Однако вскоре вольной сельской жизни пришел конец. И Анна все чаще жалела о том, что так быстро пролетело лето. Близился новый год. Из Киева примчал гонец с повелением великого князя: быть Анне в стольном граде к первому сентября. Анна загрустила, ей не хотелось в Киев, она не представляла себе, как будет жить без Настены. Подружка Анны тоже страдала от предстоящей разлуки. Где-то в глубине души Настена верила, что расставания не будет, ежели она исполнит то, что должно исполнить. Ей надо было лишь решиться приподнять завесу будущего княжны. И как-то под вечер, когда они сидели под соснами на берегу берестовского пруда, Настена загадочно сказала:
– Ты не печалься, наша разлука будет короткой, всего одну нынешнюю ноченьку. А чтобы тебе было что вспомнить ночью, пока не сморит сон, я покажу тебе то, чему ты порадуешься. – И Настена побежала к воде. Остановившись у самой кромки пруда, она тихо произнесла: – Матушка София Премудрость, твоим повелением открываю полог в будущее княжны Анастасии. Яви ей, Премудрая, то, что предписано в книге судеб. Да прости меня, грешную, за дерзновение.
Прозрачная и тихая вода в пруду была живая от многих родников. Закатное солнце золотило ее. С противоположного берега в пруду отражался купол храма. Он был похож на царскую корону. Настена склонилась к воде и, плавно разведя ее руками, позвала княжну:
– Дочь великого князя Ярослава Мудрого, в крещении княжна Анастасия, подойди ко мне степенно и все, что увидишь в глубинах вод, не отрицай.
Нехотя поднявшись с травы, Анна спускалась к пруду медленно, думая при этом, что неугомонная Настена увидела какую-нибудь ракушку.
– Ну что там? – спросила княжна, склоняясь к игравшей золотыми бликами воде.
И обомлела. Хотела что-то крикнуть Настене, но язык не слушался. В водной глади она увидела свое отражение, но там стояла во весь рост не Анна-отроковица, а молодая красивая женщина в пурпурной мантии и с королевским венцом на голове. По телу Анны пробежал трепет. Она зажмурилась, надеясь, что видение исчезнет. Ан нет, когда открыла глаза, то узрела другие образы. Впереди нее стояли два мальчика и красивая девочка, а справа от Анны, судя по обличью, возвышался король. Да так оно и было, потому как он держал золотую корону в руках, которую и надел. Анна отступила от воды, строго посмотрела на «куролесицу».
– Откуда сие и что это? – спросила княжна. На ее лице вместо радости и удивления отразились недоумение и страх.
Настена же беззаботно и весело засмеялась:
– Господи, да утихомирься же! Просто мы заглянули за окоем. И все, что ты видела, это твое, чего не миновать. – Настена усадила Анну на траву и погладила ее по спине. – Тебе бы радоваться, а ты…
– Но там я увидела королевскую семью! Почему?
– Так и будет. – И хотя Настена говорила весело, но зеленые глаза ее были строгие и словно повелевали Анне поверить во все, что та увидела. – Так все и будет, Анастасия, – повторила Настена, выделив имя Анны в крещении.
Однако дух Анны сопротивлялся. В груди у нее звенело: «Того не может быть! Того никогда не будет!» И она крикнула:
– Ой, куролесица, я бы отлупила тебя за худые вольности!
Глаза Настены оставались пронзительными, но она продолжала весело пояснять:
– Полно, Аннушка, я ведь не по своей воле заглядывала за твой окоем. Я еще не знаю, в какой державе ты будешь королевой, но быть тебе ею неизбежно, как то, что завтра наступит новый день.
– Ты меня пугаешь!
– Ой, Ярославна, ты не из пугливых.
– Да уж подальше бы держаться не мешало, – с грустью твердила Анна.
– И этого не делай. Нам с тобой идти по жизни до исхода.
Подруги посидели молча. Настена прижалась к плечу Анны, и княжна успокоилась, миролюбиво сказала:
– Ладно, чему быть, того не миновать.
– Ты становишься мудрой, – засмеялась Настена, освободившись наконец от нервного напряжения.
Она встала, подала руку Анне:
– Пора и нам. Солнышко спать отправляется.
Настена и Анна покидали берег пруда задумчивые. Судьбоносица была довольна тем, что открыла Анне ее будущее. Княжна, однако, досадовала, потому что в ее беззаботный отроческий мир влилось нечто новое и вовсе не желанное.
Наутро селяне провожали княжну Анну в Киев. Настена стояла рядом с тиуном Данилой и священниками Афиногеном и Илларионом, за ними стояли бабки Настены, а сбоку справа, слева – все берестовские. Анна уже простилась с Настеной, проговорила:
– Жди гонца, примчит за тобой. – Но Анне показалось, что Настена не слышит ее, и лица не поднимала, смотрела в землю. – Я же сказала: жди гонца! – повторила громко Анна и хотела было уйти, но поняла, что не сможет. Боль в груди разлилась, на глаза навернулись слезы, рука сама потянулась к Настене, ухватилась за запястье ее руки, слова нужные пришли: – Батюшка Данила, батюшка Афиноген, именам великого князя, моего батюшки, быть отныне Настене неразлучно со мной! И не судите нас.
После этих слов, прозвучавших твердо и властно, ни у тиуна Данилы, ни у священника Афиногена, ни у мамок-боярынь Степаниды и Феофилы не нашлось ни слова возражения. Все они поняли, что сказанному княжной Анной перечить нельзя. И за всех ответил тиун Данила:
– Воля твоя, матушка-княжна.
– Аминь, – добавил священник Афиноген и осенил княжну и внучку крестным знамением.
Княжна Анна усадила Настену в возок рядом с собой, боярынь отправила в другой возок. И вскоре берестовчане проводили за околицу села возки с отъезжающими и десять конных воинов. Еще и ворота не успели закрыться, как киевские гости скрылись на лесной дороге.
Глава вторая
Битва с печенегами
Было жаркое лето 1036 года от Рождества Христова. К стольному граду Руси приближалась беда. С южных рубежей на княжеское подворье примчались вестники и упали от усталости возле красного крыльца. Их было трое. Двое по обличью воины: с мечами, в кольчугах и шлемах, а третий, изможденный, загоревший на солнце до черноты, был черниговским горожанином, захваченным три года назад печенегами в полон. Эти годы он пас табуны лошадей у князя Тутура. Нынешним же летом табуны паслись довольно близко от рубежей. Черниговец понял, что сие не случайно, и отважился убежать, дабы упредить русичей о набеге печенегов. В степи у Дона ему удалось встретить русский дозор и поведать о том, что печенеги готовятся к большому военному походу на Русь.
К крыльцу сбежались придворные. Вестников окатили холодной водой, напоили, и они пришли в себя. Увидев великую княгиню, коя вышла из терема, старший из них, крепкий рыжебородый воин Улеб, сказал, что печенеги от Дона до Днепра и дальше на восход солнца собирают силы для похода на Киев.
– Вот с нами полонянин-черниговец Мешко, убежавший из вражьего стана. Так он говорит, что всюду по степи скачут сеунщики, созывают на совет к большому князю Родиону старейшин родов. И его князь Тутур отправился на главное стойбище.
Выслушав суровую весть, великая княгиня Ирина спросила Улеба:
– И когда же выступят в поход?
– Вот черниговец Мешко лучше об этом расскажет, – ответил Улеб.
– Целуй крест, Мешко, и говори правду, – промолвила княгиня Ирина. – Я ведь знаю, что враги и лжецов посылают на нашу землю, чтобы с толку сбить.
Мешко шагнул поближе к великой княгине, опустился на одно колено и поцеловал протянутый ему крест:
– Клянусь памятью батюшки и матушки, павших от рук печенегов, что изреку только правду. В прошлом году они собирались в большой поход на булгар пятнадцать ден. Так, поди, и ноне будет.
– Я верю тебе, Мешко. И дай-то Бог, чтобы раньше не собрались. – Княгиня повернулась к придворным боярам: – Я думаю, успеем оповестить батюшку Ярослава, дабы подоспел ворогов встретить.
– Успеем, матушка, – ответил Ирине старый Якуб Короб. – Токмо гонцов надо бывалых послать да сменных коней им дать.
И все-таки эта весть вызвала у придворных великого князя смятение. Никто не знал, какими силами защищать город от степняков, ежели они придут раньше, чем сказал черниговец Мешко. Сам Ярослав с большой дружиной ушел далеко на запад, чтобы урезонить мазовшан. Оттуда его путь лежал к Балтийскому морю: там пошли в бунт данники литовцы и ятвяги. Заодно ему нужно было посадить на удел в Новгороде своего старшего сына, князя Владимира. Не было в Киеве и храброго воеводы Глеба Вышаты. Он ушел с малой дружиной в Тмутаракань, которая после смерти брата Ярослава, князя Мстислава, вновь вошла со всеми землями восточнее Днепра в единую Русь.
Среди членов великокняжеской семьи старшими в Киеве оставались княгиня Ирина и ее дочь княжна Елизавета. Эти мужественные женщины, не сомневаясь ни в чем, взяли на себя заботу и бремя защиты города от печенегов. При дворе великого князя в эту пору находился с полусотней воинов норвежский принц Гаральд. Елизавета знала, что отважный варяг пылко и преданно любит ее и ради этой любви готов на любые подвиги. Тут же на дворе Елизавета сказала великой княгине:
– Матушка, я сей же миг попрошу принца Гаральда мчать в Новгород за батюшкой.
– Я благословляю его, – промолвила Ирина.
Принц Гаральд выслушал свою прекрасную принцессу с радостной улыбкой и ответил с поклоном:
– Я готов мчаться хоть на край света. Но позволь, моя королева, остаться в Киеве и защищать тебя.
Елизавета тоже любила Гаральда, и ее выразительные глаза смотрели на него с нежностью. Но, будучи человеком твердого нрава, она отказала витязю:
– Нет, принц Гаральд, исполни все же нашу с матушкой просьбу. Только на тебя мы можем положиться, что мой батюшка вовремя придет к Киеву.
– Я все понимаю, моя королева, и исполню, как сказано.
Гаральд приложил руку к сердцу и поспешил в воеводские палаты собираться в дальний путь.
В этот же час княгиня Ирина отправила трех воинов вслед воеводе Глебу Вышате. Да не медля она созвала совет городских старейшин-старцев градских. Знала она, что многие из них – бывалые воины и воеводы – били печенегов еще в княжение Владимира Красное Солнышко. Старцы собрались в гриднице скоро. И сказал в ответ великой княгине боярин Стемид Большой, ходивший при князе Владимире в Царьград:
– Стояли мы в Белгороде против печенегов, когда князь-батюшка Володимир в Новгород ушел. Тако же было – помощи ниоткуда. Ан выстояли. И жарынь была такая, и брашном оскудели. И ноне выстоим, ежели киян на стены позовем да из ближних селений старых ратников соберем, смердов кликнем.
И славный Путята, боярин и воевода, свое мудрое слово сказал:
– Токмо не мешкая нужно припас в городе пополнить, брашно свезти в стольный град со всей ближней земли, животине корма запасти, о воде позаботиться. Тут мелочей нет, все важно.
Княгиня Ирина, крепкая северянка, обликом похожая на воина, слушала старцев внимательно, каждому их слову давала свою цену и уже готова была распоряжаться по их советам. Но не только великая княгиня слушала старцев. Позади трона, на коем сидела Ирина, стояли ее сыновья и дочери, придворные бояре. И среди них самой внимательной была княжна Анна. Она ловила каждое слово старцев, и делала сие не праздно. Особую цену она придавала речи воеводы Путяты. Он же говорил:
– Вели, княгиня-матушка, горожанам сегодня же носить на стены камни с днепровских берегов и с речки Почайны. Вели смолу свозить, что есть в округе. Еще жерди-слеги в лесу рубить, запас их в дело привести – и все на стены. Воду чтобы в чаны запасли на каждом подворье. Да чтобы о прохладе люди забыли, жарко, рьяно все исполняли.
И княжна Анна сообразила, что и для нее есть место среди защитников города. И не только для нее. В Киеве много отроков и отроковиц ее возраста. Она позовет их и нынче же поведет на берег Днепра собирать камни, носить их на стены, А придет час, и вместе со сверстниками пойдет охотиться за горящими стрелами, кои печенеги горазды пускать при осаде городов. Путята и об этом предупреждал. Душа Анны уже горела жаждой действа.
Княжна поискала Настену. Но ее ни в гриднице, ни на дворе не было. «Куда ее нелегкая унесла?» – возмущалась Анна. В последнее время Анне с Настеной было нелегко. Та стала вдруг какая-то своенравная, упрямая, все делает по-своему. Вчера сказала, что пойдет в Десятинную церковь, в книжный покой. Поди, там корпит над книгами, а она весьма нужна здесь. И Анна отправилась за Настеной в храм. Год назад Анне не без труда удалось упросить батюшку оставить Настену в Киеве при дворе.
– Кем она для тебя будет? – спрашивал князь Ярослав дочь.
– Никем, батюшка. Просто мы с ней по нраву сошлись. Она мне товарка, и мы с ней как сестры.
– Того не должно быть. Ежели останется дворовой девкой, пригрею. А по-иному не быть. Пусть в Берестово отправляется.
– Нет, батюшка, мне не нужна такая Настена.
– Вот и я о том.
– Но и в Берестово я не отпущу ее.
– Опять ты батюшке перечишь, – посуровел Ярослав.
– Да не перечу я, батюшка любый. Она мне ой как по душе. И оставь ее при мне товаркой.
– Нет такого чина в домашнем обиходе.
Анна могла бы убедить отца оставить при ней Настену как товарку, рассказав о ней правду. Даже строгий Ярослав не дерзнул бы лишать дочь Настены, скажи Анна: «Да, батюшка, Настена несет мою судьбу. Сие открыла мне София Премудрость». Но Анна не могла выдать эту тайну. Княжна и Настена скрепили ее целованием креста пред ликом Божьей Матери. Они поклялись нести заветное в себе до конца дней своих. И все-таки Анна нашла ключ к сердцу отца.
– Батюшка, Настена книжна и письменна в чужой речи. Она читала мне греческие писания и толковала их. – Анна немного преувеличивала, но малая ложь во спасение товарки, как сочла княжна, не грех. – И пусть она станет при мне поводырем в книжной мудрости.
Ярослав был покорен доводом дочери. Сам почитающий книжную премудрость превыше всего, он охотно согласился с дочерью. И Настене определили при княжне место книжного поводыря. Однако Ярослав, будучи дотошным, спросил Анну:
– А тебе, родимая, книжность легко дается?
– Да, батюшка. Она укладывается во мне, как вишня в кузовке.
– Ну говори.
Анна лишь на миг подняла глаза к расписанному узорами потолку и словно увидела там письмена. На лице ее вспыхнул румянец, она заволновалась, но прочитала их твердо и звонко:
– «И вошел Иисус в храм Божий и выгнал всех продающих и покупающих в храме, и опрокинул столы меновщиков и скамьи продающих тварей, и говорил им: написано: „Дом Мой домом молитвы наречется”; а вы сделали его вертепом разбойников».
Ярослав слушал Анну внимательно и улыбнулся: дочь допустила ошибку. Сказано у Матфея: когда Господь прогнал торжников из храма, то он изгонял продающих голубей, но не тварей. Однако Ярослав не поправил дочь, он согласился с тем, как она увидела деяния Христа. Лишь промолвил:
– Покажи мне свою товарку Настену.
– Спасибо, батюшка. Я так ждала этого часа. Ноне же и приведу. Да уж не испугай ее грозными очами, родимый.
– Или из робких она? Я таких не люблю.
– Ой нет, батюшка. Она куролесица… – И тут же Анна спохватилась, поняла, что лишнее у нее выпорхнуло, поправилась: – Боевитая она, Настена, батюшка.
Слово, которое обронила Анна, понравилось князю. Улыбаясь, он сказал:
– Куролесица – это хорошо. В дрему тебе не даст впадать.
Внучка священника Афиногена из Берестова пришлась великому князю по душе. Он относился к ней ласково, ценил за то, что она переняла от деда предание о великой княгине Ольге и хранила его. В эту же осень, как Настена появилась в княжеских теремах, Ярослав определил ее и Анну постигать книжную и письменную премудрость. Вскоре же при Десятинной церкви открыл школу и туда кроме княжеских и боярских детей отправил учиться многих отроков простых горожан. А из великокняжеской семьи помимо Анны встали на учебу князь Владимир, Елизавета, княжичи-отроки Всеволод, Изяслав и Святослав. Ярослав позвал из Византии священников и ученых мужей, поручил им учить русичей всему тому, что они знали. Он хотел, чтобы на Руси появились свои ученые священнослужители. Никому он не открывал своих замыслов, кои сводились к тому, чтобы русская православная церковь не была зависима от византийских священников и архиереев.