— Что читала? — отодвигаюсь я почти незаметно, чтоб не обидеть.
— Письма твои. Он слушал. Ага. Честное слово — слушал.
Меня вдруг осеняет, что Лариска не просто спилась, что она спилась до безумия, и все эти мои попытки её разговорить, заставить вернуться в детскую безмятежность, они только лишний раз выжали нездоровую психику. II вообще зря я пришла. Да и приехала тоже зря…
— Пойду я, Ларис. Бабушка уже ужинать ждёт.
— А крыло выправилось. Не сразу. Думаешь, зачем мне шлем? Чтобы мошкара в глаза не лезла, и пыль. Там наверху пылищи — даже не представляешь сколько… — она таращит глаза — в уголках засохший гной, как жёлтые клубки невыплаканных слёз.
Резко встаю, ухожу, почти убегаю…
— Ты приходи на лужайку вечером. Он рад будет, — звонко, совсем по-девчоночьи, кричит она вслед.
У дуба тёплая кора. Несмотря на то, что поздняя осень. Несмотря на слякоть. На дождь. Кора тёплая и сухая. Даже через куртку я чувствую, как дуб ласкает мою спину, как щедро отдает мне опивки лета, мне — блудной, бестолковой, непомнящей. А в небе пасмурно. Темно. Луна капризно высовывает краешек из-под тучи. Луны слишком мало, чтобы разглядеть каждую чешуйку, каждый золотой ноготок, бугорки на хвосте, сиреневые глаза, морщинистый лоб, чёрные губы… Луны достаточно, чтобы следить за стремительным, неудержимым, невероятно-нептичьим силуэтом, который мечется в угольной вышине. Луны не нужно, чтобы видеть, как искрит воздух, рассыпаясь на цветные осколки, как густо клубится пар от обжигающего дыхания, как разлетается медная перхоть от пахнущей расплавленным железом спины дракона, к которой приклеилась крошечная фигурка в лётном шлеме. То есть шлем как. раз заметить почти невозможно, но я знаю, что он есть. Брезентовый, со спаниелевыми ушами на ремешке и с очками из поцарапанного пластика. А за царапинами блестят, сверкают, хохочут от радости глаза с невыплаканными слезами в уголках…
— Лариска, подлая! Ведь не читала же! — я трясу кулаком прямо в лицо случайно вылезшей наружу луне. — Я тебя знаю. Не читала! Вот сядь только, увидишь!!! Только сядь…
Интересно, ремешок натирает под подбородком? Ладно. Послюнявлю — пройдёт…
Ирина Вайсерберг
Безнадёжно?
Сказка для детей изрядного возраста
отёнок обнаружился под дверью — Дашка чуть было не стукнула его, когда открывала. Сей же момент котёнок был поднят на руки, потискан, поглажен и с воплем: «Смотрите, какая тут маленькая няшечка!» внесён в квартиру.
— Большенькая уже, — сказал Костя, разглядев котёнка поближе. — Кошка-подросток. Вполне себе самостоятельная личность.
Дашка привела из кухни тётю Симу, и обе уселись на диване рассматривать находку. Тётя Сима при этом неодобрительно поджимала губы.
— Итак, что мы видим, господа, — Костя встал в позу оратора перед большим зеркалом на двери старенького платяного шкафа. — С одной стороны, мы видим нечто рыжее, достаточно пушистое и остроухое и можем сделать вполне определённый вывод: данное существо есть лиса!
Костя повернул котёнка левым профилем. Зеркало подтвердило: так и есть, лиса. Рыжее, мохнатое и всё прочее — наличествует.
— Однако, с другой стороны, — продолжил Костя, — мы видим полное отрицание всего этого! — Тут котёнок, как и было сказано, был повёрнут другой стороной. — Здесь мы имеем отсутствие рыжего и, я смею заметить, полное и безоговорочное торжество чёрного цвета. То есть, повторяю, полное отрицание только что наблюдаемой лисы. Теперь перед нами — не-лиса или, говоря строго научным языком, А-лиса! Что скажут уважаемые оппоненты?
Оппоненты хмыкнули: Дашка — весело, тётя Сима — осуждающе, Котёнок завозился и пискнул. Костя перехватил найдёныша поудобнее и погладил за чёрненьким ушком.
— Смешной ты зверь, Алиса, правда? Ну, не ругайся, никто тебя не обижает. Наоборот, мы тебя будем любить. И жаловать. Правда, тётя Сима?
— Нашли, кого в квартиру тащить, — неодобрительно пробурчала тётка. — Я же сказала, хватит с меня котов, от рыжего твоего ещё не отошла…
— Тёть Сим, а может, она его дочка, — заступилась за котёнка Дашка. — Половина папина, половина мамина. Как сшитая получилась, здорово же!
Тётя Сима махнула рукой и вышла из комнаты. Костя поставил котёнка на пол. Кошечка уселась у его ног и наскоро умылась — для наведения красоты.
— Тут у нас такое вот единство противоположностей, — задумчиво сказал Костя. — Тебе нравится?
— Ага, — сказала Дашка. — И мы ей нравимся.
— Значит, будем жить. — Костя подхватил кошечку под пузо и пересадил Дашке на колени. — Ты, отрицание отрицания, скажи «Мрррр»!
Кошечка тут же замурчала и свернулась в уютный ушастый чёрно-рыжий шарик. Умных слов она не поняла, зато общий смысл был ясен: не выгоняют, можно спокойно спать.
Костя, конечно, расклеил по району объявления: найдена молодая кошечка, чёрная с рыжим, пушистая, кто потерял, обращайтесь. Хозяева, разумеется, не нашлись, и тётя Сима, «скрипя сердцем», оставила Алису в квартире. Кошечка, впрочем, особых хлопот не доставляла: не орала по ночам, не драла шторы и обои, вела себя прилично, в основном, подрёмывая на подоконнике, где солнышко. Или у Дашки на коленях. Хотя это было нечасто — приближалась сдача Костиного диплома и Дашкиной курсовой. Дашка заходила раза два в неделю и то ненадолго. Алиса даже скучала без неё. И Костя очень скучал, но учёба — штука такая. Кошечка согласно прижмуривала зелёные глазищи: Костя — философ, ему виднее…
Она узнала много нового — Костя, по давней привычке, проговаривал вслух всё, что писал. «Представь себе, моя разнонаправленная кошка, что красивые слова должны быть выстроены в красивом порядке. Ну, короче, слушай сюда!» Под правильно составленные предложения Алиса задрёмывала и начинала мурлыкать, громко, как холодильник «Бирюса» на кухне тёти Симы. Если же что-то звучало не так, цеплялось и мешало, кошечка потряхивала ушками, потом вставала, потягивалась и, дёрнув пушистым хвостом, уходила куда-нибудь подальше. Костя хмыкал и стирал написанное. «Ценительница изящной словесности», — хихикала Дашка, гладя Алисе шейку под подбородком. — «А то! Абсолютный слух!» — соглашался Костя.