Она была худа, морщиниста, по-товарищески грубовата в обращении. Курила часто и крепко, хоть это и выглядело сегодня донельзя старомодным, носила исключительно брюки и свитера под горло. И конечно, практически не применяла косметики. Ну, кроме помады - все знают, что кожа на губах требует ухода, иначе сразу начинает трескаться.
- Лиза, ну, давай, не будем сейчас. Ты только посмотри, какое чудо!
Яйцо стояло на остром конце и светилось, когда на него попадал луч света. В сопроводительном письме описывалась планета с длинным индексом вместо названия и указывалась фамилия разведчика, первым ступившего на ее поверхность. Освоение космического пространства шло быстрыми темпами. Но всегда первыми были разведчики. Потом ученые. Вот именно ученые и решали, что сюда уже можно пускать людей. Или, как в данном случае, скорее всего нельзя. Если там такой артефакт буквально вот в самом первом же спуске на поверхность - конечно, нельзя. До полного окончания всех проверок и испытаний.
И начались испытания.
Яйцо подвергали просвечиванию всем спектром видимых и невидимых лучей. Жесткое рентгеновское излучение - это обязательно. Звуковые волны от инфразвука до ультразвука. Промышленные мощные лазеры. Простые стальные инструменты, которые не оставляли на поверхности чудесного яйца никаких следов. Мощное сжатие и, наоборот, помещение в камеру с вакуумом. Все пробовали и все записывали. Журнал экспериментов распухал. И в конце каждого эксперимента стояло стандартное: "Изменений в объекте не выявлено".
Пошли в ход кислоты. Соляная, серная, азотная, плавиковая, она же фтористоводородная - никаких следов. Потом электрическая и плазменная дуга. Взрывы разной мощности и направленности. Разогрев и быстрое остужение в жидком азоте. Все было испытано на привезенном с далекой планеты яйце. Ничего ему не делалось.
Оно стояло на остром конце и... То есть, больше ничего не делало. Оно просто стояло. И все. И уже это было нарушением всех законов физики. Как это могло быть? Где у него центр тяжести? Почему - на остром конце? Откуда такая странная форма? Что за материал? Как изготовлено? Или - каким образом возник природный артефакт? Какие силы на него воздействовали, что - вот, стоит, зараза, и ничего ему не делается.
День шел за днем. Месяц за месяцем. Лаборатория не выполняла утвержденный план. Планета стояла в карантине.
Но однажды до лаборатории все же добралась местная уборщица тетя Маша. Во время экспериментов ее туда просто не пускали, конечно. Но в этот день Елизавета Петровна как раз отошла покурить. Виктора Михайловича вызвали к директору института. А молодые и веселые лаборанты - кандидаты наук и аспиранты - дружным строем двинулись на обед. Вот тут-то и появилась тете Маша в новеньком, еще необмятом, синем халате. Ворча про бездельников и хулиганов, она очистила корзины для бумаг, что стояли под столами руководства, вытрясла мусор из урны при входе, протерла пыль на шкафах и подоконниках, прикрыла окно и открыла форточку, пощупала шторы, качая головой - придется сообщать руководству, чтобы отправили в стирку. А потом побрызгала на стоящее на металлическом подносе хрустальное яйцо вкусно пахнущей апельсинами жидкостью для мытья стекла и хрусталя.
И яйцо рассыпалось в белый крупный песок. А песок - в мелкий кристаллический порошок. А порошок стал таким тонким и летучим, что поднялся в воздух даже от сквознячка из форточки. А облачко этого порошка тут же стало еще светлее - и исчезло.
Тетя Маша покачала головой - ишь, чего придумали, хулиганы - и тщательно прошлась везде с пылесосом. Она-то точно знала, что пыль не обязательно должна быть видна. И еще она знала, что чисто не там, где не мусорят, а там, где регулярно убирают. Это уж точно - только там, где убирают.
Следствие, проведенное вернувшейся из курилки Елизаветой Петровной, корысти никакой в действиях тети Маши не обнаружило. Кандидаты и аспиранты получили от нее по ушам разными грубовато-товарищескими словами. А когда вернулся Виктор Михайлович... О, что было, когда вернулся от директора института Виктор Михайлович!
Он топал ногами. Он брызгал слюной. Он краснел лицом. Он кричал так, что регулировщик на перекрестке напротив здания института нервно хватался за ярко-желтую кобуру.
- ...И все, - внезапно спокойно закончил Виктор Михайлович и вытер пот со лба. - И можете идти в кадры и писать по собственному желанию. Потому что - все. Ясно вам, бездельники?
Слово "бездельники" он произнес так, что сразу стало ясно, что действительно же - бездельники, что дела то никакого и нет, что раз нет дела, значит, все без него, а раз без него, то - в кадры и по собственному желанию.
Но вдруг...
Как в самой настоящей сказке, все хорошее случается вдруг. Большой черный телефон (специальная ударопрочная модель) проиграл короткую мелодию, а в трубке, поднятой лауреатом и орденоносцем, раздался строгий голос:
- Товарищ Пустельга? Виктор Михайлович? Это с охраны беспокоят. Тут товарищ Рябов до вас просится. А мы пропустить не можем - нет заявки. Это как, значит?
И хотя Виктор Михайлович умудрился и в трубку что-то такое сказать, как своим сотрудникам, но Елизавета Петровна уже говорила сухо и вежливо с товарищем Рябовым, который был сержантом косморазведки. Тем самым, что первым из людей ступил на поверхность планеты с длинным индексом вместо названия. Ну, тем еще, который поднял с почвы у самого трапа странное хрустальное яйцо.
- Так мне передали ваш интерес, - по-южному смягчая согласные и слегка окая говорил он Елизавете Петровне. - Так я вам тут привез цельный ящик, значит... Чего ящик? Ну, этих, яиц хрустальных, значит. Сказано было - в вашу лабораторию. Я так сам и завез - мне не трудно по дороге-то.
Если снять такое в кино, никто не поверит. Как прыгала и орала вся лаборатория. Как летали белые листы бумаги над головами. Как поднимались шторы. Как потом все - все-все-все, от докторов наук до аспирантов - с грохотом и лихим посвистом ринулись вниз по широким лестницам института, игнорируя лифты. Как обнимали невысокого сержанта косморазведки Рябова и жали ему руку. Как он смущенно улыбался и отвечал, что ладно вам, товарищи, там этих яиц - завались. Я еще привезу, если что. И сколько хотите, столько и привезу, если что.
А потом все вместе несли ящик. Маленький такой ящик, как посылочный. В нем таких яиц, сказал сержант косморазведик Рябов, штук полста. Вся лаборатория выстроилась клином, раздвигая встречных. Сзади шли два аспиранта, которым не хватило места в первом ряду, и корчили страшные рожи всем, кто пытался перегнать процессию. А сам ящик несли, крепко ухватившись с двух сторон, лично Виктор Михайлович Пустельга и его верный заместитель Елизавета Петровна Забудько.
- И только вот не вздумай теперь при молодежи ляпнуть про бабу. Не прощу, - шипела сквозь зубы Елизавета Петровна.
Виктор Михайлович показывал недоумение седыми бровями. Вчера он свою принцессу - он говорил "королевишну" - не принимал, и уже забыл, о чем, собственно, разговор.
В лаборатории, тщательно заперев дверь и погрозив ей кулаком, Виктор Михайлович дал отмашку - вскрывайте.
В ящике, пересыпанные мелким белым песком, лежали и сверкали в солнечных лучах хрустальные яйца. Затаив дыхание все смотрели на них, предвкушая, сколько еще всего можно с ними сделать.
Но тут строгая Елизавета Петровна скучно сказала:
- Лежат.
Она была доктором и лауреатом. Она сразу увидела.
- Что? - повернулся к ней всем телом Виктор Михайлович, уже ощущая всем телом вибрацию приближающейся катастрофы, как животные предугадывают землетрясение или цунами. - Что, Лизанька?
- Они лежат.
Вынутые из ящика яйца лежали на всех плоских поверхностях в лаборатории. Просто так лежали. Ни одно не встало на острый конец. Даже на тупой - не встало. И были они, эти яйца, обыкновенным стеклом на вид.
- Ну, и что я теперь напишу в отчете? - слабым голосом спросил Виктор Михайлович, когда очередное яйцо, подхваченное им, разлетелось в осколки о закрытую бронированную дверь. - Что я напишу? Что мышка бежала? Хвостиком махнула?
- Молчи, Витя. Молчи. Будем снова связываться с Рябовым. Он сказал там этого добра - завались.
- А если там, как у той курочки-Рябы - только простые...
- Жили-были дед, да..., - начал грустно кто-то из аспирантов и тут же заткнулся, напоровшись на бешеный взгляд Елизаветы Петровны.
Заграница (добрая сказка)
Какой воздух! Это пахнет морем, горами, яркой южной зеленью...
- А раньше, представь, мы сюда просто электричками добирались. Долго, с кучей пересадок - но добирались!
- Как - электричками? А граница, таможня?
- Так ведь не было тогда никакой границы.
Иногда Виктор Петрович (для Маши - просто "Витечка") чувствовал себя невообразимо старым. Не в том смысле, что дряхлым или там с головой что... Нет, с головой и с остальным у него было все в порядке. Спортзал, утренние и вечерние пробежки - все это держало в тонусе. Вот, Маша опять же. Тут никакого лишнего веса не будет. А старым он себя чувствовал, когда вспоминал, как и где жил, что в своей жизни видел и что слышал. Как в фантастическом романе, однако!
Словечко это - "однако" - тоже из тех лет. Сейчас-то анекдоты совсем о другом. А раньше округлишь губы, выкатишь глаза, руки в стороны, присядешь на полусогнутых:
- Однако-о-о..., - и все сразу смеются.
- А как же тогда без границ? Это же просто анархия какая-то была, выходит?
Вот как объяснить симпатичному человечку - и ведь не дурра, совсем не дура! - что могло быть и без границ, и не анархия никакая... И везде - примерно одинаково. И в другом городе зачастую чувствуешь себя совсем как дома. А теперь вот граница, проверка, таможня, паспорта, собаки...
- Ой, море!
Вот это ее "ой", и руки прижатые к щекам по-детски, и искреннее восхищение в глазах... Сначала думал - притворяется. Потом думал, что это она играет в детство. Или, наоборот, детство в ней играет. Еще думал, что блондинка такая-растакая, такая уж совсем-совсем блондинка. И пока все это думал - влюбился по уши. Втрескался. Хотя, ему влюбляться было еще можно. По возрасту - можно.
Виктор Петрович хмыкнул - "еще можно". А хотя, чего там хмыкать и притворяться самому себе? Еще лет пять - и все. Спасибо Машке, она просто вытащила его из этого паршивого периода увядания и "никомуненужности". А теперь, выходит...
- Море. Побежали, да?
- Побежали!
Вниз по крутой тропинке, подпрыгивая и срывая на ходу странные гладкие листья незнакомых деревьев. Узкий галечный пляж. Как тут у них чисто! Правильное место выбрали по карте. Слетают на ходу с ног тапочки, летит парусом скинутый халатик - Машка уже прыгает по мелководью, брызгая во все стороны морской водой и счастливо хохоча. Вот как мало надо человеку для настоящего счастья.
- Иди сюда, иди скорее!
Виктор Петрович подобрал халат, подобрал ярко-зеленые тапки, уложил рядом, туда же в кучку стянул широкие легкие джинсы, в карман рубашка опустил часы на тяжелом браслете, сложил привычно - карманом вниз, накрыл джинсами. Сверху камень положил, чтобы не раздуло и чтобы - на всякий случай. Пошлепал, неуверенно пробираясь между валунами навстречу мелкой волне.
Вода была...
Ну, вот как идешь летом по городу, обливаешься потом. Впереди твой офис, блестящий окнами. И такой он на вид прозрачный, такой весь жаркий. Прямо вот встать на месте, передохнуть, и уйти домой. Страшно даже заходить в прозрачный стеклянный параллелепипед. Но пересиливаешь себя, тянешь тугую дверь, входишь... А там - кондиционеры. И всего двадцать градусов. И чистый воздух, профильтрованный системой. Вдыхаешь во всю грудь, и сразу такая довольная улыбка на пол лица.
Вот такая же была вода.
Он постоял с минуту, привыкая, потом зашел по грудь, подняв руки над собой. Лег аккуратно на волну и поплыл мощным брассом вперед, к горизонту, к солнцу, слепящему и жаркому.
- Витечка...
И такая растерянность была в ее голосе, такой вопрос невысказанный, что он, молча, даже не смотря ни на что и никуда, крутнулся, нырнул, и пошел вразмашку к берегу, поднимая буруны ногами. Что там у нее случилось? Что?
Вот Машка. Стоит на месте. С ней все в порядке. И не порезалась, и не захлебнулась. Да и большая она уже, черт побери. Скоро тридцатник девчонке, а он все, как с маленькой - сюсюкает в уме. Что тут опять такое?
По той же крутой тропинке спускались к пляжу гуськом пятеро крепких коротко стриженых местных пацанов в шортах и бейсболках. А больше и не было ничего на них. Широкие длинные шорты по колено и черные бейсболки, прячущие глаза в тени.
Вот ведь, выходит, как неудачно...
Виктор Петрович посмотрел налево, потом с безнадежностью уже посмотрел направо. А нет больше никого. Пусто на берегу совершенно. И думал же еще, что тропинка - значит, здесь ходят. Ходят, значит, местные. Местные, значит... Отойти надо было на километр в сторону! Подальше отойти. Но Машка впервые на море. Кинулась так, что... Да-а...
Дела.
- Ты купайся, купайся, - бросил он ей через плечо.
А сам начал выбираться на сушу, разводя воду руками и шагая широко, насколько позволяло море. Пятеро - это уже перебор, пожалуй. Ну, один, даже два - еще куда ни шло. На равных можно разговаривать. Или почти на равных. А пятеро... И пляж пустой. Никто и не увидит, если что. Вода вдруг показалась холодной и какой-то противной. По спине, в которую жарили солнечные лучи, побежали мурашки. Эх, черт. Вот Машка-то здесь и сейчас совсем лишняя. Без нее было бы все гораздо проще. А так...
- Дывысь, Мыкола, шмаття!
- Доброго ранку, - сказал Виктор Петрович, с шумом выходя из воды и делая два шага к кучке одежды.
Теперь все пятеро смотрели на него. На него и на Машку, которая тоже побежала к берегу. Крепкие, плечистые, загорелые дочерна. Такие руки, Виктор Петрович знал, без спортзала "не сделать". Значит, "качалка". Значит, команда. Ой, как же все плохо.
- Хе, вбачай, дивчина!
Виктор Петрович уже подошел к одежде и с тоской рассматривал свои легкие сандалии. Ботинки бы сейчас... Тяжелые ботинки со сталью в носах... А так, босиком - что он, каратист киношный что ли? Полтинник уже скоро, где уж тут соревноваться в резкости движений.
- Я вижу, вы не местные? - спокойно спросил тот, что шел впереди.
До него уже было шага три, не больше.
- Приезжие, - хмуро подтвердил Виктор Петрович.
- Приезжие - они всегда правил не знают, - вмешался один из тех, кто шел сзади.
Фигурами они были совсем одинаковы, а вот голоса рознились. Только мягкость в произношении отдельных согласных были одинаковыми, как фигуры.
- А что за правила? Что мы нарушили? - подбежала, запыхавшись, Машка.
Обняла мокрыми холодными руками, выглядывает сбоку.
- Может, ты пойдешь пока домой? Завтрак приготовишь? - спросил Виктор Петрович, не отрывая взгляда от пятерки, которая постепенно аккуратно рассредоточивалась вокруг приезжих.
- А вы уже накупались, что ли? - удивился один.
- Так быстро? - еще сильнее удивился другой.
- Вы бы хоть обсохли в таком случае. Утреннее солнышко - оно же самое полезное!
Тут уже Машка что-то тоже стала понимать.
- Вы нас, что, держите здесь, что ли?
- Миш, ты их держишь, нет? А ты, Петро? Ну, и я, вроде, не держу... К чему вы так спросили? Да странно так?
Издеваются, ясное дело. Играют, как кошка с мышкой.
Виктор Петрович снова посмотрел налево, направо, вверх на крутой откос.
Ни-ко-го... Плохо.
- Вы не будете против, если мы тут вот неподалеку разместимся?
- Что?
- Вот тут мы ляжем, рядом - вы не будете на нас ругаться?
Ну, что же. Кошка решила поиграться с мышкой подольше. Можно подыграть, и хоть какое-то удовольствие "напоследок"...