять. Разве не так? Что же вы такой образованный и неленивый спохватились в конце года, а? Раньше не заметили? Или не читали? Может, за вас уже и визы специально обученный человек ставит? Чем вам Геббельс не хорош? По мне, так очень четко понимал идеологию этот человек. В отличие от вас.
– Чтооо? Вон пошел! Нахуй отсюда, галопом. Мразь фашистская! Вещи собрал под охраной и вон! Ты еще и уголовное дело получишь, сволочь!
– За что? За сценарии монологов? Или за нарушение авторских и смежных прав? Так вроде НСДАП, как правообладатель, уже не существует лет шестьдесят. Да и наследники не объявятся.
– Я сказал вон пошел. Я тебе устрою сейчас такое, что пожалеешь, что мамка родила. Ты труп.
– Вы мне угрожаете?
– Я тебе, дебил, не угрожаю. Я тебе конкретно говорю. Тебя больше не существует в СМИ. Ты сегодня умер как медийщик. Я сделаю так, что тебя на работу даже в школьной стенгазете не возьмут. Не говоря уже о больших компаниях. Ты сдохнешь от алкоголя или наркотиков, с книгой твоего любимого Геббельса на груди. Или всю жизнь будешь жить как бомж, в подвале. Я для тебя тему закрыл. Все, я сказал. Пошел вон.
Я поднимаюсь, чувствуя, что дальнейшей пикировкой рискую получить стулом по голове. Иду к выходу и, не оборачиваясь, говорю:
– Не исключено, что я в жизни обойдусь без медиа. Или создам медиа, которая обойдется без тебя.
– Ты ничего не создашь, мальчишка. Ты не творец – ты пересмешник ебаный.
– Я просто талантливый копирайтер в отличие от тебя.
– Таня, Дрозда без охраны не пускать на его рабочее место. Охрану вызови ко мне срочно.
– Сам ты Дрозд, – бросаю я, выходя из кабинета Гордеева.
Вечером у себя в квартире я сидел перед телевизором и смотрел выступления чиновников, депутатов и пресс-секретарей, фрагменты речей которых готовил я. Уже третий раз я просматривал самый удачный из моих текстов. Это было почти год назад, в ток-шоу, посвященном проблемам национальной идеи, историческим корням и поискам духовности. Меня озвучивал известный в прошлом журналист-международник, а ныне депутат Госдумы. Он говорил о необходимости изменений на телевидении в сторону морально-нравственной составляющей:
«Как и во всех иных областях, движущей силой этих изменений должна стать духовность. Телевидение – уже не просто набор технических совершенств, но духовная среда нашего времени. Телевидение не может игнорировать время. Больше, чем любое другое СМИ телевидение обязано отвечать проблемам сегодняшнего дня. Телевидение, которое не стремится иметь дело с народной проблематикой, не имеет права влиять на большую аудиторию. В противном случае оно превращается в детскую площадку для техников и дикторов. Мы живем во времена общественных интересов: общество справедливо требует своего участия в больших событиях. Телевидение – самый влиятельный и важный посредник между духовным движением и нацией. Между идеями и людьми».
Его речь лилась плавно и четко. Она была проста и доступна любому представителю аудитории – от профессора МГУ до чукотского оленевода. Как и подобает настоящим шедеврам политических речей. Единственное, чего не хватало говорящему, это напора, значимых пауз и интонации настоящего оратора, привыкшего зажигать массы. Это и понятно, потому что выступающий не автор. О, да! Ему далеко до автора этой речи. Ему далеко даже до литературного обработчика, то есть меня. Я вынимаю CD и беру в руки сброшюрованные листы с переводом оригинала. Для того, чтобы ощутить экспрессию речи, не нужно видео. Достаточно просто прочесть:
– Как и во всех других областях, изменения должны иметь духовную природу. Радио должно быть перенесено из пустоты его технических ограничений в живые духовные события нашего времени. Радио не может игнорировать время. Больше, чем любая другая форма общественного выражения оно обязано отвечать нуждам и требованиям сегодняшнего дня. Радио, которое не стремится иметь дело с проблемами дня, не имеет право влиять на широкие массы. Иначе оно станет пустой детской площадкой для техников и интеллектуальных экспериментаторов. Мы живем во времена масс; массы справедливо требуют своего участия в больших событиях дня. Радио – самый влиятельный и важный посредник между духовным движением и нацией, между идеями и людьми.
Я откладываю текст и иду в ванну посмотреть на себя в зеркало. Да, синяк под глазом приличный. Не стоило мне хамить охране, хотя понятно, в каком тогда был состоянии. Я возвращаюсь в комнату, наливаю себе виски и начинаю перебирать документы, которые скопились у меня за год работы. За исключением черновиков речей, в принципе немного. Я упаковываю черновики в файл, обматываю его скотчем и кладу во внутренний карман пиджака.
На первом этаже, около почтовых ящиков, я засовываю его в трещину под подоконником. В то место, куда я в детстве прятал сигареты. Дома такие вещи лучше не держать. На всякий случай. Вдруг пригодится?
Вернувшись в квартиру, собираю некоторый хлам – расписания важных информационных событий в этом году, какие-то распечатки, визитные карточки – беру все в охапку, кидаю в раковину на кухне и поджигаю. Уволен. Интересно, какую формулировку они поставят в приказ? «Уволен ввиду несоответствия высокому облику современного российского информационного работника и плагиата Геббельса?» Если вдуматься, я ничего криминального не совершил. Всего лишь обработал речи доктора Геббельса, придав им, так сказать, современное звучание. Почему никто не судит диджеев за ремиксы? Наоборот, их делают кумирами за обработки чужих песен. Чем хуже я? Может быть, я еще войду в историю, как первый политдиджей?
Я курю и смотрю на то, как огонь быстро пожирает бумагу. Дольше всего горят визитки. Я жду, пока последняя не превратится в обугленный квадратик плотной бумаги. Я смотрю, как огонь уничтожает остатки моей карьеры – «Дроздиков Антон Геннадьевич, референт информационного отдела Фонда Эффективной Политики». Все. Я кидаю в раковину окурок и ухожу.
Через час, уже пьяный в хлам, смотрю выступление Геббельса «Восстань, нация!» на Олимпийском стадионе в 1945 году.
– Я хочу задать вам последний вопрос, – говорит Геббельс, – готовы ли вы к последней, решающей битве?
Сорок тысяч человек на стадионе вскакивают со своих мест и кричат: «Зиг хайль!» Я будто бы слышу, как миллионы слушавших его речь по радио так же вскакивают и кричат: «Зиг хайль!» Геббельс подается вперед, почти касаясь грудью трибуны. Он берет самую высокую ноту выступления:
– Готовы ли вы к тотальной войне?
– Да!
– Я спрашиваю, ГОТОВЫ ЛИ ВЫ К ТОТАЛЬНОЙ ВОЙНЕ?
– Да! Да! ДА!!!!!!!!!
Я, поддавшись общей эйфории, тоже вскакиваю с дивана. Мне кажется, что Геббельс обращается ко мне:
– ГОТОВЫ ЛИ ВЫ К ТОТАЛЬНОЙ ВОЙНЕ?
– ДА, ДА! – ору я.
Стакан с виски выпадает из моей руки, разбивается и лежащая на полу брошюра заливается алкоголем вперемешку с битым стеклом. Я сажусь, поднимаю текст с пола, обрезая осколком пальцы. Я тупо листаю страницы, пачкая их каплями своей крови. Мои глаза утыкаются в цитату:
«Время никогда не останавливается. Оно большими. шагами движется вперед. Мы счастливы, потому что следуем за ним. К тому часу, когда откроется дверь в новое столетие».
«Дверь в новое столетие»… В этот момент мне стоило бы оторваться от бумаги, посмотреть в сторону телевизора и сказать: «I'll be back!». Но я этого не говорю. Во-первых, потому что не люблю голливудские фильмы, а во-вторых, потому что сильно пьян. Я бросаю бумагу, заваливаюсь на бок и засыпаю.
ФРИЛАНСЕР
Февраль 2007 года, Москва.
За четырнадцать месяцев до выборов Президента РФ.
Этот слоган я заметил еще метров за восемьсот до рекламного щита, на котором он был написан. Во весь щит огромными буквами – НЕ НАДО ГАДИТЬ!
Социальная реклама, что ли? Своевременно. Весь город уже загадили, лет как десять назад, а власти опомнились. Не надо гадить! Грязь им, значит, помешала. Каково? Может, стоит слоган сменить? Например: Не надо экономить на уборочной технике. Или: Не надо посыпать дороги химическим говном. Или просто: Надо убирать улицы? А то не делают ни черта с этой грязью, a потом завешивают город идиотскими лозунгами. Может быть, вообще издать указ, запрещающий в Москве продолжаться зиме больше, чем два месяца. А может быть, вообще зиму запретить? Или лень? И тогда реально станет чище?
Февраль действительно стоял весьма мерзкий, впрочем, как и всегда. Под ногами отвратительная серая каша из бензина и машинного масла, приправленного снегом, над головой не менее отвратительная каша из рваных серых туч, из которых этот снег и сыпался. Люди на улицах так же не разнообразили пейзаж. Прохожие были одеты достаточно ярко, что характерно для зимней Москвы, в которой в это время года все как сговорились изображать этакое летнее настроение – надевать все оранжевое, зеленое, желтое, красное – вроде им вдруг показалось, что они живут в Лос-Анджелесе. Одеться-то они оделись, а вот лица… Лица не изменились. Лица оставались неизменно серыми и перекошенными, будто всех в городе одновременно тошнило. Скорее всего, и кашу эту серую на улицах они и наблевали. Реально, как еще могут выглядеть мостовые города, в которой всех тошнит?
Нет, не подумайте, будто я начинающий шизик, видящий жизнь в сером цвете. Отнюдь! Просто… Просто так оно все и выглядит. На дворе четырнадцатое февраля, день всех влюбленных, а радостных лиц что-то не прибавилось. Интересно, куда подевались все эти счастливые обнимающиеся парочки, разгуливающие по городу с красными коробками в руках или прижимающие к груди красные же открытки в виде сердца? Где они, я вас спрашиваю? Дома обнимаются? Бегают по магазинам? Строчат друг другу «валентинки» по е-мейлу? Или стоят в пробках, как и я? Или, может быть, никто никого уже не любит? Может быть, я прав и всех нас просто тошнит друг от друга?
Вот взять, к примеру, меня. Что-то я не припомню, чтобы меня вчера кто-нибудь поздравил. Про женщин, с которыми я провожу свой досуг, умолчим. Каждая из них считает, что мое к ней отношение несерьезно, посему и день влюбленных проводить со мной никто из них не собирается. Тем более дарить «валентинки». Проводить со мной отпуск, выходные, увеселительные мероприятия – это пожалуйста. А вот праздник святого Валентина – это мимо. Впрочем, меня это особо и не парит.
«Не надо гадить!» (До щита метров триста). А я никому особо и не гадил. Сто процентов, и в мыслях не держал. Не могу сказать, что был радушен и мил с девушками в преддверии праздника, но не гадил уж точно. Особенно учитывая то, что в последнее время чаще всего я общался с двумя. С Дашей, светской журналисткой по профессии и проституткой по призванию, и Светой, проституткой и по профессии и по призванию. Им-то я уж точно не гадил. Могли бы прислать открыточку, кстати. Но не прислали.
Может, коллеги по работе еще сподобятся? Дайте-ка подумать. Девушки из компаний клиентов? Знакомые журналистки? Пресс-секретари заказчиков? Может, хоть коллеги мужчины? Так, в качестве подъебки? Кто обрадует подарочком славного парня Антона Дроздикова? Наконец я подъезжаю к щиту и вижу, что на самом деле надпись читается как «Не надо гадать!» и рекламирует какой-то банк с супервыгодными процентами по вкладам. Ха, ха, ха. Действительно смешно.
Я, кстати, и не гадаю. Если прокрутить все последние события, то получается, что единственным подарком ко дню влюбленных оказался банковский перевод на десять тысяч долларов, который я получил как раз вчера. За пиар-компанию одного строительного холдинга, организованную моим агентством в различных СМИ. Я вчера думал на эту тему перед сном. Получается, что единственная, кто меня любит, – это медиа. Я даже «валентинку» вчера отправил по электронной почте. С одного своего ящика – на другой. Взял картинку с сердцем и написал на ней: «Медиа любит вас, Антон!» Для полноты картины стоило бы отправить в ответ что-то вроде «Медиа, я вас тоже очень люблю!», только вот знать бы еще ее настоящий электронный адрес.