Рассказы
Каждый год приносит… мудрость,
Твёрдость шага, гордость головы.
Но при этом не теряйте шалость,
Шалость детства, не боясь молвы.
Комсомольская свадьба
Толчок под сердцем напомнил Неле обо всём. Она провела рукой по поднявшемуся животу и, уткнувшись в подушку, заплакала. Было обидно за себя, за свои поруганные чувства. «И зачем только я поверила Николаю, этому красивому обманщику и негодяю? – всхлипывая, шептала она. – Он постоянно лгал мне, даже в последний вечер перед отъездом!..»
Неля припомнила прощальные слова Николая:
– Милая, я напишу тебе сразу же, как устроюсь на работу, и ты приедешь ко мне.
И она ждала. И ждёт уже шестой месяц, а от него ни звука. Ясно, что забыл. «Эх, Колька, Колька, исковеркал ты мою жизнь, бросил не только меня, но и своего будущего ребёнка… » – вырвалось у Нели со стоном.
– Да перестань ты расстраиваться, уехал – и чёрт с ним, с подлецом, – утешали Нелю подружки по общежитию. А ребёнка воспитать мы тебе поможем, все вместе за ним будем ухаживать.
Шло время. Постепенно притуплялась душевная боль. А с появлением на свет Андрюшки нахлынуло столько новых забот, у Нели часто и времени не оставалось вспомнить о Николае. Когда же перед её мысленным взором, словно видение, всё-таки возникал его образ, она отмахивалась от него, как от наваждения, стараясь думать о чём-нибудь другом.
Андрюшка рос крепким, весёлым мальчиком, был в общежитии всеобщим любимцем. Девчата с нетерпением ждали, когда мать принесёт его из детских яслей, тормошили мальчишку, играли с ним, баловали сластями. И глядя на этих добровольных нянек, Неля счастливо улыбалась: «Какие всё-таки хорошие, добрые и отзывчивые у меня подруги, как они внимательны ко мне и сыну».
Однажды вечером, вертясь перед зеркалом, одна из Нелиных подружек сказала:
– Неля, ну на что это похоже: сидишь ты дома, будто старуха столетняя, в клуб тебя не дозовёшься. Давай собирайся, там сегодня танцы под духовой оркестр.
Неля вспыхнула. Она, в самом деле, давным-давно не была в клубе, хотя до него рукой подать. Удерживали стыд, боязнь сплетен и пересудов. А как хотелось иной раз покружиться в вальсе, посмеяться и пошутить на народе, забыв обо всём на свете!
– Не знаю, что и делать, – вздохнула Неля, смущённо опуская глаза.
– Иди, иди, есть о чём тут раздумывать! А за Андрейку не беспокойся – присмотрим, – наперебой заговорили остальные подруги. Они были настойчивы в своём стремлении рассеять страхи Нели, вывести её на люди. И Неля сдалась. Надела на себя лучшее платье и вместе со стайкой девчат выпорхнула на улицу.
На подходе к клубу услыхала взрыв громкого смеха и невольно остановилась. Холодея, подумала: «Неужели надо мной?» И поспешно повернула обратно.
– Нелька, куда ты? – остановили её подруги. А узнав о причине её бегства, громко расхохотались:
– Полно тебе выдумывать всякую ерунду. Кто-нибудь анекдот рассказал, вот и ржут парни, а тебе чёрт-те что мнится. Пошли скорее в клуб, и без того задержались.
Неля вошла в клуб с одной из своих подруг. С непривычки у неё закружилась голова. Но танцевала она, как прежде, легко и непринуждённо. И всё посматривала по сторонам, пытаясь в глазах присутствующих прочитать, что они думают о ней. В ответ на доброжелательно-поощрительные взгляды благодарно улыбалась, кивала знакомым, на лицах которых было написано сочувствие.
В перерыве между танцами к Неле подошёл её старый ухажёр Женька Орлов, лебёдчик с нижнего склада, пригласил на вальс. В первый момент Неля оторопела. Ещё до встречи с Николаем Женька не давал ей проходу, предлагая руку и сердце. Но Неля не торопилась с выбором, а после того, как познакомилась с Николаем, и вовсе «отшила» Женьку. Не лежало у неё к нему сердце, и всё тут. Потом ей стало известно, что тот «женился с горя» на десятнике Зойке, да только недолго жил с ней – развелись, не сошлись характерами. И вот опять -Женька. Неля с неохотой приняла его предложение: он ей по-прежнему не нравился. А Женька уже жарко шепчет в самое ухо:
– Неля, одну тебя люблю. Я с тобой хоть на край света. И вместе с Андрюшкой твоим. Разве я не понимаю, что ты, что у тебя…
Неля вырвалась из его рук и, не помня себя, выбежала на улицу. Приложила к вискам кончики пальцев, чтобы унять гулкую кровь. Снова услышала: «Неля!.. » И стремглав побежала домой, в общежитие.
Прошло несколько дней. Неля, как всегда, ходила на работу, нянчилась с Андрюшкой и совсем не вспоминала о Женьке. Он сам напомнил ей о себе. Сначала прислал записку, а потом осмелился заглянуть в общежитие. Посидел на краешке стула, поболтал с девчатами, подержал на коленях Андрюшку и ушёл.
– Ну и дура ты, Нелька, – заговорили девчата после его ухода. – Парень по тебе сохнет, а ты на него – ноль внимания. Да и Андрюшке отец нужен.
Как маков цвет, зарделась Неля, но ни слова ни сказала подружкам в ответ.
А Женька с тех пор зачастил в общежитие. Шутил с девчатами, подолгу возился с Андрюшкой, приносил гостинцы, которыми щедро одаривал всех.
– Неля, ну что же ты? – спрашивали подругу девчата.
– Один раз обожглась – хватит, – отвечала Неля.
Но с каждым приходом Женьки смотрела на него всё благосклоннее, а когда однажды Андрюшка, увидев Евгения в окно, закричал на всё общежитие: «Папка, папка идёт!» – и вовсе растаяла.
…На днях у нас в леспромхозе состоялась весёлая комсомольская свадьба. Вы не были на ней?.. Жаль… Никогда ещё у нас не было такой весёлой и шумной свадьбы.
1966 год
Первопутье
Весна в прошлом году была ранняя. Еще в марте работяга– солнце светило так, что с новых кровель домов начали падать изумрудные капли пота. А в апреле?.. Апрель уже полностью бурлил весенними водами. В это самое время мы с Маринкой, пробыв два дня в деревне у моей матери, направились снова в посёлок лесорубов. В поселке мы с Маринкой живём какие-то семь месяцев, а несколько дней назад поженились. По этому-то случаю мы и приезжали к моей матери. Конечно, в такое время лучше всего отсиживаться дома, но когда мама узнала, что я женился, то без конца просила приехать и показать свою молодую жену. Чтобы уважить старушку-мать, мы решили, не дожидаясь, когда просохнет дорога, съездить в деревню дня на три.
До деревни добрались на автомашине. Приехали вечером, а на утро следующего дня пошёл дождь. Я, видя, что дело идёт к полной распутице, хотел сразу же возвращаться. Но мать принялась уверять нас в том, что ещё будут заморозки, и машины непременно ещё проходят недели две. Доводы её были настолько убедительными (она всё время ссылалась на приметы и случаи из прошлых лет), что, посоветовавшись с Маринкой, мы решили остаться ещё на ночку. Однако уже к обеду этого дня дождь сделал своё: по улицам хлынули целые потоки мутной воды, стремящиеся в нашу красивую речку Чёрный Лух. Тут-то я и понял свою ошибку и уже начал отчаиваться. Отчаяние моё не было напрасным. К вечеру речка так разлилась, что вышла из берегов. На машину не было никакого расчёта. И утром следующего дня, распрощавшись с мамашей, двинулись с Маринкой в путь.
До посёлка было километров тридцать пять. И можете себе представить, много ли это в такую пору. Но мы, молодые и упоённые своей любовью, не замечали ни раскисшей дороги, ни мелкой сетки дождя, ни той красоты, которую накапливала природа, чтобы через неделю-другую щедро хлынуть на зеленя.
Отойдя километров пять и с трудом перебравшись через разбушевавшийся Лух, мы сели отдохнуть. В то время, когда мы уже готовились продолжить свой путь, к нам подошли двое мужчин лет сорока. Один из путников – Иван Макарович отличался весёлым нравом. Узнав от нас, кто мы, чьи и куда идём, он быстро освоился.
Разговоры у него лились, как вода. Но сколько бы он ни говорил, всё сводил к своей красавице-жене, по словам весельчака, Полине, и бесконечным проклинаниям дороги и себя: «Вот старый хрен, придумал на три дня тащиться к своей милашке. Да в такое-то время, когда и на тракторе трудно пролезть. А я – за триста километров – это из-за трёх-то дней! Вот дурень-то, дурень! Нет уж, теперь ни разу не приеду, пусть она приезжает, если хочет».
Иван Макарович долгое время шёл молча, видимо, вспоминал что-то из своей жизни или, может быть, то, как прощался с Полиной и голубоглазыми Вовочкой и Танюшей. Он шёл, но нельзя было не заметить, что его взгляд часто останавливается на нас с Маринкой: «Да хотя бы был молодой, а то в сорок-то лет. Эх, не то когда-то было: за пятнадцать километров каждый день на свидание бегал. А теперь, нет, больше не поеду! Не поеду! Да что поделаешь – поработаю опять месяца три, соскучусь. Такая она жизнь. Так ведь, тогда дороги просохнут. Опять приеду, не выдержу». И он снова кинул взгляд на нас: «А вы молодые, любимые друг другом, у вас это первые шаги. Так сказать, первопутье».
Иван Макарович кашлянул, закурил, снова посмотрел на нас и, вроде немного смутившись, тихо сказал: «Да, это первопутье… Идите, а мы со Степанычем покурим».
Мы пошли, а Иван Макарович, со своим спутником сели на бревно, лежащее на обочине, и долго провожали нас взглядом.
1966 год
Сила любви
Слухи ходили давно. Алексей не верил им, хотя в душе иногда загоралась жгучая ревность. Но когда нежные руки Любки обвивались вокруг шеи, ревность покидала его. Он снова проклинал себя за недоверие жене, за то, что слушает бабью болтовню. «Ну их всех к чёрту со своими пересудами. Завидуют они мне, вот и болтают», – думал Алексей, шагая по извилистой лесной тропинке.
Короткий осенний день был на исходе. Косые лучи солнца скользили по багрянцу листвы, путались в сетях паутины. Под ногами шуршала высохшая трава и опавшие листья.
Алексей вспоминал, как познакомился с Любкой. Три года назад возвращался он с дальних озер. Ходил на охоту – может, утку подстрелить удастся. Тогда, как и сегодня, возвращался Лешка без добычи. Его «тулка» была небрежно закинута за плечо. Около поселка, на перекрестке дорог, догнал незнакомых девчат. Тяжелые чемоданы почти до земли оттягивали их руки. Лешка отобрал чемодан у маленькой с веселыми прищуренными глазами девчонки. Голубая косынка была накинута на плечи, и коротко стриженные волосы трепетали по ветру. Из разговора подружек Алексей понял, что малявку зовут Любой.
Тогда, Любка только что закончила медицинское училище и при распределении выбрала этот отдаленный уголок. С первых же дней с горячим рвением взялась за работу. Ездила в райцентр, часами просиживала в поссовете, пока не добилась, чтобы построили новое здание для медпункта. Все в поселке удивлялись: откуда у этой девчонки берется столько сил.
Лешка дружил с ней. Провожал домой после кино, а в воскресные дни, забрав книги, убегал с Любкой на речку. Поселковые парни смеялись над Лешкой: «Леха! И чего ты нашел в этой крошке? Что ты с ней делать-то будешь? В кармане разве носить?» «Не вашего ума дело! – огрызался Алексей. – Без вас знаю, ходить мне с ней или не ходить. А хорошего-то в ней навалом».
И как-то незаметно для всех Любка подросла, возмужала. Только веселинка в глазах да детская припухлость губ остались от прежней Любки. Вот уже второй год идет, как свою девичью фамилию Скуратова она сменила на его, Лешкину, и стала не Любкой, а Любовью Ивановной Кирсановой…
Показался поселок. Окна его домов загорались электрическим светом. Перебежав по зыбкому настилу из жердей через глубокий овраг, Алексей увидел на берегу речки, у стогов сена, Любку с Костей Даниловым. Она стояла лицом к Косте, склонив к нему голову. Тяжелая рука Кости лежала на Любкином плече. Алексей оцепенел: «Так, значит, правду мне говорили?!» Он рванулся, сбросил с плеча ружьё. Но руки не слушались: ружьё стало таким тяжелым, что Алексей не мог его поднять.
«Нет! К чёрту!» – Алексей выругался, спрыгнул в овраг. Лицо его разом осунулось, побледнело, и сам он как-то сгорбился. Пошел, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, вверх по оврагу, к лесу, подступающему к самому поселку.
В лесу было уже темно. Алексей сел, привалился спиной к стволу сосны. Мысли его бешено носились, в висках гулко стучала кровь, обида давила горло, по щекам сползали крупные капли слёз. Алексей, опершись о землю ружьём, встал, встряхнул головой, как бы стараясь отогнать от себя все, что навалилось на него за последние минуты. Бросив в сторону ружьё, Алексей побрел в поселок.
Магазин был полон народу. Лешка протиснулся между людьми к прилавку, бросил на весы скомканную пятёрку. «Бутылку…» – выдавил он из себя, видя недоумевающий взгляд продавщицы. Взяв водку, Кирсанов полез к выходу.
«Испортит Любка парня! Ох, изведёт! Опять сегодня видели ее с Костей», – прогнусавила вслед какая-то старуха. Слова эти больно резанули Лешке по сердцу.
Он зашел за угол магазина, открыл бутылку и выпил прямо из горла половину. Выпитая водка несколько успокоила Алексея. Он пошел к речке, спустился на берег к самой воде и сел на поваленное дерево. В чёрной глади воды отражалась россыпь звезд. Лешка сидел неподвижно, и можно было подумать, что он спит. И только когда в поселке прокричали вторые петухи, Алексей поднялся, допил оставшуюся водку и направился в поселок. Подошёл к своему дому – тот горел всеми окнами. Дверь была незапертой. Алексей, осторожно ступая, вошел в комнату. Любка спала, Алексей подошел к столу, вырвал листок из тетради:
«Прошу не искать виновных в нашей смерти. Виноваты во всем я и неудавшаяся любовь, но какой бы она ни была, я не позволю смеяться над ней. Похороните, пожалуйста, нас в одной могиле. Алексей».
Дрожащими руками Алексей взял охотничий нож, подошел к спящей Любке. Она лежала, скрестив руки на высокой груди, уголки ее по-детски припухших губ улыбались. Любка видела счастливый сон. Ровное дыхание разливалось по комнате и гулко отдавалось в ушах Алексея. Сердце его сжалось, ненависть к Любке ушла куда-то в глубину, а любовь к ней вспыхнула с новой силой в раненой душе. Ладонь, до боли в суставах сжимавшая нож, ослабла. Нож стукнулся о пол. Любка пошевелила рукой, но не проснулась.
Алексей, взяв записку, скомкал её и бросил в ведро под умывальником, бесшумно ступая, чтобы не разбудить Любку, собрал чемодан, снова подошёл к столу, взял карандаш и долго сидел, низко опустив голову. Потом вдруг резко выпрямился, написал что-то на обложке тетради, взял чемодан, подошел к Любке, поправил на ней сбившееся одеяло и вышел.
1966 год
Живой
Марии Васильевне Муратовой -от всего сердца -
ПОСВЯЩАЕТСЯ
Лошадь бежала рысцой, телега прыгала на ухабах. Николай сидел, свесив назад ноги, и махал провожающим фуражкой. Рядом с ним на телеге подпрыгивал вещевой мешок, его солдатское снаряжение. Николай видел в толпе Марию, её рассыпанные по плечам волосы. Она рвалась, но толпа не пускала её. Мария не кричала, не плакала, а только изо всех сил старалась вырваться из цепких рук бородатого колхозного кузнеца Степана. Николаю хотелось соскочить с телеги, подбежать к Марии и целовать, целовать её губы, щеки, лоб, растрепавшиеся волосы. Другая сила, не менее властная, чем любовь, удерживала его. Конюх Пантелей подгонял лошадь и все время приговаривал: